Йорам Канюк - Такова твоя жизнь с печальным концом
Обзор книги Йорам Канюк - Такова твоя жизнь с печальным концом
Йорам Канюк
Такова твоя жизнь с печальным концом
Рабинович, которому жена однажды сказала, что он напоминает ей фарфоровую фигурку с мощным мотором, прибыл в порт Хайфы в 8 часов утра 21 мая 1950 года. Когда он спустился по корабельному трапу, его направили к окошку № 1, там он постоял в очереди, и его направили к окошку № 8. Прождав там, он был отправлен к окошку № 11. Выкурил сигарету и снова был послан к окошку № 8. В окошке № 8 он получил талончик в очередь к окошку № 1. Там Рабинович ждал, пока мирно дремавший до этого чиновник придет в себя, не спеша выпьет свой чай и отправит Рабиновича к очередному окошку. Еще после часа-другого подобных блужданий, которые, впрочем, не очень огорчили его, Рабинович нашел место в тени, откуда можно было видеть горизонт от Стеллы Марис[1] до середины Кармеля.
Солнце уже стояло на другом конце неба. Рабинович вытащил носовой платок, который ему только что выдали, вытер пот рукой, а платком обмахнулся.
— Сдаюсь, — сказал он стоявшему рядом мужчине.
Мужчина спросил, все ли бумаги у него есть.
— Да у меня их — вагон, — ответил Рабинович.
Мужчина что-то проворчал, а потом сказал пожилой даме, которая пыталась выглядеть привлекательной даже на жаре, что Рабинович всегда сначала говорит, а потом думает. Женщина не нашла это смешным или наоборот грустным и никак не отреагировала.
Во временном лагере для иммигрантов Рабинович работал в швейной мастерской, в медпункте и в парикмахерской. Два года спустя, в январе 1952-го, он зашел в кафе «Корона» выпить кофе и увидел там Нехаму, которая пила фруктовый сок и изучала меню. Она была в белом платье, ее волосы заколоты кверху. Она показалась ему знакомой. Впервые за многие годы Рабинович начал думать понятиями «я» и «стоит», но это у него быстро прошло.
Нехама посмотрела на Рабиновича, и он вдруг засомневался, что знает ее имя, да и вообще ее саму. Затем и она, явно в нерешительности — уйти или не уйти, то вставала, то садилась, делала полшага и снова возвращалась. Она не знала, что делать и со стаканом сока: допить или вернуть официанту. Что-то в ее замешательстве показалось Рабиновичу если не наигранным, то странным. Когда Нехама все-таки подошла к нему и сказала: «Вы — Рабинович», то он спросил про ее белое платье: оно свадебное или это саван?
Нехама села без приглашения и рассмеялась. Так она сидела напротив него и смеялась. Когда она приблизила к нему лицо, он заметил, что у нее не хватает некоторых зубов.
— Я была на вашей свадьбе, — сказала она, — мы с вашей Фейгеле были вместе в движении. Немцы заставили ее лечь под кран, накачали водой и хотели сфотографировать — будет ли она теперь смеяться. Мы думали, что она мертва, и сами приготовились к смерти. Но умерла она чуть позже. Я должна была вам это рассказать. Ведь вас там не было. Фейгеле успела сказать: «Рабинович взял детей и может быть спасется».
Рабинович взглянул на часы:
— Уже 8.58. Детей забрала одна женщина по имени Сара. Девочка запуталась в кустарнике — ее платье зацепилось за колючки. Мальчик крикнул ей, что она противная, а она показала ему язык. У меня ноги дрожали. Я наклонился, а когда выпрямился, детей уже не было видно. Потом мне сказали, что уже нет нужды о них беспокоиться. А я ответил, что нужды может быть и нет, но есть смысл…
— Вот уже и 9 часов, — добавил он.
Нехама сказала, что работает в банке и собирается перебраться в квартирку в пригороде Тель-Авива. Они поговорили о новой стране без радости, но и без грусти. Рабинович сказал Нехаме, что, если они способны говорить о своих детях, значит у них уже все позади.
— На смену неуверенности в этой стране пришли грубость и крикливость, — ответила Нехама.
Он сказал, что пытается научиться есть арбуз, но у него не получается, а в театре, куда он как-то ходил, орут друг на друга, как в Варшаве. Там мужчины ругаются с женщинами при открытых окнах.
Рабинович и Нехама прошлись вдоль всей улицы Аленби до кинотеатра «Мограби». Начался дождь, и они укрылись под навесом киоска. Невдалеке стоял толстый мужчина, продававший сосиски. Он пытался убедить мальчика-покупателя, что Гете лучше Шекспира, а тот вдруг сказал: «Положи побольше горчицы».
Они решили зайти в кинотеатр и посмотреть боевик с Джеймсом Кегни. В кино им захотелось сосисок, и было тяжело сидеть тихо и пережевывать воздух. Они вышли. Дождь усилился. Рабинович и Нехама купили сосисок и побежали под навес магазина немецкой книги на углу улицы Эдельсона.
