На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович

Впрочем, с недостатком пищи и воды защитники Ахульго могли мириться, но что их приводило в отчаяние, это невозможность удалять, как это делалось раньше, из осажденного Ахульго больных и раненых. Число таковых увеличивалось день ото дня, что крайне изнуряло здоровых, вынужденных за ними ухаживать. Ко всему этому, наши снаряды бороздили землю по всем направлениям, разрушая сакли и принуждая жителей искать себе убежища под землей. Во всем Ахульго не было места, где бы можно было вполне безопасно укрыть детей и женщин; скученные в тесных подземельях, они умирали десятками от оспы и других заразных болезней.

Ночь. Тяжелый, кошмарный сон смежил глаза измученных защитников полуразрушенного Ахульго. Большинство из них притаились под землей, откуда, как из недр ада, глухо доносятся глухие стоны раненых, плач больных и голодных детей и визгливые причитания женщин. Разжиревшие от человеческого мяса собаки лениво дремали на обломках разрушенных сакль, прекрасно понимая всю бесполезность караула этих жалких куч мусора. Время от времени, как бы для того, чтобы не дать осажденным и среди ночи, в сновидениях, забыть о тяжелой действительности, с русских батарей раздается короткий, отрывистый грохот орудийного выстрела, после чего на фоне темно-синего неба высоко взвивается огненная точка. Напряженное ухо начинает улавливать неясный стонущий звон, переходящий в гул и свист, с каждым мгновением быстро усиливающийся и разражающийся, наконец, громким треском. Ядро, шипя и взвизгивая, ударяется о камни и яростно дробит их, как бы вымещая на них долго сдерживаемую ненависть.

В одной из подземных сакль, в комнате, устланной коврами, на сложенном в несколько раз мягком войлоке сидит Шамиль в глубокой задумчивости.

Против него, почтительно опустив глаза, поместился невысокого роста пожилой татарин, богато одетый, с лицом, одновременно напоминавшим и волка, и лисицу. Это был известный Биакай, чиркеевский житель, выдававший себя за друга русских, но втайне всей душой преданный Шамилю. Явившись к генералу Граббе, он предложил себя в качестве посредника, уверяя, что стоит ему, Биакаю, с глазу на глаз переговорить с Шамилем только всего один час, и он положит оружие.

— Ведь он не знает, в каком положении находятся теперь все соседние аулы, — с жаром говорит Биа-кай, — и все еще надеется на помощь, но я открою ему глаза. Я расскажу ему обо всем виденном мною. Я скажу: «Пресветлый имам, пожалей народ свой, взгляни, как он разорен. Аулы разрушены, жители разбежались и, как звери, скрываются в недоступных ущельях и по лесам, одичалый скот бродит без присмотра, став добычею волков и гиен. Пашни заброшены, и скоро наступит повсеместный голод. По мере того как уменьшаются ряды твоих приверженцев, увеличивается число отдельных лиц и даже целых обществ, признающих власть русских. Никто не избежит судьбы своей. Так сказано в Коране, судьба же наша — покориться русским. Довольно мы воевали, довольно пролилось крови. Не было недостатка в мужестве со стороны сынов наших, и что же? Все это ни к чему не привело. Самые неприступные аулы взяты и разорены. Бартунай взят, Чиркат взят, Аргуани пал, теперь черед за Ахульго. Аллах обрек его на гибель, и не тебе, простому смертному, отвратить то, что решено Аллахом. Ты своим упорством только множишь слезы и страдания, засеваешь землю костями правоверных!.. Образумься, пресветлый имам, и покорись велению судьбы!» — Вот что я скажу ему, если дозволишь, достоуважаемый генерал, — заключил Биакай свою длинную речь.

Генерал Граббе с едва уловимой усмешкой поглядел в лицо татарина. Плохо верилось ему в искренность Биакая, но почему было и не попробовать достигнуть сдачи Ахульго путем мирных переговоров и тем сохранить сотни человеческих жизней?

Ввиду таких соображений генерал наконец согласился. К Шамилю было послано предложение прекратить перестрелку и принять Биакая для переговоров.

Шамиль ответил согласием.

