Павел Дорохов - Колчаковщина
Через час к штабу привели трех милиционеров. У каждого по мужику сбоку, мужик сзади. Штаб приказал запереть милиционеров в амбар. У амбара поставили часового.
Потянулись мужики с оружием. Скоро перед штабом выросла кучка: двенадцать ружей, восемь шашек, пять револьверов.
Бодрых любовно перебирает оружие.
— Антилерия!
5На пристани оживление. Десятка три вооруженных мужиков, во главе со штабом, столпились у бортов, озабоченно смотрят вверх по реке.
— Скоро пароход?
Пристанской приказчик почтительно останавливается в нескольких шагах.
— Теперь скоро, товарищ Бодрых, вот-вот покажется из-за поворота. Потому и не видать, поворот тут.
Бодрых подошел к приказчику, сурово посмотрел ему в глаза и поднес к самому носу приказчика огромный коричневый кулак.
— Как примал, так и примай пароход. Только смотри, чтобы ни-ни. Башку снесу!
Приказчик попятился.
— Помилуйте, товарищ Бодрых, как я сам из народа, пролетарий, значит, тоже понимаю, как и что. Не извольте беспокоиться.
Из-за поворота показался пароход. Среди мужиков прошло легкое волнение.
— Идет, идет.
Бодрых поправил упорно слезавшую на затылок фуражку, потрогал револьвер в кармане и скомандовал:
— С оружием которые, прячься!
Мужики рассыпались по конторке.
Пароход, сделав широкий полукруг, грузно, боком подошел к пристани. Штаб: Иван Бодрых, Яков Лыскин, Молодых Петр — впереди.
Сбоку, на видном месте, приказчик. Снимает картуз, вытирает ладонью потную лысину, думает:
«Эх, мигнуть бы только капитану, чтоб не бросал сходни».
Бодрых точно угадал приказчиковы мысли, чуть покосился суровыми глазами в сторону приказчика. Тот с глубоким вздохом надвинул картуз.
— Принимай сходни!
Народ с парохода бросился к сходням.
Штаб направил в толпу револьверы.
— Стой!
За штабом словно из земли выросли мужики с ружьями, пиками, шашками.
Толпа шарахнулась обратно.
— Что? Что такое?
Штаб двинулся на пароход. За штабом два десятка вооруженных мужиков, десяток остался у сходней.
Зычно несется по пароходу голос начальника штаба — Ивана Бодрых:
— Отдавай оружие, никаких наказаньев не будет, ежели кто добром!
В первом классе увидали трех офицеров.
— Ваше оружие, господа офицеры!
Офицеры переглянулись.
— Мы без оружия.
Бодрых усмехнулся.
— Ну што, барин, врешь, время тянешь, покажьте ваши каюты!
В каютах у офицеров нашли по револьверу, по шашке.
Иван укоризненно покачал головой:
— Говорил, штобы добром, теперь сами виноваты, на себя пеняйте.
Офицеров свели на берег.
Внизу, в третьем классе, тихо перешептывались между собой пятеро солдат с ружьями. К солдатам подошел штаб.
— Вы вот што, ребята, ружьишки-то давайте, а сами поезжайте с богом.
— Вы бунтуете, товарищи? — спросил один из солдат.
— Бунтуем, Совет у нас.
— И мы с вами.
— Ладно, ступай на берег.
Тут же, в рубке первого класса, штаб устроил заседание. На обсуждение поставили два вопроса: что делать с пароходом и как поступить с офицерами. Молодых внес предложение.
— Пустить пароход без последствиев.
Штаб предложение единогласно принял.
— Пускай везде о нашем восстании знают.
Разговор об офицерах затянулся дольше. Молодых настаивал, что офицеров надо признать как врагов народа, взятых с оружием в руках, и прикончить на месте. Бодрых предлагал оставить офицеров заложниками, может, на что и пригодятся. Яков Лыскин тянул больше к Ивану. В конце концов постановление было вынесено:
Взятых с оружием в руках офицеров признать контрреволюционерами и саботажниками и запереть в амбар заложниками.
И тут же вынесли еще одно постановление:
— Известить соседей — ивановских, чусовских и прочих, что сизовские бунтуют и чтобы бунтовать всем вместе… Послать гонцов к Петрухину, сказать, что желаем присоединиться.
Глава пятая
У повстанцев
Выехав за поскотину, Киселев, чтобы запутать следы в случае погони, свернул в лес и лесом повернул назад. Объехал село, выехал на дорогу далеко позади него и пустил лошадь рысью.
Часа через три подъехал к пристани. Лошадь оставил в лесу, на всякий случай спутал ей ноги, кто знает, может быть, придется вернуться с пристани и дальше опять ехать на лошади. К пристани подошел пешком.
