Фау-2 (ЛП) - Харрис Роберт

Она мягко взяла голову Арно в ладони и ответила на поцелуй. Второй раз за день ей показалось, что она наблюдает за собой со стороны. Её разобрал смех.

— Что смешного? — Он отстранился, легко улыбаясь, но с сомнением.

— Ничего. Иди сюда. — Она снова поцеловала его. Он расстегнул средние пуговицы её пальто, обнял за талию. Она вздрогнула.

— Мы можем зайти внутрь?

Они прошли по дорожке к входной двери. Та оказалась заперта. Он потянулся к притолоке и снял оттуда ключ.

Внутри в холле было полутемно. Из кухни лился привычный свет. Пахло жареным беконом. День закончился, как и начался. Дверь в кабинет была закрыта.

Арно приложил палец к губам. Кэй взяла его за руку и повела наверх, в свою комнату.

15

Чуть позже девяти часов вечера доктор Руди Граф стоял по пояс раздетый перед зеркалом в ванной своего отеля в Схевенингене. Он держал пальцы под тёплой ржавой струйкой из горячего крана, прислушиваясь к грохоту труб, по которым вода мучительно пробиралась сквозь здание. Теплее уже не станет. Его лезвие было шестимесячной давности, и вспенить тонкий кусочек мыла было непросто. Тем не менее он выставил подбородок и методично начал сбривать щетину. Нужно было сохранять приличный вид.

Полковник Хубер за ужином объявил, что, в связи с возросшей активностью британской авиации, полк с завтрашнего дня будет запускать семьдесят процентов ракет ночью. Офицеры уставились в свои тарелки. Ночные запуски были куда более медленным и раздражающим процессом: фонари, закоченевшие пальцы, жидкий кислород, покрывающий трубы ледяной коркой. На этот раз Граф отказался от предложенной Зайделем партии в шахматы. Ему хотелось лечь пораньше.

Он сполоснул бритву под краном и только собирался вытереть лицо, как услышал удары кулаков в двери и крики голосов.

Он вышел на лестничную площадку и перегнулся через перила. Снизу донёсся топот сапог на ступенях. Появились каски. Свет отблеснул на стволах винтовок. На плечах у людей была чёрная форма СС.

— Вы один?

— А другие мужчины в здании — вы видели, чтобы они приводили женщин?

— Весь вечер никого не видел.

Эсэсовец нахмурился. Его взгляд ещё раз пробежался по комнате. Затем он резко повернулся и вышел, второй пошёл за ним.

Граф опустил руки и поспешно застегнул рубашку. Надел галстук и пиджак, схватил пальто с шляпой и сбежал по лестнице. На пролёте стояли два унтер-офицера в одних майках и нижнем белье. Внизу двери были распахнуты настежь, а в проходе толпились возмущённые ракетчики. Он наткнулся на Шенка, тот был в расстёгнутой рубашке с висящими на бёдрах подтяжками.

— Чёртовы эсэсовцы!

— Кого-нибудь нашли?

— Нет. Придурки!

На улице стояло человек двадцать эсэсовцев — с пулемётами, с собаками, входили и выходили из гостиниц. Прожектор был установлен на грузовике, его луч методично скользил вверх-вниз по фасадам. Граф свернул за угол. Из пансионата, служившего борделем для рядового состава, выводили женщин. Они дрожали в своих лёгких платьях, несли чемоданы. По одной, иногда подталкиваемые прикладом, они забирались в кузов грузовика.

— Господи, — пробормотал Граф. — Господи, Господи…

Он развернулся и направился к набережной. Отель «Шмитт» был оцеплен. Чтобы пройти, пришлось показать пропуск. В офицерской столовой Хубер стоял у окна с Зайделем, Кляйном и ещё парой человек, наблюдая за улицей.

— Они обыскивают всё, — сказал Хубер. — Приказ Каммлера, передан Дрекслеру по телефону. Даже мою комнату обшарили! Будто я прячу под кроватью шпионку!

— Они совсем спятили, — сказал Зайдель, всё ещё глядя в окно. — Вон партийный товарищ Бивак, раздаёт указания, будто выкуривает красных с Восточного фронта!

— Они уводят всех девушек из борделя, — сказал Граф. — Что с ними будет?

Несколько секунд все молчали.

Хубер покачал головой:

— Дело скверное.

Граф повернулся к Зайделю:

— Машина у тебя снаружи?

— Да.

— Можно я возьму её?

