Мишель Моран - Последняя принцесса Индии
– Ану, сегодня вечером наступает Дивали, – напомнила я сестре.
Ее свадьба выпала на самое благоприятное время года.
– Я вернусь перед ужином, и мы вместе зажжем дии[91].
Когда я вновь увидела сестру вечером, Ануджа смеялась. Оказалось, в доме Шиваджи очень весело. Сестре повезло в жизни. Я вышла наружу вместе с мужчинами. Зажженные дии они поставили на землю возле стен дома. Если ты птица и будешь лететь над нашей деревней во время празднования Дивали, то внизу под собой увидишь нескончаемые цепочки мерцающих огоньков горящих ламп.
Ишан вынес на двор сундук, полный фейерверков. Их свет в небе даже на лице у бабки вызвал радостную улыбку. В конце ночи, когда я выходила из ворот дома Шиваджи без Ануджи, меня охватило необычное чувство. Теперь его дом стал ее домом. Она больше не сможет жить в доме нашего отца.
Когда мы дошли до нашего дома, папа встал у входной двери и взял меня за руку.
«Я собираюсь повторно жениться», – «написал» он.
Меня эта весть особо не удивила. Он и так долго ждал. Пришло время.
«Кто она?»
«Авани».
Вот это меня заставило задуматься. В Индии вдовы крайне редко выходят замуж повторно. Нет, иногда такое случается, но не чаще, чем снег посреди лета. Впрочем, из них должна была получиться хорошая пара. Они давно знакомы. В последнее время Авани от меня отдалилась, но, кажется, служанке мой отец очень нравится. Папа ожидал услышать мое мнение.
«Не знаю, почему такое прежде не приходило мне в голову», – призналась я.
Потом меня посетила одна мысль. Не скажу, что я не ощутила злорадного удовольствия, подумав о подобном повороте событий.
«Ты сообщил дади-джи?»
«Да. Она расстроилась».
Я представила, как бабка кричит, бегает по комнате и швыряет вещи, однако было очевидно, что отец в достаточной мере серьезен в своем намерении, чтобы рискнуть вызвать гнев бабки.
«А Ану?» – поинтересовалась я.
«Она сама мне это предложила».
Я легла спать, ощущая себя сосудом, переполненным подслащенной водой.
Глава 18
Когда я возвращалась со свадьбы Ануджи, то обнаружила, что дорога, ведущая к Панч-Махалу, пустынна. На улице я не заметила даже торгующих напитком чай-валлахов. Единственным звуком, разносящимся вокруг, был цокот копыт наших лошадей. На воротах в Панч-Махал никто не стоял. Никто не поспешил отвести наших лошадей в конюшни. Троих солдат оставили присматривать за животными, а я вместе с остальными прошла во дворец.
– Никогда не слышала, чтобы здесь стояла такая тишина, – сказала я.
Создавалось впечатление, что дворец покинут. Идя по коридору в зал рани, я увидела слугу и остановила его.
– Что происходит? Где все?
Старик, близоруко прищурившись, уставился на меня.
– Вы куда ездили?
– В Барва-Сагар. Что случилось?
Старый слуга отступил. На его лице отразилась легкая досада.
– Раджа болен. Он упал в барадари три дня назад. – Рука слуги метнулась к горлу, и лишь по прошествии нескольких секунд он смог продолжить: – Рани послала за британским лекарем.
Сердце мое екнуло.
– Где он сейчас?
– В своих покоях, – ответил старик, всматриваясь в мое лицо. – Вы Сита Бхосале?
– Да.
– Рани распорядилась, чтобы по возвращении вас немедленно провели в покои раджи. Она хочет вас видеть.
Повернувшись к солдатам, я сжала ладони.
– Благодарю вас.
Старый слуга знаком дал понять, чтобы я следовала за ним. Я прошла по величественному, расписанному фресками коридору к двустворчатой, украшенной искусной резьбой деревянной двери. Слуга приоткрыл дверь и вошел внутрь, оставив меня один на один с несколькими стражами.
Вернувшись, он сказал мне:
– Заходите в приемный покой и ожидайте. Рани к вам выйдет.
Я вот-вот должна была войти в личные покои раджи. Лишь немногим избранным удалось там побывать.
Старик открыл дверь, и я вошла.
Наиболее точным для описания всего, увиденного мной за дверью, будет слово «помпезно». Никакого понятия о хорошем вкусе. Стены, окрашенные в ярко-красный цвет, тускло поблескивали на свету. Я догадалась, что слуги здесь пользуются той же самой хитростью, что и женщины у нас в Барва-Сагаре: натирают поверхности цветами гибискуса, чтобы они блестели. Роскошная люстра свисала с разукрашенного золотыми звездами желтого потолка. Мебель была изготовлена из серебра. Обивка диванов и мягкие подушки были ярко-голубого цвета. Моим глазам стало больно на все это смотреть.
Как только я переступила порог, в помещение вошла рани. Ее лицо казалось крайне озабоченным. Я сжала ладони и поклонилась.
