Владимир Архипенко - Ищите связь...
Он с сомнением заглянул в горловину люка, хотел было опустить на место металлическую крышку, но потом вдруг решился и полез в темноту, нащупывая ногами железные ступени трапа. Крышку он все же опустил над головой, очутившись после этого в таком кромешном мраке, какой, наверное, существовал лишь до сотворения мира. Внизу, ощутив под башмаками ровную поверхность металлического покрытия, он достал из кармана спички, запалил одну и при свете маленького желтого язычка пламени быстро огляделся и уверенно шагнул вперед. Дальше можно было двигаться на ощупь, касаясь рукой переборки. Через несколько метров наткнулся на выступ, обогнул его, снова зажег спичку и, держа ее в левой руке, нагнулся, стал шарить правой в щели и через мгновение извлек на свет божий, а точнее на свет догоравшей спички, бутылку шустовского коньяка. В наступившей темноте он бережно поставил ее на верхнюю плоскость воздухопровода, опять зажег спичку, поднес ее к этикетке, стал разглядывать картинку.
Ни разу Фердинанду Мейснеру за всю его жизнь не приходилось отведывать коньяка, хотя водки и пива за свой еще недолгий век выпил он, наверное, не одну бочку. Состояние его финансов никак не позволяло ему приобщиться к тем, кто пьет этот, похожий цветом на чай, напиток. Бутылку, которая стояла перед ним, он и не думал покупать, а попросту стянул ее.
Было это неделю назад. Сменившись утром после ночной вахты, он решил подняться на верхнюю палубу — хоть немного подышать свежим морским воздухом. И по пути черт занес его в офицерский коридор. Дверь в кают-компанию была открыта настежь, возле, поставленные один на другой, стояли два ящика с бутылками, а матросов, которые их притащили, в поле зрения не было — видимо, вошли в кают-компанию. И действительно, изнутри слышались голоса. Решение созрело мгновенно. Он выхватил из ящика две бутылки, судорожно засунул их в карманы брюк, повернулся, чуть дыша дошел до ближайшего поворота и кинулся к трапу, ведущему вниз. Никем не замеченный, он добрался до котельного отделения и благополучно спрятал коньяк под воздухопроводом.
Он долго не мог решиться навестить свой тайник — боялся, что за всеми матросами будут усиленно следить. И лишь теперь, спустя неделю, он проник сюда, чтобы потихоньку отведать господский напиток. Мейснер отлично понимал, что с бутылки, да еще без закуски, его может развезти, а потому благоразумно запасся резиновой пробкой, чтобы оставить недопитое на другой раз. Одно только смущало, что не было света. Но ведь можно же выпить и в темноте. Пробку из бутылки ударом ладони по донышку он умел вышибать с одного удара и сейчас свободно проделал эту операцию в темноте. А потом, чувствуя, как забилось в предвкушении сердце, осторожно глотнул из горлышка и почему-то зажмурил при этом глаза, хотя вокруг и без того была темень кромешная.
Но он пока ничего не понял толком. Пришлось глотнуть второй раз.
И в этот момент Мейснер услышал, как наверху звякнул открываемый люк.
Первым побуждением его было немедленно бежать, но он усилием воли заставил себя не двигаться, затаил дыхание, прижал бутылку к себе, да так и застыл. А вдруг это за ним пришли?
Наверху послышались голоса.
— Что за чертовщина? — спрашивал кто-то. — Никак не загорается.
— А ты фитиль подкрути! — посоветовали ему.
Через секунду забрезжил слабый свет, зыбкие тени зашевелились, поползли по переборкам трюма. Мейснер понял, что зажгли фонарь. Невидимые ему из-за переборки люди с чем-то возились у горловины люка, тихо переговаривались. До него долетали лишь отдельные слова. Теперь ясно стало, что пришли не за ним. Но вот что они там делают, было непонятно. Не дай бог, задраивать люк будут! Тогда из трюма и не выберешься… Может быть, показаться им, пока не поздно? Но ведь начнутся вопросы, что он тут делает, станут искать, найдут коньяк. Тогда тюрьма или дисциплинарный батальон…
И как раз в этот момент в трюме вспыхнул свет, загорелись лампочки, прикрытые зарешеченными плафонами.
— Видишь — я же говорил, все дело в выключателе! — громко произнес наверху голос.
— Давай заодно и лампочку сменим, — ответили ему, — вон, видишь, у переборки не горит одна.
Мейснер понял, что это работают электрики, и у него совсем отлегло от сердца. Однако и им показываться не следовало. Он услышал, как по трапу прогремели матросские ботинки. Шаги направились к нему, но за ближайшим выступом смолкли. Пока двое электриков меняли лампочку, он стоял не шевелясь, старался сдерживать дыхание.