На несколько часов было объявлено перемирие, но с первых же слов Шамиль начал предъявлять такие дерзкие требования, что взбешенный генерал Граббе велел снова начать стрельбу по Ахульго; что же касается Биакая, то ему было немедленно предложено убираться восвояси. Вместо того хитрый горец успел незаметно проскользнуть к Шамилю и на несколько дней поселиться у него. Зная Биакая за человека, влиятельного среди чиркенцев, Шамиль надеялся через него вновь поднять этот воинственный аул и тем поставить генерала Граббе в тяжелое положение, ежеминутно ожидать нападения с тыла. Кроме того, Шамилю, уже более месяца сидевшему безвыездно в Ахульго, было интересно и важно знать истинное настроение умов среди соседних горских племен, их теперешнее отношение к русским, а также насколько и в какой мере можно было рассчитывать на них в дальнейшей борьбе в случае падения Ахульго. Никто лучше Биакая не мог дать Шамилю все эти сведения, и вот для этого-то он и пригласил его к себе, осыпая его признаками внимания. В свою очередь, Биакай, не веривший в скорое и прочное усмирение Дагестана, считал небезвыгодным для себя сохранить с владыкой его дружеские отношения.

— Итак, — после некоторого молчания заговорил имам, — русские требуют от меня безусловной покорности, присягу на вечное подданство, распущение по домам моих войск и прекращение мюридизма. Мало того, они хотят, чтобы я выдал им в аманаты моего сына. Не чересчур ли это много, как ты думаешь, Биакай? Ведь такие требования они могли бы предъявить мне, если бы все горы, вся Чечня и Дагестан были бы в их руках. Если бы в каждом ауле у них стоял гарнизон и по вершинам маячили казачьи посты, и тогда бы они не могли потребовать большего. Или они думают, что у наших мужчин забились сердца женщин? Впрочем, что я говорю, зачем унижаю наших женщин? Ты знаешь, как храбро сражаются они рядом с нами, я сам видел удары, какие они наносили гяурам своими кинжалами и обращали их в бегство. Если женщины у нас таковы, то как же русские осмеливаются мужчинам предлагать столь постыдные условия? Еще до сих пор не было примера, чтобы кто-нибудь поймал дикого коня голосом. Коня ловят арканом, и чем сильнее и строже конь, тем крепче должен быть аркан. Хотел бы я поглядеть тот аркан, которым русский генерал думает поймать Шамиля, великого имама Дагестана и Чечни.

— У генерала такого аркана нет! — коротко, вполголоса отвечал Биакай. — Но у него, как у всякого русского, длинный язык и много пустых слов, которые он бросает пригоршнями, думая словами остановить течение реки. В празднословии русских — их слабость, а наша крепость.

— Совершенно верно. Но скажи мне откровенно свое мнение: как ты думаешь, если Ахульго падет, на что я могу рассчитывать, что мне, по-твоему, надлежит делать?

— По-моему, — заговорил сдержанно Биакай, — тебе, имам, необходимо немедленно уйти из Ахульго. Передай начальство Сурхай-Бию, а сам с семейством под каким-нибудь предлогом уходи в Андалял или еще подальше. Ахульго все равно не выстоит, русские возьмут его.

— И я так думаю, но уйти мне нельзя, — задумчиво произнёс Шамиль, — один я бы, пожалуй, мог ночью пробраться мимо сторожевых постов, но с семейством и главными моими помощниками проделать это незаметно невозможно. Надо дождаться штурма, и тогда в суматохе легче будет пробиться на Койсу и уйти в горы.

— Тебе виднее, — согласился Биакай. — Когда ты снова появишься среди наших аулов, тысячи примкнут к тебе, и ты опять очутишься во главе огромного войска; но дозволь мне, пресветлый имам, иметь дерзость преподать тебе смиренный совет, основанный на моем хорошем знакомстве с русскими.

— Какой совет? — угрюмо сдвинул брови Шамиль.

— Не запирайся в крепостях. Верь, никакая крепость не выстоит против русских. Если они не возьмут ее силой, то доведут до сдачи измором, к тому же наши не умеют отсиживаться за стенами. Совсем другое дело вести войну в горах и лесах: там мы свободны, не прикованы к месту, не боимся голода, дети и жены, оставаясь в своих аулах, не висят на наших шеях. Мы можем при желании исчезать и снова появляться там, где захотим. Такой войны русские не выдержат, — их слишком мало, чтобы являться одновременно и там, и здесь, и везде. По сравнению с нами они гораздо менее подвижны, за ними всегда тянутся обозы, больные, отсталые. Мы будем уничтожать их по частям и в конце концов принудим уйти с Кавказа.