Олдос Хаксли - Луденские бесы
Приведем еще один пример. Допустим, некий гипнотизер ввел гипнотизируемого в каталептическое состояние. Мы еще не очень хорошо себе представляем, какое именно воздействие гипноз оказывает на нервную систему человека. Но, по крайней мере, нам известно, что есть люди, легко поддающиеся гипнотическому воздействию.
Когда они находятся в этом состоянии, некая часть их подсознания способна воспринимать приказы, поступающие от гипнотизера. В Лудене, вероятно, происходило нечто вроде этого, однако непроизвольные действия монахинь воспринимались свидетелями как доказательство козней Сатаны. С точки зрения тогдашних представлений, могло быть только одно из двух: или монахини жульничали, или на них и в самом деле воздействовали сверхъестественные силы. Если прочесть сочинения Аристотеля, Блаженного Августина, Галена и всех ученых арабов, ни в одном из этих трудов вы не найдете упоминаний о подсознании. Для наших предков существовала только душа, с одной стороны, а вокруг нее — Бог, святые и великое множество добрых и злых духов. Наша концепция, предполагающая, что система человеческого сознания и подсознания весьма обширна и глубока, в ту пору не имела бы права на существование. Любые действия, произведенные под воздействием подсознательных сил, автоматически приписывались влиянию духов. Поэтому гипнотический транс мог объясняться только двумя причинами: или обманом, или одержимостью.
Молодой Томас Киллигрю присутствовал на одной из экзорцистских церемоний осенью 1635 года. Монах предложил англичанину дотронуться до конечностей монахинь, чтобы почувствовать, насколько они похожи на камень. Тем самым иностранец убедился бы во власти Врага рода человеческого, а также в еще большей власти Воинствующей Церкви, и, быть может, последовал примеру своего друга Уолтера Монтегю, который в прошлом году отрекся от своей еретической религии и перешел в католицизм. «Сказать по правде, — писал Киллигрю домой, — я не почувствовал никакого камня — а лишь твердую плоть и напряженные мускулы». (Обратим внимание на то, что монахинь совершенно перестали воспринимать как членов человеческого рода, имеющих хоть какое-то право на приватность или уважение. Святой отец проводивший церемонию, вел себя точь-в-точь как ярмарочный зазывала: «Пожалуйте сюда, дамы и господа, не стесняйтесь! Кто не верит своим глазам, может пощупать руками — ущипните за ляжку эту толстуху, и вы убедитесь, что мы говорим совершеннейшую правду!» Таким образом, невесты Христовы превратились в нечто среднее между стриптизершами и ярмарочными уродами). «Однако прочие люди, — пишет Киллигрю, — говорили при мне, что тело монахини совершенно твердое и по весу тяжелее железа. Очевидно, эти люди более доверчивы, чем я, и потому более склонны к восприятию чуда». Здесь особенное значение имеет слово «чудо». Если тело монахини, одержимой бесами, представляется дотрагивающемуся до него необычайно твердым, то причина может быть только сверхъестественная. Любые другие объяснения исключаются.
Революция, произведенная Декартом, и внедрение более научного взгляда на человеческую природу, по сути дела, мало что изменили. Наоборот, в некоторых отношениях, люди стали придерживаться на свой счет еще менее реалистичных взглядов. О дьяволах больше никто не говорит, однако в то же время человечество почти совершенно перестало заниматься непонятными явлениями, которые прежде приписывались дьявольским силам. По крайней мере, экзорцисты былых времен не оспаривали существования транса, каталепсии, зомбирования и экстрасенсорного воздействия. Психологи постдекартовской эпохи были склонны считать все эти феномены чушью и вымыслом, или же, в лучшем случае, «работой воображения». Для людей науки «воображение» равносильно «иллюзии». Поэтому все явления, относящиеся к этой области (например, эксперименты, проводимые Месмером), лучше всего игнорировать. Декарт предпринял мощную попытку ввести представление о человеке в геометрические рамки, что безусловно в значительной степени прояснило общую картину. Однако, к сожалению, чрезмерная ясность картины, заставляет игнорировать кое-какие факты, имеющие огромное значение. Философы докартезианского периода относились к этим фактам серьезно, но, под воздействием господствовавших в то время психологических теорий, относили все непонятное к сфере воздействия сверхъестественных сил. Но сегодня мы живем в эпоху, когда можно, с одной стороны, признавать существование непонятного, а с другой обходиться без ссылок на дьявола. Мы можем воспринимать человеческий разум (как противоположность «духу», «чистому эго» или «Атману») совершенно иначе, чем это делали как Декарт, так и его предшественники. Ранние философы придерживались догматической уверенности в том, что душа неделима и бессмертна. Нам же ясно, что душа — категория сложная и многосоставная. Она может быть разъята на элементы.