Скоро пароход сверху?
К вечеру должен быть.
Димитрий задумался, — как быть дальше. Времени прошло совсем немного, едва ли успели сообщить по пристани о бегстве Димитрия с парохода. Да и то, если комендант парохода обеспокоился участью человека во френче, а только один комендант, должно быть, и знал, что человек во френче шпион. Во всяком случае, медлить нечего, надо решать так или этак.
Решил Димитрий так, — спуститься на ожидающемся к вечеру пароходе до следующей пристани, переправиться на другой берег и дальше ехать на лошадях. Куда ехать, решит дорогой, — обстоятельства покажут.
К ночи пришел пароход. На пристани садились мобилизованные. Голосили бабы, кричали ребятишки. Громкой незлобивой матерщиной перекликались мужики. Маленькая, сухонькая старушка прилипла к русому, вихрастому парню, не оторвется.
— И на кого ты меня спокидаешь, и да когда же я тебя, моего сыночка, увидаю…
Парень неловко старается высвободиться из объятий матери.
— Да будет, мама, ну, будет…
Убирают сходни. Пароход отчаливает. Парни сгрудились на борту, машут фуражками, кричат последние слова. Громкими визгливыми голосами причитают бабы.
Берег потонул во мраке…
Мобилизованных окружают пассажиры…
— Обилизация? Куда гонят?
— Кто знат, будто на Омск.
— Куда погонят, туда и пойдешь, наше дело маленькое.
— Правильно, земляк, солдат не свой человек, куда велят, туда и пойдешь.
Русый вихрастый парень, над которым только что причитала обезумевшая мать, тяжко вздыхает:
— Правда, што ли, Омск взяли? Назад бы вернули и нас.
— Конечно, вернули бы, делать больше нечего, если Омск взяли.
— В городе сказывали — Челяба взята. Верно, правда, что Омск взят. Тьма-тьмущая красных идет.
Гулом по палубе:
— Идут. Идут. Идут.
На лицах или смутное беспокойство или нескрываемая радость. И скрыл бы, да не сумеешь, так и прет наружу.
— Эх, скорей бы, скорей!
— Не удержатся наши, что и говорить.
— Нет, не удержатся, где удержаться.
— Что так?
— Свихнулись все, ось свою потеряли. Нельзя без нее. Каждый человек должен иметь свою ось. Нет оси, и твердости в жизни у этого человека нет, шатается он из стороны в сторону, потому опоры под ногами нет. А который нашел ось-то, шутя тому человеку, его и встречный ветер не собьет с дороги, потому держаться ему есть за что, Ловко за свою-то ось держаться.
— К чему ты это?
— А ты мекай. Как думаешь, есть у Колчака ось?
Мужик опасливо взглядывает, потом сразу успокаивается, машет рукой.
— Есть, только чужая, на чужих осях вертится.
— Это как же понимать?
— А как хошь понимай, милачек.
— Та-ак. Значит, не продержится?
— Обязательно. На чужих осях не продержишься.
— Ну и дела! Вот жизнь пришла…
Небольшой коротконогий мужик, перехваченный под самый живот шелковым монастырским пояском, весело хмыкает:
— А у нас своя война, по-те-ха!
— Какая война?
Наша, барабинская. Появились отряды из мужиков при ружьях, при пулеметах, при всей амуниции то ись. Ну, значит, и того… то там пощупают, то там. Большое беспокойство наделали для начальства. Пригнали поляков, чтобы все банды в два счета… И пошла война… Мужики в болота, поляки за ними. Ну, да где ж там, места у нас гиблые, топкие, мужик каждую тропку знает, а поляк куда пойдет. Прямо пойдет — болото, налево повернет — болото, направо — опять болото. А мужик, знай, постреливает да поляцкие ружья подбирает. Он бы хошь и назад, поляк-то, ну, да и назад болото. Выходит, то ись, так, что у поляков неустойка.
— А проводников не берут?
— Берут, как не брать, без проводников никак невозможно. Ну, да, вишь, не каждый из нашего брата тропки знает, а и знает, так ошибется.
Поблескивают искорки в серых веселых глазах, колышется от сдержанного смеха русая борода.
— Ошибаются?
— Да вить как иначе. Свой своему поневоле брат. Друг за дружку и держутся…
Кучка бородатых мужиков сжимается тесней вокруг веселого барабинца.
— А большаки-то, видать, нажимают?
— Нажимают. Гляди, силу какую на них гонят, так и идут эшелон за эшелоном.
— Молодых все гонят, нас, стариков, не больно берут: знают, что не пойдем.
— А то пойдем. Будя, знаем, для кого стараемся.
