На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович
— У р-ра! — хрипло и грозно раскатывается по рядам.
— Алла, Алла! — неистово вопят защитники завалов…
Выстрелы стихли. Их сменил звон и стук скрещивающейся стали, стон, визг и какой-то особенный гул, одурманивающий голову. Этот шум охватывает человека всего, заражая его желанием, в свою очередь, кричать, насколько хватает сил в легких… И Костров кричит. Кричит пронзительно-громко, но в общем хаосе звуков его голос настолько слаб, что он сам не слышит его. Чье-то тело, с протянутыми вперед руками, с судорожно изогнутыми пальцами, с закатившимися под лоб белками глаз валится на Кострова так стремительно, что он едва успевает отшатнуться, но, споткнувшись, теряет равновесие и падает навзничь… В то же мгновение к нему на грудь вскакивает худощавый, ловкий как кошка лезгин. Обнаженная голова его, наголо выбритая, лоснится от пота, пот струится по его худощавому, запыленному лицу, по голой, заросшей черными волосами груди… Мокрыми от пота, окровавленными пальцами левой руки горец сжимает Кострову горло, в то время как правая высоко поднимает над головой окровавленный кинжал… Одно мгновение Костров видит сверкающие полубезумные глаза, по-волчьи оскаленные зубы и затем на их месте появляется какой-то темный предмет… раздается неприятный хруст… Капли чего-то склизкого, теплого, дурно пахнущего падают на лицо Кострова… Он торопливо вскакивает, у его ног судорожно трепыхается в предсмертной агонии за мгновенье перед тем сидевший на нем лезгин.
Кострову еще раз хочется взглянуть ему в лицо, но вместо лица перед ним бесформенная масса, странная маска, залитая мозгами и кровью…
— А, штоб тебя, приклад разбил! — слышит Костров сзади себя досадующий голос. Он оглядывается. Известный всему батальону силач Фомин, из крепостных кузнецов, внимательно разглядывает раздробленный в щепы приклад своего ружья.
«Это он его прикладом так хватил, — соображает Костров, — вот силища-то!»
А Фомин уже успел, бросив в сторону пришедшее в негодность ружье, поднять другое и, махая им над головой, устремился на сморщенного старика с лицом рассвирепевшей крысы. Старик пробует шашкой отбить направленный на его голову удар, но шашка стремительно вылетает из его рук, раздается отрывистый, глухой удар, и старик, как подкошенный, валится в сторону с головой, залитой кровью.
Костров старается сообразить и уяснить себе ход боя. Он останавливается и внимательно осматривается. Недавно еще галдевших и махавших шашками мюридов нет никого, только скорченные трупы их в разных позах, залитые кровью, валяются по всему пространству подошвы горы, по которой, цепляясь руками за торчащие выступы, быстро ползут вверх солдаты. Их теперь много, не одни люди его роты, а и других рот. Все перемешалось, перепуталось в одном стремлении скорее достигнуть вершины. А там, над головой, уже гремят непрерывные выстрелы. С треском и гулом подпрыгивая и поворачиваясь то тем, то другим концом, летят огромные бревна, глухо грохочут низвергаемые вниз каменные глыбы, увлекающие в своем падении груды щебня и мелких осколков.
— Алла-иль-Алла-Магомет-Рассуль-Алла! — стоном стоит заунывный завывающий вопль сотни исступленных голосов.
Костров, задыхаясь, напрягая все силы, торопливо карабкается вверх, инстинктивно прижимаясь всем телом к скалам. Вокруг него грохотали катящиеся вниз камни, несколько трупов с судорожно вытянутыми руками, бороздя землю скрюченными пальцами, медленно проползли мимо, оставляя за собой кровавый след. Огромное бревно, перекувыркнувшись через его голову, счастливо миновало его, слегка только задев краем по его каблукам. Пули с легким цоканьем впивались подле него в камни и крупнозернистый песок, а он все полз и полз вперед, ни о чем ином не думая, не имея иного желания, как только достигнуть возвышающейся над его головой площадки. Ему инстинктивно казалось, что там, на этой площадке, кончатся всякие опасности… стоит вскочить на нее, и прекратится этот страшный поток камней и бревен, этот град неприятно цокающих и чмокающих о камни пуль. Но вот и вершина. Со всех сторон сбегаются к ней черные, истерзанные, запыхавшиеся фигуры солдат, большинство без шапок, в разорванных мундирах, с рукавами, вымоченными в крови.