— Ну вот и все, — произнес бодрый голос, — потопали наверх!
— Послушай, Сережа, — отозвался второй электрик, — пока мы здесь одни, хочу тебе насчет Королева сказать. Опять он ко мне приходил.
— Это насчет покушения?
— Ну да… Нехорошее дело затевается, Сережа. Он и его дружки, видимо, всерьез решили ухлопать царя. У них уже и оружие есть…
Мейснер похолодел.
А человек за перегородкой продолжал:
— Я ему снова пытался втолковать, что моя партия категорически против террора, а я строго подчиняюсь партийной дисциплине, но он все еще агитирует, надеется на согласие… видимо, у эсеров силенок маловато… Что из всего этого будет — одному богу известно. Я не очень-то верю в то, что покушение может удаться, — когда царь прибудет к нам на корабль, его и здесь охранять будут со всех сторон. Но даже за саму попытку на виселицу люди пойдут… и к тому же жандармы так раздуют это дело, что и невинных впутают. И повод у них будет отличный, чтобы репрессии по всей стране усилить. Вот уже который день ломаю голову, как помешать Королеву и его дружкам, но ничего путного придумать не могу…
— Может, припугнуть его?
— Да чем припугнешь-то? Он и сам мастер пугать… И ведь не в охранку же заявлять на него…
— Это верно… и он это понимает.
— Я вот о чем думаю, Сережа, нельзя ли как-нибудь проследить за Королевым, разузнать, где у них оружие спрятано, и перепрятать… Безоружные не полезут.
— Ну да, проследить! Заметят если, то могут за агентов охранки принять. А тогда запросто пристукнут в темном углу.
— Прав ты, Сережа, запросто могут… Но с другой стороны — делать-то что-то надо! Прибудем в Ревель, надо с товарищами на берегу посоветоваться. Сейчас как раз в Ревеле должен быть человек из Питера. Мне передавали, что он на завод акционерного общества «Вольта» устроился. Через него связь с Петербургским комитетом установить должны. Скорее бы только это плавание кончилось! Ты ничего не слышал насчет прихода в Ревель?
— Откуда же? Но вообще-то думаю, что скоро — неделю уже в море болтаемся. Время у нас пока есть, давай вместе теперь думать, как Королеву помешать… А сейчас пойдем — скоро уже к обеду сигнал будет.
Электрики поднялись по трапу наверх, выключив в трюме свет. И Мейснер опять остался в темноте. Он стоял, бессильно прислонившись к переборке, ждал, когда утихомирится сердце. Господи! И зачем только слышал он этот разговор? Не к добру, не к добру это. И никому ни звука. А то не жить на свете.
…Сергей бежал по узенькой тропке, прорезавшей бесконечный луг, легко отталкиваясь от земли босыми ногами, ощущая ее такой мягкой, будто бежал он по перине, и каждый толчок ноги поднимал его в воздух, как пушинку, и он медленно, словно был почти невесомым, опускался на тропинку и снова взлетал над ней, пока наконец не повис в воздухе и не поплыл над лугом лицом вниз с широко раскинутыми руками. Но откуда-то сбоку вдруг выплыло что-то темное, страшное, клубящееся, и он почувствовал, как его швырнуло, увидел, как кинулась навстречу земля, а сбоку сверкнуло и загрохотало, в уши вонзился пронзительный звук…
Еще окончательно не проснувшись, он понял, что горн трубит побудку, откинул одеяло, ухватился руками за края подвесной койки, резко выбросил тело вбок и вперед, коснулся ногами палубы и только тогда открыл глаза. Остатки сна клубились в сознании, но руки сами механически делали все, что им нужно. Немного минут отводилось матросу на то, чтобы одеться, сложить и связать койку, умыться и причесаться.
Вокруг Сергея молча и сноровисто увязывали койки матросы, с грохотом бежали к умывальнику. Он едва успел плеснуть тепловатой водой в лицо, как «архангел» вновь затрубил — на этот раз сигнал на молитву.
На церковной палубе собрались почти все, когда Краухов занял привычное место у левой переборки. Неподалеку впереди отдельной группой стояли офицеры в белых кителях, с обнаженными головами. Сергей тоже снял бескозырку, привычно положил ее на сгиб поднятого локтя, уставил взгляд в раскладной иконостас, где, обрамленные сверкающими золотом окладами, темнели скорбные лики святых.
Корабельный священник (на матросском жаргоне именуемый «водолазом») приступил к делу споро. Как всегда, он читал молитву в таком резвом темпе, что ее торжественность начисто терялась. Появлялось ощущение, что батюшка не служит, а отбывает повинность.
