Исай Калашников - Последнее отступление
Стрежельбицкий все порывался что-то сказать. И едва Василий Матвеевич кончил говорить, он поднялся:
— Теперь я понимаю, что действительно оказался слепым. Ошибка мною допущена серьезная, и я готов понести наказание. Но, если вы оставите меня на этой работе, я сделаю все, чтобы исправить положение. Себя не пожалею. Честное слово, товарищи! У меня после слов Василия Матвеевича с глаз будто пелена спала.
— Ошибки в наше время — роскошь, часто непозволительная, товарищ Стрежельбицкий, — сухо отрезал Серов.
Жердев вскоре уехал в город. Серов остался в гарнизоне. В сопровождении Черепанова и Стрежельбицкого он ходил по казармам.
Беспорядок был ужасающим. Солдаты бездельничали, в казармах грязь, мусор, койки не заправлены, на многих нет ни покрывал, ни матрацев — продали, и теперь спали, подстелив под себя шинели. Спертый воздух, запах прелых портянок, махорки, человеческого пота стойко держался в каждой казарме.
Черепанов ходил молча, с одеревенелым лицом. Стрежельбицкий осуждающе качал головой, приговаривал:
— До чего дошло! До чего дошло!
Солдаты не проявляли никакой заинтересованности. Равнодушно встречали, лениво, сквозь зубы отвечали на вопросы. Лицо Серова потемнело. Такого не ожидал. Не армия, а черт знает что!
В одной казарме солдаты сидели за столом. Перед ними стояла четверть самогона. Лохматый, забородатевший солдат только что собрался разливать самогон в кружки. Стрежельбицкий крикнул:
— Встать!
Солдаты не пошевелились. Лохматый с нагловатой усмешкой сказал:
— Чего рот разинул? Орешь под руку, а я человек боязливый, уроню бутылку, казна же ущерб понесет: опять придется шинельки из цейхгауза тащить. Чем орать, садитесь лучше с нами, выпьем по кружечке, сердце-то и отмякнет.
— А ну, подвинься, — Серов подошел к столу, сел на скамейку.
Лохматый попросил еще одну кружку, поставил ее перед Серовым. Самогон, булькая, полился в кружку. Серов протянул руку, взял за горло бутыль.
— Что, сам хочешь налить? — спросил лохматый. — Оно и правильно, за столом должен распоряжаться старший.
Серов поднял бутыль, бросил в угол. Зазвенело стекло, по грязному полу растеклась лужа. Солдаты молча смотрели на эту лужу, сжимая в руках пустые кружки. Ноздри у лохматого побелели, раздулись. На стекле окна отчаянно билась муха. Стрежельбицкий вынул из кармана наган, щелкнул предохранителем.
— Спрячь свою дудыргу! — Лохматый хрипло, натужливо засмеялся, удивленно сказал: — В очках, а непужливый. Мы же вас могем так угостить, что и через неделю икать будете.
— Не можете! — гневно сказал Серов. — Не можете. Вы трусы и шкурники, мелкое ворье! Ваши товарищи на семеновском фронте захлебываются кровью, а вы хлещете сивуху. Ваши отцы и матери отдают на шинели последние копейки, а вы их тащите спекулянтам!
Он поднялся и вышел. В нем все бурлило от гнева. Стрежельбицкий трусил рядом, петушился:
— Судить их надо!..
После обеда собрали митинг. Толпа солдат гудела потревоженным ульем, притискивалась к столу, выплевывала гадкие словечки. Возле стола рядом с Серовым оказались двое в штатском — те самые, что вместе со Стрежельбицким сидели в карцере. Один из них звонко крикнул:
— Солдаты! Вас обманывают. Вас держат здесь только для того, чтобы охранять спокойствие кучки большевиков!
— Вы служите в армии? — перебил его Серов.
— Это неважно! — бросил через плечо штатский.
— Я вас спрашиваю: вы служите или нет? — настаивал Серов, он обернулся, спросил у Чугуева, сидевшего за столом: — Почему у вас на территории гарнизона расхаживают неизвестные люди? Арестуйте этих молодчиков.
Крикуны стушевались, нырнули в толпу. Солдаты засмеялись.
— Вот кто вам крутит головы. А вы их слушаете, вы идете за пустобрехами, — неожиданно тихо, со сдержанной болью проговорил Серов. — Вы позволяете верховодить собой мерзавцам и негодяям. Этого больше не будет!
Солдаты притихли, вслушиваясь в негромкий голос Серова.
— Далее… — продолжал Серов. — Многосемейных и тех, у кого некому обрабатывать землю, мы на время отпускаем домой.
Эти слова были встречены гулом одобрения.
— Власть Советов всегда будет делать только то, что полезно нам всем. Запомните это. Запомните и другое. Сейчас, когда надо держать порох сухим, мы не позволим всевозможных шатаний. С теми, кто будет сознательно расшатывать дисциплину и культивировать бандитизм, мы расправимся, как с врагами!
