Жан-Луи Фетжен - Слезы Брунхильды
Странно подумать, мой сын родился в пору войны и чумы — Хильдебер, который никогда не был воином и чья жизнь теперь кажется мне долгим детством…. Однако, воспоминания о тех бедствиях неразрывно связаны с ним, хотя на самом деле все началось гораздо раньше — в тот день, когда я поняла, что моя сестра Галсуинта умерла не своей смертью: этот пес Хильперик велел ее задушить…. Но это преступление было выкуплено — поскольку любое преступление, по странному закону франков, имело свою цену, в золоте или серебре. Я вспоминаю горечь и гнев, что охватили меня, когда я почувствовала себя бессильной, вынужденной отказаться от мести тем, кто убил мою сестру. Зигебер казался мне трусом, равнодушным или слепым, и я не знаю, простила ли ему это предательство… Мы, по-прежнему, были счастливы, и я любила его, но воспоминание о Галсуинте оставалось между нами до самого конца, словно единственное облако среди летнего неба.
Однако не я одна испытывала горечь — мой супруг, без сомнения, тоже, но в еще большей мере — наши враги, которым пришлось присмиреть и которые не могли вынести такого унижения.
Спустя два года началась война. Настоящая — не против лангобардов, саксонцев или гуннов, но та, что рано или поздно должна была начаться между Зигебером и его братом. Война, которая могла закончиться лишь с полным поражением и гибелью одного из них. В те времена все мы в это верили. Однако Богу было угодно, чтобы погибли оба, но война продолжалась, и конца ей не видно по сей день…
С течением времени я все чаще спрашивала себя, нужно ли видеть Божий промысел, кару какого-то злого гения или простую случайность в череде побед и поражений, которыми с тех пор изобиловала моя жизнь и жизнь моих близких. Порой мне казалось, что все расписано заранее и за каждым триумфом неизбежно должна следовать катастрофа, словно бы кто-то — Бог, дьявол или человек — следил за тем, чтобы никто не стал окончательным победителем…
Раньше я думала, что этот кто-то был Гонтран — Гонтран-святоша, Гонтран-слабак, который ненавидел меня с того момента, как я захотела отнять у него Арль…. Потом мне стало казаться, что это дело рук наших баронов, потом — Церкви и ее служителей…. Мне нужно подумать об этом во время путешествия…
Может быть, все сложилось бы иначе, если бы я полностью сознавала, что происходит — в те времена, когда зло еще не свершилось. Но я была опьянена гордыней — и, без сомнения, именно за это Бог так наказал меня. Но не я хотела этой войны, и не я развязала ее.
2. Поход
Снаружи бушевал ветер, в камине потрескивал огонь. Если не считать этих звуков, в зале стояла тишина. Те, кто здесь присутствовал, молчали — как будто все между ними уже было сказано. Хильперик, положив подбородок на сплетенные пальцы рук, рассеянно смотрел на огонь из-под прикрытых век. Напротив него, с другой стороны стола, покрытого тяжелой алой скатертью, расшитой золотом, сидели два его старших сына, Теодебер и Мерове. Выражения их лиц разительно отличались. Первый, похожий на боевого скакуна, нетерпеливо пофыркивающего в стойле, казалось, готов был выдержать любые испытания, которые пришлись бы на его долю. Второй, казалось, вот-вот уснет. Дальний конец стола был завален пергаментными свитками, фредегонда, стоявшая спиной к огню, перебирала их кончиками пальцев, Найдя то, что искала, королева освободила как можно больше места, чтобы развернуть старинную карту, и попыталась представить себе ход военных действий, о которых недавно говорил Хильперик. Она рассматривала римские дороги, идущие от Руана, их столицы, к Анжеру — самому южному городу королевства. Доведя кончик пальца до этой точки, она с легким щелчком переместила его на восток — к епископству Турскому. Фредегонда с трудом представляла себе размеры территорий, изображенных на пергаменте; еще сложнее ей было вычислить расстояния. Но если до Анжу было около недели пешего хода, Тур находился всего лишь в одном дне пути от их границ. Так близко, что она невольно улыбнулась.
— Это же рядом, — прошептала она.
Завтра война начнется по-настоящему. Завтра оскорбление, нанесенное королевству Нейстрии Зигебером и его вестготской сукой, будет смыто кровью.