Рабинович начал работать в «Тнуве»[2] и преуспевал на работе. Он встречался с Нехамой почти каждый день. Так как было решено, что экономнее жить в двухкомнатной квартире, чем по отдельности в однокомнатной и в комнате, встал вопрос о женитьбе. Они оба выразили это желание без пышных слов, но и не преувеличивали экономическую целесообразность этого дела.
Однажды ночью Нехаме приснился сон, и она проснулась. Она уже не могла вспомнить, говорила ли об этом Рабиновичу во сне или позже. Она сказала, что ей с ним хорошо и что он стирает из ее памяти воспоминания. Сны рядом с ним не были такими жестокими. После она подумала, что, возможно, и не употребляла слово «жестокие», но точное слово вспомнить не могла. Рабинович вскочил и сказал: «Время-то всего 6.23».
Через два года Нехама начала развешивать по стенам фотографии, которые вырезала из журналов, в основном — фотографии шотландских детей. Она также принесла куклу, которую получила вместо бутылки вина в подарок на Новый год.
Рабинович заметил, что Нехаме становится труднее наклоняться, и как округлился ее живот. Ночью она стала бояться, что потеряет и этого ребенка, но Рабинович сказал ей: «Смерть — это не заразная болезнь». Ему льстило, что она хочет выносить его ребенка.
Перед тем как отправиться на работу, Рабинович написал записку, что в 7.30 вечера будет ждать ее на берегу моря в кафе Нусбаума. Когда она пришла, он сказал:
— У меня хорошо идут дела в «Тнуве», неплохая зарплата, я купил несколько акций, и мы подзаработали.
— Будет трудно, — ответила Нехама.
— Возможно, и все-таки…
В конце концов она согласилась и заказала пиво, что делала очень редко. Он заказал водку и сказал:
— Смотри, какая ты удивительная. Внутри тебя действительно может оказаться еще чудо.
Они выглядели безмятежно спокойными, как будто тот глухой страх оставил их, а ночью пришли соседи, и они все вместе пили водку и рассказывали шутки о своих боссах.
Нехама пила и вторую ночь и рассказывала, как она хотела поехать в Бельгию, поскольку ее муж был бельгийцем, но ее затолкали в поезд и отправили в Палестину.
— Не думала я, что захочу родить еще одного еврейского ребенка, — говорила она, — а сейчас у меня есть Рабинович, на свадьбе которого я была дважды: в первый раз с его первой женой, а второй раз — сама жена. И у нас еще будут дети, у которых с первого дня будут пять мертвых братьев и сестер.
Когда она попыталась в ту же ночь рассказать ему о первом муже, Рабинович включил радио точно к началу новостей, и выглядел очень увлеченным тем, что слышал. Нехама пошла на кухню выпить чашку горячего молока и больше не пробовала говорить о бывшем муже.
У них родилось два ребенка с разницей в полтора года. Старшая была девочка. Рабинович получил выплаты, и они переехали жить в Ход а-Шарон[3]. Он развел большой палисадник и установил качели. Поздно вечером перед сном он пересчитывал свои розы. Он боялся, что придут украсть их у него.
Когда девочка заболела, Рабинович сидел у ее постели в «Хадассе» семь дней.
Нехама приносила ему чай и пироги, но он к ним не прикасался. Врач сделал ему укол успокоительного, а когда он проснулся, сразу вскочил и побежал к кровати дочери. Он стал раскачивать ее, как в колыбели, пока сестры не вывели его наружу. Уже в дверях Рабинович сказал девочке:
— Как-то ты запуталась в колючем кусте, но не закапризничала.
Он увидел, что Нехама стирает слезу и убирает платок в сумочку. Рабинович почувствовал, что жена нуждается в нем, и приблизился к ней. Они сидели вместе, тесно прижавшись друг к другу, почти слившись в одно целое, до 6.20 утра, пока не вышел врач и сказал, что девочка умерла.
На кладбище не устраивали никакой церемонии. Мальчик плакал на могиле сестры, а Рабинович и Нехама стояли рядом, не касаясь друг друга. Муж потянулся и взял ее за руку, а другой рукой обнял сына. Потом он сказал:
— Однажды мы сидели под мостом, немцы были над нами, и дочка заплакала — я ее возненавидел за это, но немцы не услышали.
Нехама бросила в могилу куклу, которую получила в подарок на Рош а-Шона, хотя Рабинович не был уверен, что она получила ее в подарок.
Мальчик называл себя Рони, но они звали его другим именем. Рабинович преуспевал на работе. Его повысили в должности, и он уже фигурировал в анекдотах как босс. Он успешно инвестировал деньги и всегда был погружен в расчеты. Иногда он вдруг говорил: «Нехама, сейчас 5.22», и тогда она понимала, насколько он напуган, и спешила сварить ему кашу и покормить его с ложечки как ребенка. Мальчику на такие вещи не давали смотреть. По мере того как жизнь шла, они становились все более близкими, будто было какое-то общее тяжелое бремя и одновременно воздаяние за что-то, что они не называли вслух. Какие-то необычные прилагательные и глаголы были чужды манере их речи. Обсуждая хороший фильм, они пользовались словами, которые не несли ни оценок, ни суждений. Когда Рабинович говорил своему рабочему, что тот «работает», последний понимал, что босс его хвалит, и радовался.
