Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
Балы и маскарады в дворянских и княжеских особняках устраивались нередко. Шубина тянуло сюда не столько веселье, сколько желание чаще встречаться с Кокориновой. Он постепенно стал чуждаться не только Гордеева, с которым определились враждебные отношения, и все реже и реже стал бывать в Академии.
Как-то, возвращаясь от Демидовых с бала, они, доехав до Дворцовой набережной, отпустили кучера, а сами решили пешком прогуляться до Академии художеств, где временно после пожара проживало семейство Кокориновых.
Над городом стояла белая петербургская ночь. Розовел солнечный восход, золотом горел крест на шпиле колокольни Петропавловского собора. Шубин и Вера Филипповна шли не спеша, рука об руку, любуясь на розовеющую поверхность Невы. Улицы были почти безлюдны. Редко проходил запоздалый пешеход, еще реже, гремя подковами, проезжала ночная стража. Шубин и его спутница тихо беседовали и время от времени, останавливаясь, осторожно, украдкой целовались.
Вдруг перед ними, как из-под земли, появился одинокий пешеход. Одет он был в оборванный не то лакейский, не то в какой-то казенный кафтан, на котором еле держалось несколько пуговиц с гербами ее величества. Ноги его были босы, а сквозь дырявые брюки виднелось голое тело.
— О мои дорогие купидончики! Вы в сорочке родились… Вы счастливы, вы наслаждаетесь благами жизни. Души ваши распахнуты перед красотами природы. Но я не завистлив… Я радуюсь, когда вижу счастливых людей… Так пусть же частица вашего счастья падет и на меня…
Тут встречный выдержал небольшую паузу и, приблизившись к остановившимся молодым людям, требовательно произнес:
— Дайте рубль…
Шубин увидел перед собой незнакомца. Вера Филипповна не задумываясь раскрыла бархатную, шитую жемчугом сумочку и щедро вытряхнула пьянице на шершавую ладонь горсть серебра.
— Идите с миром! — возопил тот, обрадованный подачкой. — Благословен ваш путь… век бога буду молить… да спасет вас господь…
— За себя молись, а мы как-нибудь без молитв обойдемся, — в шутку ответил Шубин, полагая, что пьяница получил щедрую подачку и теперь оставит их в покое.
— Разве? — удивленно воскликнул встречный, сжимая в руке серебро. — Прекрасно! Прекрасно! Люблю таких, умом постигших вселенную… И у меня есть голова на плечах, и не совсем порожняя…
Но Вера Филипповна кивнула Федоту и, к его изумлению, обратилась к прохожему как к старому знакомому:
— Дяденька Гриша, ступайте своей дорогой, не мешайте встречным…
Тот от неожиданности точно обезумел, уставил на Веру Филипповну мутные глаза и, не узнавая ее, с дрожью в голосе спросил:
— Так вы меня знаете? Нехорошо, барышня!.. Как это нехорошо! — Он взмахнул рукой и швырнул на мостовую деньги. Серебро, подпрыгивая и звеня, покатилось врассыпную.
— Мне не надо. Вы меня знаете… Не надо! — завопил он и, ухватившись обеими руками за лохматую, ничем не покрытую голову, чуть заметно пошатываясь, быстро пошел от них прочь. Вера Филипповна оглянулась ему вслед и, покачав головой, грустно сказала:
— Несчастный… А способный до дела человек пропадает…
— Кто это такой? — с любопытством спросил ее Федот. — Откуда ты его знаешь?..
— Это Гриша Секушин…
— Секушин? — удивленно протянул Шубин. — Крепостной графа Шереметева, архитектор-самоучка? Я о нем как-то слышал от Ивана Петровича Аргунова. Так это он!
— Он самый, — подтвердила Вера Филипповна и, обернувшись, еще раз посмотрела ему вслед, грустно заговорила:
— Я его не раз видела у брата. Покойный брат мой всегда хвалил его проекты. Но Секушин — человек с упрямым характером. Он гордец… С каким отвращением он швырнул деньги… Гордец, да… А вот опустился до кабаков и, говорят, напиваясь, шумит: «Не строить, но жечь надо!» Несчастный человек: его и розгами пороли на съезжей, и плетями хлестали в тайной канцелярии. Другого бы давно в Сибирь упекли или насмерть забили, а его Шереметев придерживает — польза есть от человека, не глуп, стало быть…
Вера Филипповна рассказывала о Секушине, а Федот, не перебивая ее, слушал и сосредоточенно о чем-то думал. Наконец он проговорил:
— А знаешь, Вера, этот человек остался самим собой. Таких, как он, легче сломить, нежели согнуть. И вот он уже ходит надломленный, с трещиной… Слов нет, горька его участь. Я ведь знаю, он вытеснен отовсюду за правоту своих резких суждений. Пусть он не достиг почета, но честный человек скорей позавидует ему, нежели услужливому таланту, приседающему у края барского стола.
Голос Шубина при этих словах резко изменился.