– Ваши Высочество! Я…
Взмахом руки госпожа оборвала мою попытку высказать сочувствие.
– У него доктор Мак-Эган. Этому лекарю можно доверять, – торопливо произнесла она, прежде чем я успела задать вопрос.
– А каковы признаки болезни?
– Рвота… апатия… нежелание принимать пищу… Прошлой ночью он не чувствовал собственных ног. Все повторилось так же, как с Дамодаром… Похоже на паралич. Его лекарь подозревает отравление, но со слугой, который пробует блюда перед подачей на стол радже, все в порядке.
До моего слуха донесся крик раджи, такой же зычный, как на сцене:
– Я не хочу лечиться у англичанина! Прочь! Вон отсюда!
Створки дверей резко распахнулись. Появился англичанин. Внешне он хранил полнейшее спокойствие.
– Пошлите за майором Эллисом, Ваше Высочество! – мягко произнес он. – Стройте планы на будущее для себя и Джханси. Раджа серьезно болен.
Рани, подождав, когда врач удалится, закрыла лицо руками.
– Что вы собираетесь предпринять? – спросила я, подумав о том, что раджа не может быть безнадежно болен, если у него есть силы так громко кричать.
– Не знаю. Проблема в том, что британцы понимают под наследником…
* * *Ребенка забрали у матери шестнадцатого октября. Я это точно запомнила, ибо в ту ночь на ночном небе стояла луна охотника[92]. Словно огромный кроваво-красный рубин, она ярко сияла на темном небе. Я стояла во внутреннем дворике под окнами покоев рани и смотрела на луну, когда до моего слуха долетел детский плач. Крики были настолько жалостливыми, что я бросилась внутрь, чтобы узнать, что же происходит.
Рани окружали три ее советника. Госпожа убаюкивала на руках маленького мальчика. Ему было не больше трех дней. Слезы катились у него из глаз по пухлым щечкам. Нижняя губка беспрестанно дергалась. Малыш все время плакал, звал свою маму.
– Познакомься с Анандом, – молвила рани.
Вслед за мной прибежали другие женщины. Теперь мы все стояли и смотрели на малыша. Бездетная рани сделала другую женщину бездетной.
– Церемония усыновления состоится завтра, – выступив вперед, заявил Шри Бхакти.
* * *За двадцать минут до полудня рани вышла в сари лавандового цвета и с украшениями, усыпанными драгоценными камнями желтого оттенка. Она несла на руках мальчика. Тот вел себя гораздо спокойнее, чем прежде. Я задалась вопросом, когда он прекратит звать по ночам свою мать.
Сохраняя полнейшее молчание, мы направились в зал дурбара. Там на троне, опираясь на несколько мягких подушек, сидел раджа. Выглядел он очень больным человеком. Раджа исхудал. По бокам от него стояли мужчины, готовые в любой момент подхватить своего ослабевшего властелина.
Впоследствии я слышала утверждения, будто усыновление ребенка происходило в спальне раджи, но я лично присутствовала при этом, поэтому свидетельствую: церемония состоялась в полдень в зале дурбара. На церемонии присутствовало около дюжины британских офицеров, одетых в мундиры из ярко-красной саржевой ткани. Был там и майор Эллис.
На оформление соответствующих документов ушло несколько часов, но все было сделано в лучшем виде. Ананд теперь стал законным наследником престола Джханси. В случае смерти раджи рани становилась при его особе регентшей.
Документы зачитали вслух, затем раджа, рани и почти все британские официальные лица поставили под ними свои подписи.
По завершении церемонии раджа приказал, чтобы все, кроме рани, покинули зал. Мы вышли в коридор. Британцы удалились, а мы остались стоять у распахнутых дверей. Мы могли слышать раджу не хуже, как если бы оставались стоять рядом с ним. Голос его звучал хрипло и слабо.
– Ману, – произнес он. – Если бы жизнь была справедливой, я бы родился рани, а ты раджей.
– В следующий раз так и будет, – молвила она.
– Если я умру, соседние княжества решат, что Джханси слаб. Поддерживай дружбу с британцами. Они достаточно могущественны, чтобы защитить нас от врагов.
Уверена, что при этих словах рани крепко сжала губы, но после паузы я услышала, как она согласилась.
Повисло молчание. Потом послышался плач раджи. Быть может, плакали оба.
Это произошло семнадцатого октября, а двадцать первого ноября раджа умер.
Тринадцать дней, что составляло требуемый обычаем минимум, рани не покидала пределов Панч-Махала. Когда она наконец вышла, то, следуя древней традиции, разломала свои браслеты и разбросала кусочки так, чтобы бедные женщины могли поднять их и продать. Она не срезала себе волосы, не сменила свое цветное сари на белый цвет вдовства, но, пока мы шли по безмолвной дороге к озеру близ храма Махалакшми, я вдруг почувствовала сильный трепет в груди, а при виде дров, аккуратно сложенных для кремации раджи, разволновалась еще больше.
