На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович

— Я сам об этом часто думаю, но во время войны нельзя, да и стыдно, а после войны… Но кто знает, когда эта война кончится. Впрочем, — добавил он, — теперь уж об этом толковать поздно.

— Почему? — изумился Костров.

— Потому что сегодня последний день моей жизни. Завтра я буду убит.

— Кто вам сказал?

— Я сам; вот увидите.

— Пустяки все эти предчувствия, — с неудовольствием произнес Костров, — у меня было предчувствие, что меня не ранят, а вон как отделали.

Колосов не счел нужным настаивать, ему вдруг стало скучно сидеть подле раненого, раздраженного своим несчастием товарища.

— Прощайте, — произнес он, вставая, — поправляйтесь! Когда со временем, Бог даст, выздоровеете и вернетесь в штаб полка, скажите Анне Павловне… Впрочем, что там говорить, ничего не надо… разве только одно: «Колосов перед смертью просил вас не поминать его лихом». Поняли? Так и скажите!

Произнеся это, Иван Макарович торопливо, не оглядываясь, вышел из палатки, провожаемый изумленным взглядом Кострова, который только теперь вспомнил, что ведь между Колосовым и Аней произошел разрыв. «Ах, почему так поздно, — с тоскою подумал Костров; мысль об обрубленной кисти руки нестерпимой болью полоснула его сердце. — Если бы не это, кто знает, может быть, на этот раз счастье и улыбнулось бы мне».

Несмотря на свою малочисленность, оборонявшие Сурхаеву башню мюриды до самой ночи не давали овладеть ее жалкими развалинами. С отчаянием людей, обрекших себя на гибель, они бросались на штыки и в своем стремительном натиске опрокидывали штурмующих с кручи.

Снова повторялись те же сцены, что разыгрывались при штурме 29 июня, и снова злополучная площадка обильно оросилась русской кровью. Однако на сей раз упорство фанатиков было сломлено. После нескольких атак, поддержанные артиллерией, охотники Куринского и Кабардинского полков успели наконец завладеть роковой площадкой и твердо укрепиться на ней. С этой минуты участь осажденных была решена. Часть из них бросилась в подземелье, находившееся под башней, и оттуда продолжала поражать русских меткими выстрелами в упор; другая часть, предводительствуемая Гаджи-Мехти, принявшим после смерти Али-бека командование башней и ее гарнизоном, попыталась пробиться к Новому Ахульго. Но попытка эта не удалась. Встреченные находившимися в засаде егерями Кабардинского полка, мюриды все до одного полегли под русскими штыками.

Колосов, который, вопреки своему предчувствию, не только не был убит, но не получил даже ни одной царапины, явился случайным участником и довершителем финала этой кровавой драмы.

Он подоспел с своими людьми в ту минуту, когда Гаджи-Мехти, пробившись с несколькими мюридами через окружавшее его кольцо русских, быстро отступал к аулу, успешно отстреливаясь от наседавших на него егерей, которые из боязни выстрелами нанести вред своим же пытались схватиться врукопашную, но это им никак не удавалось, и, по всей вероятности, Гаджи-Мехти успел бы благополучно достигнуть передовых Ахульгинских укреплений, если бы вдруг перед ним словно из-под земли не вынырнул небольшой отряд Колосова.

Увидев себя отрезанными, мюриды не растерялись. Окружив тесным кольцом своего предводителя, они поспешили укрыться за камни и затянули заунывными голосами предсмертный гимн абреков. Чтобы не поддаться панике, мюриды, сняв пояса, связались между собой и, зарядив ружья последними зарядами, ждали нападения гяуров, полные непримиримой ненависти.

Было что-то грозно-торжественное в этой картине. Душная летняя ночь. Темно-синий купол неба, усеянный миллионами звезд, опрокинулся над землею, и на его фоне едва вырисовываются зубчатые, неуловимые в ночной темноте контуры гор, местами выделяющиеся отдельными вершинами, местами сливающиеся в одну общую черную массу. Среди всего этого величия горсть людей, израненная, истомленная, прижавшись к нагроможденным беспорядочной грудой камням, спокойно и стойко готовилась к смерти.

Раньше чем пускать своих людей в атаку, Колосову пришла мысль предложить мюридам добровольно сложить оружие.