Не исключено, что душа способна жить и после смерти тела, принимая при этом какую-то иную форму. Бессмертие принадлежит не психике, а духу, с которым, впрочем, психика может и совпадать. Согласно Декарту, в основе разума находится сознание; разум и сознание вступают в контакт с телом человека, но не с разумом и сознанием другого существа. Докартезиансхие мыслители, вероятно, согласились бы здесь со всем кроме исходного положения. Для них сознание было основой рассудка, однако чувственная и растительная души к сфере сознательного, по их мнению, не относились. Декарт воспринимал человеческое тело как самоуправляемый автомат, поэтому ни в каких других разновидностях души он надобности не видел. Между сознательным «я» и тем, что можно назвать «физиологическим бессознательным», как нам теперь известно, существует обширная зона деятельности подсознания. Если мы признаем существование экстрасенсорного воздействия и психокинеза, то получается, что на подсознательном уровне человек может воздействовать как на сознание других людей, так и на материальные предметы. Непонятные явления, от которых отмахнулись Декарт и его последователи (те самые явления, что, по мнению предшественников Декарта, относились к сфере дьявольских сил), сегодня мы относим к области естественных возможностей человеческой психики, чья сила и чья слабость значительно превосходят нынешние научные представления.
Таким образом, современники луденского процесса — если, конечно, они не считали всю эту историю сплошным мошенничеством — должны были объяснять случившееся не иначе как колдовством и дьявольскими происками. Правда, нашлись и такие, кто старался объяснить поведение монахинь чисто физиологическими причинами. Соответственно предлагались и чисто физические методы терапии. Самые суровые из приверженцев этой теории советовали обратиться к помощи старого доброго средства, именуемого розгами. Тальман рассказывает, что маркиз де Кудре-Монпансье забрал у старательных экзорцистов двух своих дочерей, одолеваемых демонами, «стал их хорошо кормить и как следует пороть, после чего дьявол немедленно ретировался». Да и в Лудене, во всяком случае на поздней стадии экзорцизма, к кнуту прибегали нередко. Сурен пишет, что бесы, потешавшиеся над христианскими молитвами, при виде розги пускались наутек.
Во многих случаях старомодная розга, вероятно, выполняла роль современной шоковой терапии. Механизм действовал точно таким же образом: подсознание до такой степени пугалось физической боли, что предпочитало отключить участок травмы, чтобы избежать наказания1. «Шоковая терапия» посредством порки применялась в случаях явного безумия вплоть до начала девятнадцатого века.
Сидел я в Бедламе,
И плакал о маме,
И розги хлестали по спинке.
И цепи звенели,
И по две недели
Без маковой жил я росинки.
Накушавшись лиха,
Веду себя тихо
И только скучаю по дому.
От доброго сердца
Хоть корочку хлебца
Подайте вы бедному Тому.
Бедный Том был подданным королевы Елизаветы. Но и двести лет спустя, в правление Георга III, безумного короля, обе палаты английского парламента приняли законопроект, согласно которому придворные врачи имели право подвергать августейшего безумца порке.
Для обычного невроза или истеричности розга считалась авторитетным, но не единственным средством. Согласно существовавшим в то время медицинским теориям, эти недуги вызывались скоплением черной желчи. Роберт Бертон пишет:
1 Подробные и точные описания психиатрических методов лечения стали вестись со второй половины восемнадцатого века. Известный психолог, изучивший эти документы, рассказывал мне, что из них можно извлечь очень важный вывод: коэффициент успешности психиатрического лечения за два века почти не изменился, хотя ныне используются совсем другие методы. Нынешние психоаналитики излечивают не больший процент пациентов, чем лекари 1800 года. А может быть, в 1600 году было то же самое? Точного ответа на этот вопрос мы не знаем. Скорее всего, результаты были гораздо хуже. Дело в том, что в семнадцатом веке к душевнобольным относились с чрезмерной жестокостью, что во многих случаях наверняка усугубляло болезнь. В одной из последующих глав мы еще вернемся к этой теме (Примеч. авт.).