Фредегонда все еще улыбалась, когда подняла голову и встретилась глазами с Теодебером! В его взгляде вспыхнула такая ярость, что она невольно отдернула руку от карты, словно воровка, застигнутая на месте преступления. Фредегонда тут же разозлилась на себя за это и, чтобы вернуть себе уверенность, смерила принца высокомерным взглядом, что заставило его лишь сильнее нахмуриться. Семнадцатилетний Теодебер своими длинными, почти черными волосами, тёмными глазами и массивной фигурой напоминал отца — точнее, казался его не совсем полной копией. Характером он пошел в Хильперика даже больше, чем наружностью: Теодебер любил женщин, лошадей и оружие, был властным, без сомнения, отважным. Но, в еще большей степени — он был горделивым, вспыльчивым, ревнивым и обидчивым. После краткого раздумья Фредегонда догадалась, в чем дело — он принял ее улыбку, с которой она разглядывала карту, за насмешку над собой. На этот раз она вполне его понимала. Все, что было связано с войной, отныне воспринималось его живой натурой как личное оскорбление.
Теодебер помогал Хильперику в разработке военных планов и вместе с отцом выбрал город, по которому предстояло нанести первый удар. Это был Тур, святой город, обитель святого Мартина, почти не защищенный и открывающий дорогу на Пуатье и дальше на юг…. После стольких дней и ночей, проведенных над картами, после мечты об огромном неделимом королевстве, о Теруанне, простиравшейся до самых Пиренеев, действительность оказалась для юного принца вдвойне суровой. Не удостоив Теодебера ни единым объяснением, отец отказал ему в чести возглавить войско, которое в этом момент уже входило в Турень. К величайшему изумлению и негодованию старшего сына, король доверил свою армию самому младшему, Хловису, который лишь недавно прошел обряд barbatoria[7]. Ребенку, который едва мог самостоятельно взобраться на коня!
Фредегонда искоса наблюдала за Теодебером. Кулаки принца были сжаты, лицо окаменело, глаза метали молнии. Казалось, его снедает гнев, вот-вот готовый вырваться наружу. Ей даже показалось, что Теодебера бьет дрожь. Невольно тронутая отчаянием, которое выдавал этот гнев, королева попыталась найти подходящие слова, которые прозвучали бы утешительно и в то же время не показались извинением, однако в этот момент негромкий голос Хильперика нарушил тишину:
— Твой брат будет разбит…
Фредегонда, Теодебер и Мерове одновременно обернулись к нему, но Хильперик откинулся на спинку кресла, ни на кого не глядя.
— Да, он, без сомнения, возьмет Тур — так же как я смог взять Париж и Реймс. Невелика заслуга защиты почти никакой, крепостные стены — одна видимость…. Если ему повезет или мой дорогой братец запоздает с выступлением, он сможет даже захватить Пуатье. Зигебер и его сука лопнут от злости, ведь они столько сил приложили, чтобы доставить туда эту деревяшку — якобы кусочек истинного креста… Плечи Хильперика задрожали от беззвучного смеха.
— … но, в конце концов, он будет разбит, — повторил король. Когда Хильперик повернулся к старшему сыну, он больше не улыбался.
— Вот почему ты не командуешь этой армией. Твой брат будет побежден, это очевидно. У него недостаточно людей, чтобы удерживать города, и недостаточно золота, чтобы нанять больше…. Но, это лишь первый ход в нашей партии — будут, и другие, много других…. Прежде всего, Зигеберу придется послать войска против Хловиса. А поскольку Зигебер не сможет одновременно защищать восток, Овернь, Аквитанию и еще собрать дополнительную армию, ему придется ослабить какую-то из своих границ. Когда он выступит, я узнаю, где его слабое место, и нанесу удар. Вот тогда ты и атакуешь Турень повторно — как только он оставит ее, чтобы сразиться со мной. Эти одновременные удары вынудят его метаться во все стороны…
— Словно оленя, который услышал, как трубят загонщики, — прошептал Теодебер.
— Именно так, — подтвердил Хильперик с коротким смешком. — Всякий раз, когда Зигебер покинет одно из своих логовищ, мы разорим его, спалим дотла, чтобы ничего от него не осталось! Доверься мне, сын мой, и меньше чем через год мы вернем себе все, что принадлежит нам по праву!
Теодебер поднялся. Теперь его глаза сверкали не от гнева, а от неистовой гордости. Охваченный возбуждением, он схватил карту, которую разложила на столе Фредегонда. Без сомнения, Теодебер пустился бы в описание своих будущих подвигов, если бы Фредегонда не вырвала карту у него из рук, слегка остудив его пыл.
— У нашего сына короткая память, — сказала она, оборачиваясь к принцу с насмешливой, почти вызывающей улыбкой. — Конечно, никто здесь не сомневается ни в твоих военных талантах — хотя у тебя еще не было случая их показать, — ни в твоих способностях завоевателя — хотя до сих пор ты завоевывал одних лишь служанок…. Но, разве, можешь ты отправиться в этот поход, не погубив при этом душу?