После выступления Серова Фома Черепанов, глуховато кашляя, назвал фамилии кандидатов в полковой комитет. Голосовали без споров. Но после этого кто-то потребовал:
— Давай выборы командира полка!
— Давай! — поддержали его несколько голосов. Серов поднялся.
— Хорошо. Выбирайте командира. Ваше доверие ему будет надежной опорой.
Не успел Серов сесть, как в толпе закричали:
— Стрежельбицкого!
Стрежельбицкий порозовел, подался вперед. Полковник Чугуев опустил голову. Он не думал, что солдаты легко могут выбросить его из своей памяти. И ради кого? Ради этого болтуна поручика со злодейскими усиками! Надо встать, уйти от позора и бесчестья… Серов положил ему руку на плечо, не дал подняться.
— Стрежельбицкого!
Кто-то громко и решительно крикнул:
— Чугуева! Даешь Чугуева!
— Стрежельбицкого!
— Чугуева! Чугуева! Чугуева!
— …ицкого! …угуева! — спутались крики.
Серов постучал кулаком по столу. Крики стали утихать. Стрежельбицкий встал рядом с Серовым.
— Василий Матвеевич, — вполголоса сказал он, — не допускайте избрания Чугуева.
— Мы так ни до чего не договоримся, — не ответив Стрежельбицкому, обратился Серов к солдатам. — Давайте по порядку…
Слова попросил Фома Черепанов.
— Тут кто-то выкрикивал Стрежельбицкого, а теперь помалкивает. А я, стало быть, против. Неподходящий человек Стрежельбицкий. Он солдат знает мало, а солдаты его и того меньше, хотя он и в комитетчиках числится. Вот так.
Не успел Черепанов сесть, как на стул вскочил круглоголовый бритый крепыш. Он повертел головой туда-сюда и заговорил торопливо:
— Я тоже против таких командиров, как Стрежельбицкий. Воевал он с нами? Не воевал. Сухую корку солдатскую грыз? Не грыз. Сейчас он еще не командир, а уже к домашности своей девку приспособил.
— Гы-гы, — прокатилось по солдатским рядам.
— А мы понимаем теперь, как мировая буржуйская гидра ножи навострила. Тут командир отчаянный требуется, с хорошей башкой. Чугуев, я думаю, подходящий. Он хотя и дворянского роду, а душу солдата отменно понимает. Всю ерманскую многие наши ребята под его началом воевали. Чугуев вместе с солдатами в атаку ходил, спал вместе и ел вместе. Тогда он только ротой командовал. В революцию, когда братва стала погоны сдирать и лупить офицеров, мы Чугуева не дали пальцем тронуть. Правильный он человек. А раз правильный — с большевиками будет!
Солдат опять посмотрел по сторонам и сел.
— Чугуева!.. ва… ва… ва… а…
Полковник поднял голову, посмотрел на Серова. Лицо у него было бледное, на высоком лбу светлела испарина, во взгляде — нескрываемая гордость. Нет, не выкинули его из своей памяти солдаты, как выкидывают из ранца перед походом все завалявшееся, лишнее, ненужное. Серов протянул ему руку, поздравляя.
7У Артема разболелись зубы, и он два вечера не ходил на дежурство, не работал. На третий день боль немного унялась, и он пошел в штаб. Над городом неподвижно висели черные, разбухшие от влаги тучи. Висели низко, цепляясь лохматыми краями за крест церкви.
На дежурство вышли перед утром. Накрапывал мелкий дождик. Непроглядная тьма поглотила город. Спотыкаясь, прошли по Большой улице на Малую Набережную. От Уды тянуло промозглой сыростью. Кузя часто встряхивался, зябко тянул: «У-у-у».
— Замерз? — Артемка дотронулся до его плеча.
— 3-за-ммерз немножко… Это сейчас пройдет. Когда выходишь из тепла, всегда так. Потом даже жарко станет. Зак-курить бы…
— Чуркин, у тебя есть махра? — спросил Артемка.
— Чего тебе?
Чуркин шагал впереди, из темноты смутным серым пятном выступала его спина, накрытая дождевиком.
— Махра есть, говорю? — повторил Артемка. — Дай закурить Кузе.
— Курить на боевом посту строго запрещается.
— Перестань командовать, к чертям такого командира! Дай, если есть!
— Ну его! Потом еще ляпнет товарищу Жердеву, и выпрут нас живой рукой. — Кузя высморкался.
Дождь усиливался… Крупные капли сильнее застучали по крышам. Впереди послышались шаги и приглушенный разговор. Кузя вплотную прижался к Артемке. Чуркин остановился.
— Кто там? — крикнул он в темноту.
— Свои, свои.
Это шла встречная тройка. Немного постояли, поругали погоду и разошлись в разные стороны.
— Слышь, Артем, а я выцыганил-таки у одного парня табачку. Ты прикрой меня, я прикурю.
