Павел Дорохов - Колчаковщина
— Ну, я и не в таких переделках бывал.
Димитрий вылез из коробка и стал расплачиваться с ямщиком. Мужик смущенно взял деньги.
— Ты уж извини, если что неладное сказал.
— Ладно, ладно, — засмеялся Киселев, догадываясь, что теперь и ямщик считал его за начальство. — Ты только поезжай отсюда скорей, где-нибудь на дороге передохнешь.
Ямщик быстро повернул назад.
Димитрий обратился к попику:
— Вам, батюшка, я тоже советую обождать здесь, спокойнее будет. Вовсе не нужно, чтобы бунтовщики видели, как вы вернулись. Попозднее задами пройдете.
Поп согласился.
4У поскотины Димитрия встретили два рыжих бородача с ружьями.
— Стой, паря. Чей такой? По какому делу?
— Мне надо штаб.
Мужики подозрительно оглядели Димитрия с ног до головы. Чудно, надо человеку штаб, а идет так себе, словно на прогулку, — ни оружия, ни багажа, да еще и пеший ко всему.
— Шта-а-аб. А зачем тебе штаб?
Киселев улыбнулся.
— А уж это я штабу скажу — зачем. Мне Ивана Бодрых надо.
— Ивана Бодрых. Чудак человек, так бы и сказал…
— Ивана Бодрых можно… Ты постой, однако, мы пошепчемся.
Бородачи отошли в сторонку, пошептались.
— Ну вот, Степан те проводит, ступай.
Когда шли улицей, народ любопытно оглядывал Димитрия.
— Че, Степан, пымал, однако?
Степан молча отмахивался от любопытных. Подошли к штабу. У крыльца толпились вооруженные мужики, — молодые и старые, суровые и добродушные — всякие. Тотчас окружили Киселева.
— Чей такой? Откуда?
— К Ивану Бодрых, — сказал Степан, — должно быть, каменский. Ну-ка, сторонись.
Толпа расступилась.
— Проходи, все здесь, заседанье в штабе.
Димитрий вслед за Степаном вошел в штаб. Среди сидёвших за столом сразу узнал Ивана Бодрых, — того самого огромного черного мужика, что на пароходе рассказывал про землю.
— Слышь, Иван, к тебе человек. У поскотины пымали.
Бодрых с недоумением всматривается.
Киселев улыбнулся Ивану:
— Что, товарищ Бодрых, не узнаешь?
Бодрых медленно припоминает.
— Кажись, узнаю… Стой, на пароходе вместе ехали. Вить ты тот большак, что с парохода убежал?
— А почему ты знаешь?
— Весь пароход только об этом и говорил. Вот как за тобой человек-то городской на берег прыгнул да в воду провалился.
— Вот, вот, я самый и есть.
— Не догнал те шпиен?
— Догнал, да я его придушил да в реку сбросил.
Лыскин и Молодых о чем-то перешептывались, подозрительно посматривая на Димитрия.
— А не врет этот человек, как думаешь, Иван, — спросил Молодых. — Хорошо бы его обыскать.
— Чего меня обыскивать, — спокойно сказал Димитрий, — вот документы и браунинг, что я отобрал у шпиона.
Все наклонились над документом и долго его рассматривали. Вдруг Молодых вскинул голову, пронзил Киселева холодными недоверчивыми глазами:
— А может, ты тот самый шпиен и есть? Документ у те, паря, самый настоящий.
Киселев в восторге от подозрительности мужиков, — молодцы, молодцы, так и надо! Радостным смехом дрожат глаза.
— Да ведь меня знает Иван Бодрых.
Мужики с суровым недоумением смотрят на Киселева. И чему человек радуется. Ведь, ежели что… Одним словом, может, человеку сейчас могила, а у него рожа лыбится.
— Хорошо ты его знаешь, Иван?
Бодрых заколебался.
— Будто тот самый.
Киселев весело и радостно смеется. Вот это штаб! Основательный народ. Эти надуть себя не дадут, с такими не страшно.
— Ну, хорошо, товарищи, я вам покажу еще один документ, надеюсь, что тогда вы мне поверите. Только вы бы отвернулись куда, а то документ у меня в таком месте запрятан, что и смотреть неловко.
Штабники улыбнулись.
— Вон спрячься за шкаф.
Димитрий подошел к стоявшему в углу шкафу, открыл дверку, спрятался за нее. Через минуту вышел из-за дверки, протянул мужикам целлулоидную капсулу.
Вот документ.
Раскрыл капсулу, вынул из нее узенькую шелковую полоску.
— Читайте, товарищи.
Мужики нагнулись над документом…
Вышел Иван Бодрых на крыльцо. Трепыхается по широкой груди лохматая борода, смехом брызжут глаза.
— Хо-хо-хо! Большак, товарищи, объявился. Хо-хо-хо!
— О! Где ж документы у него были?
— В заднице!