— Милый, ты, кажется, расстроен этой встречей? — тревожно спросила Вера Филипповна, испуганно заглядывая в его потускневшее лицо.
— Нет, я только подумал: какое сегодня место занимал я за столом у Демидова, и не смотрел ли я хозяину в рот, как пес, жаждущий подачки?
— Да что ты! — воскликнула Вера Филипповна. — Этого не было! Как раз не было… — добавила она взволнованно. — Я и люблю тебя за то, что ты не похож на других.
Но Федот уже не слушал ее, он шагал, слегка поддерживая ее, и говорил как бы сам с собою:
— Мне обязательно с ним надо встретиться! Познакомиться, потолковать.
— С кем, с Секушиным? — спросила удивленно Вера Филипповна.
— Обязательно! — резко повторил Шубин и мягко добавил: — Ну да, с ним… Я с удовольствием встречусь с ним. Падающего надо поддержать…
Они дошли до плавучего Исаакиевского моста. Тихо, чуть заметно покачиваясь на невских волнах, скрипели понтоны, скрепленные толстыми просмоленными снастями. У причалов стояли баржи и парусники, на палубах сонно потягивались водоливы. В свежем утреннем воздухе пахло смолой и рыбой.
Федот и Вера Филипповна молча добрались до квартиры Кокориновых и у парадной двери расстались без поцелуя и улыбок…
Когда он пришел домой, было уже раннее утро. Солнце поднялось над крышами домов, оживали улицы, усиливался стук, топот и грохот по каменным мостовым. Мысли не давали покоя. Спать не хотелось. Федот подошел к столу, разложил лист толстой бумаги, привезенной еще из Болонской академии, и принялся рисовать силуэты — свадебный подарок невесте.
В центре листа, в овале, он по памяти нарисовал профиль Веры Филипповны. Покатый лоб, чуть заметно вздернутый нос, тонкие губы, слегка приоткрытый рот. Полный подбородок и короткая шея говорили о некоторой тучности невесты. Толстая коса спускалась на спину.
— Похоже, но это не то, — сказал сам себе Шубин. — Вот поженимся, уговорю Аргунова написать с нее настоящий портрет… а это так, для забавы и воспоминаний.
По углам он силуэтами изобразил сцены из жизни своей и Веры Филипповны. Внизу слева — двенадцатилетняя Верочка в коротком платьице с крылышками, как у гения, стоит на цыпочках перед взрослым, по форме одетым учеником Академии художеств и… выпрашивает у него статуэтку. Вверху — Шубин по возвращении из-за границы встречается с ней, уже взрослой, распростерши объятия. Внизу справа они — жених и невеста.
После неожиданной встречи с крепостным архитектором Секушиным Шубин стал редким посетителем петербургских салонов. Участь подобных людей — даровитых тружеников заставила его оглянуться на свое деревенское прошлое и призадуматься над самим собой. Кто знает, что ждет его впереди? Рассудок подсказывал, что царскому двору и вельможам нужны талантливые люди — художники, скульпторы и поэты — только для того, чтобы они своим искусством превозносили до небес родовитую дворянскую знать. Такие мысли часто появлялись у молодого скульптора, пока еще не испорченного новой средой. В часы раздумья он вспоминал советы Михайла Ломоносова и, осуждая себя за всякий неправильный шаг, говорил:
— Нет! Я буду служить только одной правде, даже будучи уверен, что она кем-то ненавидима. Эх, кабы Михайло Васильевич был в живых!..
Незадолго до женитьбы на Вере Филипповне Шубин купил на Васильевском острове в рассрочку одноэтажный деревянный домик с пустым каретником во дворе. Квартирку из трех комнат он сам привел в порядок — выкрасил пол, выбелил стены, а на потолке, по углам и посредине, сделал лепные украшения.
К свадьбе все незатейливое хозяйство было уже готово. Но Федот Иванович решил до женитьбы съездить недельки на две-три в Смоленскую губернию в имение Барышникова. После женитьбы, он считал, некогда будет ему выбраться из Петербурга даже на такой короткий срок. Промышленник Барышников, разбогатевший на поставках, с помощью графа Орлова добыл себе права скупать целыми деревнями крестьян у разорившихся помещиков и скупал их на Смоленщине и в других губерниях, заводил фабрики — стекольные, бумажные и прочие. Люди ему требовались в огромном количестве и, приобретая за дешевку, он превращал их в своих обездоленных фабричных рабов. От большого богатства Барышников затеял построить в Алексине презнатнейшую усадьбу на радость себе и на зависть бестолковым, не умеющим приумножать богатства дворянам. Он выписал из Москвы талантливого архитектора Матвея Федоровича Казакова, определил ему в помощь даровитых помощников из бывших, купленных им крепостных и не пожалел рабочей силы столько, сколько было нужно для быстрого и удивления достойного строительства. Об отпуске Шубина на Смоленщину пришлось Барышникову просить лично государыню, иначе бы скульптор, числящийся при дворе ее величества, не мог бы отлучиться на такой срок. Царица согласилась:
