Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
— Как же это, государь, — шагнул вперед Михайло. «Как же мальчик шестилетний один на Москве будет? Надо ж искать его!»
— Затрепыхался, — рассмеялся Иван Васильевич. «А не сам ли ты, Михайло Степанович, переправил куда сына? К сродственникам, али в вотчины? Не помнишь?
— Да на что тебе дитя-то сдалось? — громким голосом вмешался Степан. «Или ты заместо татар со своим народом воевать хочешь?»
— Ты, Степа, глаза уже лишился, — царь подошел к нему совсем близко, так, что юноша чувствовал его горячее, звериное дыхание, — велеть Алексею Даниловичу, чтобы он тебе язык укоротил? Он может. Не сейчас, конечно — сначала ты ему все расскажешь — и про монаха Феодосия, и про то, кому ты его в Твери передал и куда его повезли далее».
— Не расскажу, — коротко ответил Степан. «Хоша ты меня на кол сажай»
— На кол ты у меня, Степа, сам запросишься, — ласково ответил царь. «Ты погоди, мы ж еще только начали».
— Как начали, так и закончим, — обрубил Степан.
— Предерзкие нынче отроки-то пошли, — обернулся царь к Басманову. «Ты, Степа, не торопись — ты ж еще смерть-то можешь миновать».
— Это как это? — хмуро спросил юноша.
— А просто, — царь все еще стоял совсем близко. «Вот батюшка твой родной перед тобой стоит — возьми в руки нож, да и пересеки ему горло. И сразу мы тебя отпустим.
Даже про монаха пытать не будем — Бог с ним, мало ли холопов кажный день в Литву али Ливонию бегает! — царь махнул рукой и продолжил.
— А мы с Алексеем Даниловичем тайну твою хранить будем. Перережешь отцу горло — и гуляй на все четыре стороны.
Парень ты молодой, семья у вас богатая, отбирать я у тебя ничего не буду — своего достает, а что глаза у тебя нет — так это не страшно, главное — что голова есть на плечах. Ну, так что, давать тебе нож, Степан?
Юноша посмотрел на отца, стоящего с прямой, не сгорбленной спиной, и увидел, как Михайло улыбается.
— Ежели ты мне, государь, нож дашь, — ответил Степан, — то первый же удар сам же и получишь. А потом будь что будет.
После трапезы Феодосия посмотрела на детей и сказала:
— А ну-ка, давайте на конях прокатимся! А то, сидя в усадьбе и закиснуть немудрено! Петя, ты как, сам ездишь?
— Конечно, — ответил мальчик. «Уж с год как на коне сижу»
— А мне батюшка и матушка пока не разрешают, — погрустнела Марфа. «Только если впереди них».
— Это потому что ты маленькая! — Петя высунул язык. «А я большой, что, съела!»
— Ах, ты! — задохнулась от обиды Марфа. «Вот не дам я тебе Черныша, раз ты обзываешься!»
— Жадина! — крикнул ей Петя.
Марфа бросила в него деревянной солонкой, — не попала, — и, сжав губы, слезла со стула.
— Вот сейчас я тебе покажу-то, — сказала она угрожающе, сжав кулачки. «Проси прощения, а не то…»
— Не догонишь, не догонишь! — рассмеялся Петя и выбежал из трапезной.
Марфа поспешила за ним.
— Федосья, — раздался снаружи голос мужа, — чего это с детьми приключилось?».
Она вышла на крыльцо и усмехнулась — Петя взобрался на забор, а Марфа снизу кидала в него грязью.
— Да ничего, — она прижалась к плечу мужа. «Они ж дети — лучше пусть так, чем слезы да хлюпы».
— Как думаешь, — спросил ее Федор, — забудет Петя-то?»
— Не забудет, — Федосья покачала головой. «Батюшка отписал, что завтра за ним должен уже человек приехать — повезут Петю первым делом на Чудское озеро, а оттуда — уж в Колывань.
Чтобы в Новгород не заезжать-то, а то опасно это — везде глаза, да уши».
— А Феодосия в Новгород-то возили? — Вельяминов испытующе посмотрел на жену.
— Откуда мне знать? — та пожала плечами. «Батюшка мой, Никита Григорьевич, человек скрытный. Ты думаешь, я тайны хранить умею? А ты попробуй, так как он — кажный день ровно на краю обрыва, один шаг неверный и костей не соберешь».
— Вот как началось это, я и сам — ровно на краю обрыва, Федосья — угрюмо ответил ей муж.
— Жалеешь, что ль? — женщина взглянула на него.
— Ежели б я один был… — вздохнул Федор. «А почему в Колывань-то?»
— Там у батюшки друзья по торговле есть, так Петю, может, приемным сыном куда возьмут.
— Он же Воронцов! — вскинулся Федор. «Боярин же, не торговая косточка».
— Знаешь, Федя, — жестко сказала Феодосия, — как зачнешь умирать, так Господь тебя не по званию твоему судить будет, а только лишь по делам твоим.
— Права, — усмехнулся Вельяминов, и, прижав жену к себе, поцеловал в щеку. «Дети-то заняты… — задумчиво сказал он.