Повинуясь ей, он вышел вперед и крикнул татарам, чтобы они во избежание напрасного кровопролития сдались бы. В ответ на это приглашение из-за камней загремели торопливые выстрелы. Несколько пуль прожужжало почти над самым ухом Ивана Макаровича, одна впилась в тулью его фуражки, другая скользнула по фалдам сюртука. Колосов сознавал всю необходимость не теряя времени броситься в штыки, воспользовавшись моментом, пока горцы заряжают ружья, но язык не повиновался ему. Смутные мысли, бродившие за последнее время в его мозгу, с неудержимой силой нахлынули на него. Он стоял впереди своих людей и бессмысленно разглядывал смутно чернеющие перед ним камни, под которыми притаились обреченные на смерть мюриды. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы солдаты сами, по своей инициативе, не дожидаясь приказания своего офицера, с громким торжествующим «ура», штыки наперевес, не бросились бы на татар. Те встретили их пронзительным озлобленным визгом и беспорядочной ружейной трескотней.

Очутившись позади всех, Колосов через минуту увидел гигантскую фигуру Гаджи-Мехти, высоко поднятую на воздух. Вися на штыках, фанатик все еще продолжал отбиваться, нанося своим врагам удары слабеющей рукой. Остальные мюриды проявили не меньшее мужество. Бросив на землю разряженные ружья, с кинжалами и шашками наголо, с беззаветной отвагой бросились они навстречу штыкам. Одни за другим падая на землю под ударами втрое многочисленного врага, они в предсмертной агонии, извиваясь под ногами победителей, старались нанести им предательские удары. Мюриды хватали солдат за ноги, опрокидывали их и раньше, чем те успевали подняться, наносили им удары кинжалами. Несколько минут кипела свалка. Наконец, последний мюрид был пригвожден к земле, и сразу наступила тишина. На всем пространстве утеса, служившего подножием Сурхаевой башни и еще недавно кишевшего врагами, не осталось ни одного живого неприятеля. Кругом лежали, в одиночку и кучками, распростертые трупы. Среди них, опустившись на камни, сидя и лежа, тяжело дыша, обтирая с лиц окровавленными руками обильный пот, отдыхали победители, а с вышины бесконечно далекого неба, ярко сверкая в его бездонной синеве, трепетно мигали бесчисленные мириады звезд, словно очи огромного множества беспристрастных свидетелей людской злобы и безумия.

С падением Сурхаевой башни Шамиль по временам стал сильно сомневаться в возможности отсидеться от русских, но тем не менее он не падал духом. Его железная энергия и самоуверенность передавались окружающим. Изредка появляясь перед толпою верующих, он своими вдохновенными речами умел по-прежнему распалять их фанатизм.

— Слуги пророка, — говорил он, появляясь перед толпами мюридов, — возвеселите сердца ваши, Аллах смилостивился над нами и скоро даст нам окончательную победу над гяурами. Огромные полчища правоверных спешат к нам на помощь. Храбрый Ахвер-ды-Магома уже достиг Ихали и поджидает только прибытия Галбац-бека из Анди, чтобы ударить в тыл русским. Потерпите еще несколько дней, и вы насладитесь плодами трудов ваших!

Ободренные этими обещаниями, горцы с изумительной твердостью духа выдерживали все тяжелые лишения, выпавшие на их долю. Заключенные на раскаленном утесе, скученные в душных подземельях и пещерах, куда мало-помалу, спасаясь от русских снарядов, перебрались все защитники Ахульго вместе с семействами, терпя недостаток в пище, они тем не менее горели желанием боя и смело ждали приступа, готовя гяурам кровавую встречу.

Самым тяжелым лишением для осажденных было почти полное отсутствие топлива, не дозволявшее варить горячую пищу. Получаемую из соседних аулов пшеницу женщины растирали на ручных мельницах-жерновах и, замесив из нее тесто, высушивали на раскаленных полуденным солнцем камнях. Скота давно уже не было из-за отсутствия пастбищ, только у Шамиля и у некоторых из его наибов да богатых мюридов в подземных конюшнях стояло несколько полуголодных лошадей. К довершению всего, воздух был заражен гниющими трупами русских солдат, погибших на штурмах.