Зайдель уставился на него:

— Даже не думай!

— Пожалуйста. — Он протянул руку.

Лицо лейтенанта выразило крайнее недоверие. Он вздохнул, затем с неохотой полез в карман и достал ключи.

СС впервые начала проявлять серьёзный интерес к Пенемюнде, как только стало ясно, что ракета работает. Через два месяца после успешного испытательного пуска, в декабре 1942 года, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер отправился на Балтику, чтобы лично присутствовать при запуске. Граф тоже был там. Это оказалось фиаско — ракета упала через четыре секунды, — но Гиммлера это не смутило. «Как только фюрер решил поддержать ваш проект, — сказал он генералу Дорнбергеру, — ваша работа перестала быть делом Артиллерийского управления или вообще армии. Теперь это дело всего немецкого народа. Я здесь, чтобы защитить вас от саботажа и измены».

«Я чрезвычайно заинтересован в вашей работе, — добавил он, уже садясь в самолёт на обратный путь в Берлин. — Возможно, я смогу вам помочь. Я приеду снова, один, и останусь здесь на ночь, чтобы поговорить с вами и вашими коллегами с глазу на глаз. Я вам позвоню».

Так, по крайней мере, передал слова Гиммлера Дорнбергер фон Брауну, а тот — Графу на следующий день. «Всё было очень вежливо, по словам Дорнбергера. Но у меня, честно говоря, ощущение, будто к нам пожаловал рэкетир и предлагает "крышу"».

— Значит, СС будет участвовать в производстве?

— Это уже не остановить. Сейчас они суют нос во всё подряд.

И Граф, по правде говоря, тогда не возражал против помощи СС. Он был так же заинтересован, как и все остальные, в строительстве испытательных объектов и ракетных заводов. Тем не менее, это стало для него настоящим потрясением в мае, когда в лесу внезапно вырос лагерь из бараков, окружённый электрическим забором из колючей проволоки; и ещё большим шоком — увидеть через несколько дней колонну из пятисот заключённых в тяжёлых полосатых пижамах и фуражках, которых гнали по дороге эсэсовцы с пулемётами. Рабство — в середине двадцатого века? Что с нами стало? — такова была его первая, инстинктивная реакция тем утром. Но к концу дня — Господи, прости его, — он был настолько поглощён устранением дефектов в конструкции ракеты, что едва ли замечал этих рабов, так же как почти не обращал внимания на растущее число чёрных мундиров, которые вскоре начали расползаться по острову, как плесень: на КПП, на патрулировании, на стройках. Сотни новых заключённых — в основном французы и русские — прибывали постоянно.

В июне Гиммлер снова приехал — как и обещал, один, за рулём своего бронированного, но скромного автомобиля. Дорнбергер устроил ужин в офицерском клубе, чтобы познакомить его с ведущими инженерами. Граф был приглашён. Возразил ли он теперь, наконец? Отказался ли пойти? Нет. Он даже не был шокирован, когда фон Браун для этого случая надел форму СС. День выдался жаркий, недалеко от дня летнего солнцестояния, и балтийские сумерки растянулись на долгие часы. Гиммлер потел обильно — худощавый, влажный, розовый в своём плотном чёрном мундире, как моллюск в панцире. Говорил негромко, много слушал, а после ужина, когда все перешли в комнату с камином, устроился в кресле, отказался от алкоголя, сложил пальцы домиком и начал неспешный обзор послевоенного мира после победы Германии.

«Фюрер мыслит и действует во благо Европы. Он считает себя последним защитником западного мира и его культуры…»

И всё в таком духе: о необходимости для Германии возглавить Западную Европу, об угрозе со стороны Советского Союза, если тот перейдёт от вооружения к производству товаров народного потребления, о том, что Германия может прокормить лишь шестьдесят процентов населения, а оставшиеся сорок нужно переселить в Украину. «Очевидно, потребуется каким-то образом снизить рождаемость на тех территориях. У нас достаточно поселенцев. Мы организуем браки между молодыми немецкими крестьянами и украинскими девушками из крепких, работящих семей, чтобы создать новое здоровое поколение, приспособленное к местным условиям. Фюрер рассчитывает, что через десять лет население Германии достигнет ста миллионов. Мы должны помнить о величии своей миссии и просто принудить людей принять свою удачу. Вся европейская промышленность должна служить великому делу. Весь трудовой ресурс, который мы сейчас контролируем, должен быть мобилизован в этой борьбе не на жизнь, а на смерть…»