— Хо-хо-хо!
— Ха-ха-ха!
— Ну те, Иван, к лешему, говори толком!
— Верно говорю. Штучка такая махонькая, вроде пузыречка, меньше наперстка, в свечку копеечную тоньшины… А в пузыречке ленточка, на ленточке все и написано.
— Хо-хо-хо!
— Вот это большак!
— Да уж этот всамделишный!
— Из самой Москвы, товарищи, от самого Ленина.
Трепыхается Иванова борода, сверкают веселые серые глаза.
— Хо-хо-хо! Как он с пузырьком-то… Хо-хо-хо!.. До ветру-то…
— Хо-хо-хо!
5Прерванное необычайным происшествием заседание штаба продолжалось.
— У меня, товарищи, спешное дело, разрешите сделать доклад, — сказал Димитрий.
— Ну-к, что ж, делай.
— О вашем Сизовском восстании донес поп…
— Ах, язва эдакая… А нам и невдомек, куда девался наш попишка.
— Да, да. Вышел из села пешком, никто и не обратил внимания. Из уезда выслали двадцать конных милиционеров, я их встретил вместе с попом верстах в пяти от Сизовки. Показал документы, поверили, приняли за своего. Ну, поп мне все и рассказал. Я уговорил отряд подождать в лесу, пойду, мол, один сначала посмотрю, как и что там у бунтовщиков. Теперь ждут меня назад. Надо, товарищи, обдумать дальнейший план действий.
Мужики задумались.
— Н-да… Живьем бы взять милиционеров, без пролития крови. Двадцать винтовок нам бы шибко годились.
— Хорошо бы, да как. Сами оружия не отдадут.
— Придумать надо — как.
Все с надеждой смотрят на Киселева, — этот не подведет, этот придумает.
Димитрий подробно изложил, как, по его мнению, надо было бы поступить. Штаб к плану Димитрия отнесся одобрительно.
— А на всякий случай, чтобы крепче было, можно гостей и самогоном угостить. У вас самогон есть?
— Еще самогону не быть. Есть.
— Хороший?
— Хо-хо. Да супротив нашего самогону поискать.
— Вкатить бочонок самогону в штаб… Все посты снять… Людей с оружием спрятать…
Лицо Киселева наливается румянцем. Загораются глаза. Резкие отрывистые фразы звучат, как приказания.
— Согласны, согласны!
Иван Бодрых с любовной улыбкой оглядывает Димитрия.
— Товарищи, вношу предложение. Как, значит, товарищ Киселев человек партийный и в этих всяких делах понимает, назначить товарища Киселева начальником штаба.
Молодых восторженно вскакивает с места.
— Верно! Правильно!
Встает и Яков Лыскин. Протягивает Димитрию руку, крепко жмет.
— Как ты, значит… как мы… одним словом — единогласно.
Киселев взволнованно поднялся.
— Спасибо за доверие, товарищи!
К вечеру Димитрий подошел к лесу, где оставались дожидать милиционеры.
— Можно ехать, сбежали бунтовщики. Должно быть, кто успел сообщить.
Отряд выехал из лесу. Впереди отряда Димитрий и старший. Когда въехали в село, было совсем темно. Улица словно вымерла, нигде ни голоса, ни огонька. Подъехали к штабу шагом, спешились. В штабе сразу наткнулись на бочонок.
— Ну-ка, братцы, что в нем?
Окружили бочонок, открыли кран.
— Эге, самогон. И дух скусный.
Как торопились, даже самогон не успели выпить.
Старший принял строгий начальнический вид.
— Не трожь самогон, на военном положении мы! Может, зелья мужики подмешали.
Киселев дружески похлопал старшего по плечу.
— Ничего, по кружечке с устатку можно. Ушли бунтовщики, кого бояться.
Нагнулся к бочонку, нацедил себе кружку, старшему кружку, понюхал.
— Хороший самогон. Чокнемся.
Старшему приятно выпить с хорошим человеком. С улыбкой взял у Димитрия кружку.
— По одной можно.
Крякнул, вытер губы рукавом. Строго глянул на милиционеров.
— Ну, ребята, по одной можно.
Через час из штаба неслись громкие нестройные песни…
…Утром сунулись милиционеры во двор, Как кипятком ошпарило, — торчали перед дверью острые пики, поблескивали штыки.
— Братцы, засада!
Отскочили назад, захлопнули дверь. Все повскакали, бросились к окнам и тотчас же отскочили — внизу, под окнами, торчат пики, поблескивают штыки.
Старший протер глаза.
— Где человек из контрразведки?
— Нет человека. Ночью вышел, не вернулся. Видать, мужики захватили.
Со двора постучали. Старший подошел к припертой изнутри двери.
— Что надо?
— Пустите, переговорить надо.
— Нашел дураков, так и пустили.
— Всурьез говорю, от штаба я, переговоры иметь желаем.