— Ребята, вперед! — кричит хриплым голосом седоусый капитан, ротный командир. — Вперед, за мной!
Но куда вперед? Достигши с таким трудом и потерями вершины скалы, люди с ужасом увидели, что дальше им нет ходу.
Предательская вершина оказалась огромным нависшим камнем в несколько сажень высотою. На площадке этого камня толпились мюриды, оглашая воздух криками и махая шашками.
— Эй, ребята, подсади-ка кто-нибудь меня! — крикнул Фомин, и несколько рук с торопливой услужливостью подхватив, подняли его высоко вверх. Закинув ружье за спину, Фомин своими сильными руками цепко ухватился за край площадки; но только что голова его высунулась из-за края камня, как в воздухе засверкало несколько шашек, и к ногам Кострова с тупым стуком упала сперва голова, а затем и туловище Фомина, тяжело, как куль, свалившееся вниз.
— Ребята, так, поодиночке, нельзя, — раздался голос ротного, — надо сразу несколькими человеками. Ну, берись дружней!
С десяток солдат, вскочив на плечи товарищей, смело и дружно стали вскарабкиваться на роковую площадку… Несколько голов разом показались над обрывом, но их постигает та же участь… Как спелые яблоки, сброшенные порывом ветра с всколыхнувшегося дерева, одна за другим, моргая и зевая ртом, посыпались вниз срубленные головы, а за ними грузно обрушились туловища.
Солдаты попятились. Некоторые помчались к скату горы, прикрываясь камнями, другие поползли было назад, но грозный окрик ротного остановил их.
— Куда вы, канальи! — крикнул он. — Труса празднуете, я вас!
И он сердито потряс кулаком. Оробевшие было солдаты беспрекословно снова полезли наверх. Тем временем русская артиллерия, желая помочь своим, сосредоточила весь свой огонь на площадке. Густые столбы пыли поднялись вверх и на мгновенье окутали башню.
— Вперед, за мной! — крикнул ротный и, подхваченный руками солдат, с ловкостью юноши одним скачком очутился на площадке. Костров последовал за ним.
Человек двадцать солдат, ободренные примером офицеров, озлобленные предыдущей неудачей, кинулись туда же. Одну минуту казалось, что проклятая площадка останется в наших руках, но оглушенные канонадой мюриды, увидя перед собой русских, с удвоенной яростью кинулись им навстречу. Напрасно солдаты, выставив вперед штыки, старались отстоять занятые такой дорогой ценой позиции, их было слишком мало… Не прошло и нескольких минут, как, осыпаемые ударами шашек и кинжалов, они, кувыркаясь, один за другим попадали вниз, сшибая своею тяжестью лезших им на помощь товарищей. Одним из первых погиб старичок ротный. Костров увидел, как несколько шашек, сверкая на солнце отточенными как бритва лезвиями, опустились на шею храброго капитана, и голова его отделилась от туловища и, моргая седыми усами, покатилась под ноги торжествующим врагам… Костров бросился было на помощь своему начальнику, но почувствовал, как его самого резануло по темени и по плечам, он откинулся назад, оступился и покатился вниз, теряя сознание…
До самой ночи, несмотря на страшные потери, штурмовали русские войска непреодолимую площадку. Рота за ротой в слепом остервенении рвалась на крутизну; люди, потеряв всякое понятие о страхе и осторожности, лезли вперед, ослепленные яростью, исполненные упорного желания преодолеть непреодолимое.
В четыре часа пополудни на помощь куринцам были посланы роты кабардинского пехотного полка. Прославленные во многих боях, свершившие немало чудес храбрости, преодолевшие не одно казавшееся непреодолимым препятствие, храбрые кабардинцы стремительно полезли вверх. Казалось, никакая сила не могла противостоять их натиску, но на сей раз даже и для них, для этих испытанных бойцов, явилась преграда непреодолимая… Вот как описывает историк конец этого ужасного дня:
«После отбития куринцев пошел на штурм и батальон Кабардинского полка. Впереди штабс-капитаны Генуш и Бойко-Букевич и прапорщик Домский. Только что они показались из-за нависшей скалы, раздался залп — Генуш убит, Бойко смертельно ранен, Домский тоже ранен, первые ряды солдат, как скошенные, повалились с обрыва. Потом опять попытались капитан Юмашев и поручик Китаев повести своих людей, и опять тот же результат: оба, раненные, сброшены с кручи, передовые ряды побиты. Оказалось, что предприятие выше человеческих сил, и никакое геройское самопожертвование ни к чему не вело».