Марфа и Петя уже успели помириться, и строили что-то в большой куче песка за амбарами.
— Я им коней обещала, — слабо запротестовала Федосья.
— Ну, вот что, хватит, — обнял ее муж. «Как начнешь спорить, так и не остановишься, Федосья.
Давай-ка живо в опочивальню, быстрее ветра, небось, самой же хочется, а?»
Тут уж Вельяминова как не сдерживалась — но рассмеялась и легко побежала вверх по лестнице — впереди мужа.
— А ты, Михайло Степанович? — остановился перед ним царь.
— То ж самое — сыну своему старшему горло перережешь, так сразу и отпустим тебя.
Заберешь Прасковью, и домой пойдешь. И где ты Петю прятал — тоже спрашивать не буду».
Воронцов молчал, опустив глаза.
— Ты ж человек еще молодой, — продолжил царь. «И жена у тебя детишек еще может принести. Чего ж думать? А мы с Алексеем Даниловичем могила — помер Степан, и помер, никто ничего не узнает.
Так что не сумлевайся, Михайло Степанович — давай, бери нож, это ж дело минутное. Ты на поле боя же раненых врагов добивал — быстро это, сын твой и не почувствует ничего, — царь улыбнулся.
Михайло угрюмо поднял глаза на государя и, молча, протянул ладонь.
Басманов передал ему широкий кинжал.
— Господи, прости — пробормотал Воронцов и сжал холодные пальцы на богато изукрашенной каменьями рукояти ножа.
Государь легко, по-мальчишески, рассмеялся, увидев, как Воронцов заносит кинжал.
— Опусти, Михайло Степанович, — сказал он. «Сына своего ты убивать не будешь, это понятно, а меня — хоша и хотел бы ты этого, однако же, неужели ты думаешь, что государя так уж легко заколоть? Я теперь по Москве без кольчуги не езжу».
— Пусть уведут его, — приказал Иван Васильевич Басманову, и что-то шепнул на ухо окольничему. Тот закивал головой и позвал стрельцов.
— А ты, Степа, — царь подошел к младшему Воронцову, — сейчас с другом своим встретишься, Башкиным, Матвеем Семеновичем.
Поговорите о том, о сем, глядишь, и станет понятно, куда и к кому дорожка из Твери проложена. Ну, и как я сказал — ты у меня смерти, как облегчения, просить будешь, — царь внимательно посмотрел на Степана и, приблизив губы к его уху, сказал:
— Знаешь ли ты, отрок, как на колу умирают? Долго это, Степа, долго. Дня три ты у меня на нем промучаешься, не меньше.
— Уж кончал бы скорее со мной, — грубо сказал Степан.
— Нет, — тихо ответил царь. «Что ж за радость, коли враг не страдает? А твои страдания, Степа, — не будет такой меры, чтобы исчислить их».
Вельяминовы все же выехали на прогулку с детьми. Сначала, правда, и Петю, и Марфу надо было мыть — так измазались они на дворе.
Но сейчас три лошади — Петю посадили на низкую, смирную кобылу, хотя он убеждал Федора, что может ехать и на горячем коне, шагом шли по золотому, тихому лесу.
Марфа, которую отец посадил на седло впереди, не удержалась, и показала Пете язык.
— Зато я сам еду, а ты не умеешь! — пробурчал Петя
— Батюшка, — обиженно проговорила Марфа, — можно я уже сама буду на коне ездить? Я ж большая, вона маменька ж умеет, и я тоже хочу».
Федор рассмеялся и поцеловал дочь в теплый от осеннего солнышка затылок:
— Можно, можно. Вон, та лошадь, коя у Пети, — она уж совсем смирная, как по мне, так лучше с нее начинать. А, Федосья? — обернулся Вельяминов к жене.
Та сладко зевнула, убаюканная мерным шагом своего иноходца, и улыбнулась: «Так, Федя, меня батюшка тоже на коня посадил, как мне годика четыре было. Пущай ее учится».
— Понял? — Марфа завертелась в седле перед отцом, и тот мягко удержал ее. «Вона когда мы в следующий раз свидимся, я уж сама ездить буду!»
— Федор Васильевич, — тихо спросил Петя, не поднимая глаз от холки своего коня, — а когда мне уезжать?»
— Выходит что завтра, милый, — вздохнул Вельяминов. «Давайте спешимся, посмотрим, грибов, нет ли каких, в лесу, а?»
— Ура! Чур, я первая смотрю, — закричала Марфа.
Петя молчал.
Федор нагнал его и положил свою большую руку на плечо мальчику. Тот остановился и на самое краткое мгновение прижался к ней щекой, а потом распрямил спину и независимо зашагал дальше.
Прасковья подняла тяжелые, казавшиеся каменными веки и увидела колеблющийся огонек свечи.
Она лежала рядом с телом дочери, обнимая его, и тихо напевала колыбельную. Ей все казалось, что Марья маленькая, еще грудная — Степан родился первым из двойни, и был спокойным, а Марья, меньше, но прожорливей брата, требовала молока даже тогда, когда Степа, наевшись, уже спокойно лежал в колыбели.
