Павел Дорохов - Колчаковщина
— Всурьез говорю, от штаба я, переговоры иметь желаем.
— Как быть, братцы, пустить или не пустить?
— Надо бы пустить, может, на чём и столкуемся.
Чуть приоткрыли дверь.
— Ну хорошо, иди.
В сени вошел Яков Лыскин. С легкой усмешечкой оглядел милиционеров.
— Кто у вас старший?
— Я старший.
— Сдавайтесь. Штаб постановленье вынес, чтобы напрасно крови не лить, вам сдаться. Давайте оружие, вас самих не тронем.
Старший выпятил грудь, строго сдвинул брови.
— А ты кто такой? Я тебя за эти слова к стенке!
Яков Лыскин хмыкнул в бороду и внушительно сказал:
— Я штаб. А что к стенке, так ты, паря, не шибко… Вот, подойди-ка сюда.
Яков взял старшего, как маленького, за руку, подвел к окну, добродушно похлопал по плечу.
— Видал, паря, народу-то? Ну, которых перебьете, так вить не всех же… Тогда держитесь и вы. Живьем не возьмем — вместе с избой сожгем.
Глянул старший в окно. С той стороны улицы торчат из окон винтовки, нащупывают дулами запертых в штабе. У самого штаба по стенкам прижались мужики. Стрельнуть бы изо всех ружей, — нельзя, головы высунуть бунтовщики не дадут.
Старший, скрывая тревогу, отошел от окна.
— Мы тебя не выпустим, заложником оставим.
— Ну-к, што ж, мне не к спеху, — спокойно сказал Лыскин, — подожду, в штабе и без меня управятся.
Яков отошел в глубь комнаты, сел на лавку. Неторопливо порылся в кармане, вынул кисет, свернул цигарку, закурил.
Милиционеры вполголоса, искоса поглядывая на Якова Лыскина, стали обсуждать положение.
— Надо сдаваться, братцы, не вырваться. По одному перестреляют, а не то и живьем сожгут, вишь, как в мышеловке.
Старший подошел к Лыскину.
— Ну хорошо, оружие мы отдадим, нас выпустите?
— Полномочиев таких не имею, — спокойно ответил Яков, затягиваясь цигаркой, — доложиться штабу надо. Сдавайте наперед оружие, об вас разговор посля будет.
До полудня милиционеры все чего-то ждали. Яков молча сидел на лавке и попыхивал цигаркой. В полдень старший подошел к Лыскину.
— Ну, примай оружие, сдаемся.
— Так-то, паря, лучше, давно бы так.
Яков подошел к окну и махнул своим.
— Товарищи, примай оружие!
Милиционеров заперли в амбар, туда же, где сидели офицеры.
6На заседании штаба Димитрий поставил вопрос о том, что делать с попом.
Все в один голос:
— Расстрелять и больше никаких, чтоб не доносил! Димитрий покачал головой.
— Нет, товарищи, так не годится. Как-никак поп, а у вас народ до сих пор к попам с уважением относится. Многие недовольны будут, это им обидно покажется. А нам нужно, чтобы за нами все шли.
Штабники призадумались.
— Да, пожалуй, и правда.
— Выгнать бы, по-моему, попа из Сизовки, а имущество конфисковать, — сказал Димитрий.
— Тогда уж и дьякона заодно, — поддержал Бодрых.
Яков Лыскин поскреб в затылке, сказал смущенно:
— Не виноват будто дьякон.
— Одного поля ягода, сейчас не виноват, потом будет виноват.
Молодых присоединился к Ивану.
— Верно, лучше сейчас, а то потом хлопот не оберешься.
В конце концов Петр Молодых, бывший в штабе за секретаря, записал постановление:
«Попа Ивана за донос из села Сизовки вместе с его семейством изгнать, имущество конфисковать в пользу революционной армии. Дьякона Василия, как он с попом Иваном одного поля ягода, также изгнать, а имущество конфисковать…»
Пошел Петр Молодых с постановлением революционного штаба к попу Ивану, за Петром мужики гурьбой. Выслушал поп Иван постановление, вскипел гневом великим.
— Анафемы, проклинаю из рода в род!
Побледнел поп Иван, перехватило в горле.
Смеются мужики.
— Ты, батя, тише. Как мы теперь восставший народ, революционная армия, значит, то ты теперь не шибко кричи.
Молодые парни грохочут:
— Остричь попа!
Вывели попа Ивана из дома, усадили среди двора, крепко держат за руки. Упали наземь русые кудри попа Ивана. Обкарнали пушистую бородку.
Плачет поп, от злобы задыхается.
— Будьте прокляты, прокляты!
— Не могешь проклинать, как ты теперь расстрига.
Кончили с попом, за попадью взялись. Подняли юбки попадье на голову. Мишка Сычев с лагунком дегтя подлетел:
— Помазуется раба божия Настасья, попова жена!
И мазком попадью — спереди мазок, сзади мазок.
— Хо-хо-хо! Посмоли, Миньша, посмоли!
Рвется попадья из дюжих рук, криком кричит. Поп Иван рвется, смертного поругания снести не может.
— Да разразит вас господь громом, молнией, трусом, гладом!.. О, будьте прокляты, прокл…!
Задохнулся в злобе великой, рванул ворот подрясника.
— Иди, батя, иди!
Шумной веселой толпой, будто гостей провожали, направились к реке. Почти одновременно к реке подвели дьякона вдового.
— Садись в лодку, поезжай.
Сели в лодку поп с попадьей, сел дьякон вдовый. Сунули им мужики весла в руки, оттолкнули лодку от берега.
— Поезжай да назад не ворочайся.
Лодка тихо качнулась, поплыла.
Вскочил поп Иван в лодке, простер руки к берегу:
— Проклинаю!.. Будьте прокляты во веки веков!.. В детях ваших и во внуках ваших!..
Распалилось сердце попа Ивана. Грозит кулаком, а слова в горле застряли, не вытолкнешь. Попадья дергает за подрясник.
— Сядь, отец Иван, сядь, озлобишь мужиков.
Отмахнулся поп Иван от жены, прохрипел не глядя:
— Молчи ты… мазаная!
Заплакала попадья. Низко нагнулась, закрыла руками лицо.
— Будьте прокляты, прокляты!..
— Хо-хо-хо! Позжай, батя, позжай!
Глава шестая
Усмирители
Ночью, в двух верстах ниже Сизовки, остановился пароход «Коммерсант». На пароходе находился карательный отряд, высланный против бунтующей Сизовки, — две роты солдат, сотня польских гусар при пушках, пулеметах.
В рубке первого класса заседает военный совет: начальник отряда капитан Ефимов, ротмистр пан Зелинский, три русских офицера, два поляка.
Боевой план предложен капитаном Ефимовым.
— Пан Зелинский ссаживается на берег, тихим шагом продвигается к Сизовке, оставляет у обоих концов ее по полсотне гусар и ждет сигнала. Капитан Ефимов поднимается на пароходе к пристани, роты сходят на берег, рассыпаются вдоль берега цепью… С парохода сигнал… С обоих концов врываются гусары, с берега солдаты. Пощады никому… — Капитан Ефимов делает рукой короткий выразительный взмах: — Ни-ко-му!
Военный совет боевой план капитана Ефимова одобрил.
Гусары сводят лошадей на берег, молча строятся. Пан Зелинский выезжает вперед, тихо командует:
— Шагом ма-а-арш!
По три в ряд, взвод за взводом, гусары исчезают в темноте…
Пароход с притушенными огнями медленно пополз вверх по реке.
2Иван Бодрых обходил посты. За конторкой пристани, у старой поваленной барки трое часовых закинули удочки.
Бодрых остановился возле мужиков.
Рыбу ловите?
— От скуки, — тихо ответил один из мужиков, — все будто дело.
Прислонился Иван к барке, задумался. К ногам с тихим шелестом набегала волна. С того берега доносился глухой шум тайги. В реке отражались звезды, ярко сиявшие на черном небе.
Вдруг Иван поднял голову.
— Чу, ребята!
Снизу по реке донесся плеск, тихий, чуть разберешь, а слышно — плещется.
— Слышь, товарищи, плещется!
Мужики повернули головы вниз по реке — на звук чутко прислушались.
— Плещется.
— Не иначе, пароход.
— Пароход, однако… Колесами плещет… тихо только.
Еще прислушались.
— Пароход, быть больше нечему.
Бодрых встрепенулся.
— Беги один в штаб, скажи товарищу Киселеву, пароход идет… Ты, Ваньша, посты на низу обеги… Без приказания стрельбы чтоб не открывать… Постам стягиваться сюда…
Получив донесение о появлении парохода, Киселев немедленно двинул к пристани все силы.
Цепи повстанцев рассыпались по берегу, щелкают затворами. Главные силы сгрудились у поваленной барки.
— Кто с револьверами — на конторку, стрелять в упор, — тихо командует Димитрий, — с пиками туда же.
Всматриваются мужики волчьими глазами в темноту, напряженно вслушиваются.
Тихо пароход ползет, не иначе еще берегом люди идут.
Димитрий опять к главным силам.
— Товарищ Молодых, с конными на поскотину!. Товарищ Лыскин, с конными по берегу, не идут ли солдаты берегом!
Молодых и Лыскин скрылись в темноте. Не успел Киселев дойти до конторки, от Лыскина прискакал конный.
— Товарищ Киселев, высадку хочут делать, к берегу пароход забирает.
Димитрий почувствовал легкое волнение. Вот оно, первое серьезное дело! Как-то поведут себя мужики. Хотел было обратиться к ним с краткой речью и тотчас же раздумал, — не до речей.
