Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая
С тяжёлой, словно сделавшейся свинцовой, головой Радищев оторвался от окна.
— Будем трогаться.
Слуги стали укладывать в возки узелки и поклажу.
Минут через пятнадцать экипажи Радищевых и повозка с сопровождающим унтер-офицером обогнала арестантскую партию, уже вышедшую за деревню.
Толпа колодников брела по пыльной дороге. И безмолвное арестантское шествие без милосердной песни, похожей на стон, врезавшейся в душу Радищева, производило не менее тяжёлое впечатление.
Арестантская партия была давно позади, а Радищев с Рубановской, подавленные этим зрелищем, ещё долго не могли избавиться от боли, щемившей их сердца.
6И снова расстилались ковыльные степи. Огромные пастбища Барабы поражали Радищева своим богатым разнотравьем. На все четыре стороны лежали угодья жирной и плодородной земли. Поставить бы их на службу человеку. Заселить бы их вольными и трудолюбивыми землепашцами. Какое богатство они принесли бы отечеству! Но необъятные, чуть унылые просторы Барабы, над которыми гуляли облака с дымчатыми каёмками, а в густой траве прятались желтобурые лисы, были редко заселены. Чудесные угодья скучали по труду землепашца, умеющего отдавать земле всю свою душу.
От наблюдательного Александра Николаевича не ускользало, что развитию животноводства в Барабе мешала заразная болезнь, именуемая здесь летучей язвой.
Ему говорили, что болезнь без разбору косила людей, животных и не щадила птиц.
Идут белые гуси с озера, лениво и нехотя переставляя красные лапки, ткнутся чёрными клювами в землю и больше не встают; сидят курицы на насесте, вытянут головку с маленькими помутившимися пуговичными глазками и, словно задыхаясь от жары, упадут вниз, как подстреленные.
Возвращается стадо с выгона в деревню; приотстанут корова, нетель, бычок, взревут надрывно, повалятся на бок, высунут почерневший язык и, прикусив его, так и издохнут.
Не щадил мор и человека. Идёт крестьянин с поля домой и, не доходя до своего двора, вскрикнет раз, другой, и прихватит его смерть в сидячем положении.
Страшна и неотвратима была эта летучая язва. Она напоминала Радищеву чуму, вспыхнувшую в Москве лет двадцать назад и занесённую, как уверяли тогда медики, солдатами из Турции.
Экипажи Радищева без остановки катили дальше. Александр Николаевич торопил ямщиков быстрее проехать места, где свирепствовала моровая болезнь. Особенно настаивала на этом Рубановская, напуганная мёртвым видом деревень. Крестьянские избы с окнами, закрытыми ставнями, заросли беленой и крапивой; пустые дворы навевали уныние на Радищева. Глаза его, такие открытые и всегда приветливые, смотрели сейчас на мир мрачно и задумчиво.
— Боже, как страшно мне, — шептала Елизавета Васильевна, прижимаясь к Радищеву, — человек — слабое существо, смерть подкарауливает его денно и нощно.
— Опасность заразы миновала, — успокаивал её Александр Николаевич, сам неуверенный в том, что говорит.
— Язва летучая, кто предохранит от неё?
Радищев глубоко задумывался над неумолимой болезнью, причиняющей неисчислимые бедствия людям, и досадовал, что наука ещё слаба была противостоять ей.
Перед самой Обью экипажам Радищева повстречались ямские подводы. Взмыленные лошади вяло переставляли ноги. На телегах стояли окованные железом небольшие ящики, привязанные толстыми верёвками. На ящиках сидели угрюмые солдаты с ружьями, зажатыми между коленями.
На передней подводе усатый капитан в треуголке махал рукой и, как только экипажи Радищева совсем приблизились, грозно крикнул:
— В сторону!
Ямщики свернули с дороги и остановились, чтобы переждать, когда пройдут, ямские подводы.
— Откуда они? — спросил Радищев у своего ямщика, внимательно рассматривая окованные ящики с сургучными печатями, солдат с бронзовыми от солнца и степных ветров безразличными лицами.
— С Колывано-Воскресенских заводов, золотишко Змеевских рудников везут в столицу.
Александру Николаевичу представился монетный двор, Санкт-Петербург со своей жизнью, шумевшей от него теперь за тысячи вёрст.
— Золото? — Елизавета Васильевна удивлённо приподнялась на сиденье, чтобы посмотреть на подводы, вытянувшиеся по дороге, и наивно проговорила:
— Я никогда не думала, что золота так много…
Радищев усмехнулся.
— Его мало, Лизанька. Чтобы погасить долги государственные, обозы сии удесятерить надобно…
— Бывал я в Колывани, — неожиданно сказал ямщик, — ведомо, как золотишко копают, — он тяжело вздохнул, — ад кромешный, упаси господи вольно туда попасть. Убийцы да воры в змеевских ямах золотишко ковыряют…
— Боже, какие ужасы! — воскликнула Рубановская и невольно ощупала свой перстень.
— Давно бывал? — поинтересовался Радищев.
— Давненько, барин, ещё парнем ходил…
Александру Николаевичу захотелось спросить ямщика о механикусе Ползунове, вспомнившемся сейчас по ассоциации. Быть может, ямщик встречал этого чудесного создателя огневой машины, разговаривал с ним, знал его.
— Не доводилось встречать Ползунова?
— Не доводилось, барин, а говорят, большой выдумщик был, от скуки на все руки мастак. Машину его огневую глядел. Страшно и забавно, как он додумался-то нечистую силу запрячь…
Ямские подводы всё тянулись. Слышался скрип колёс, фырканье изнурённых лошадей, крик ямщиков и ругань солдат.
— Чернокнижником прозвали его в Колывани. Давно ужо разломали ту машину и место святой водицей окропили. Замысловатая штуковина была, с дом большой…
Радищев слушал с нескрываемым вниманием. Заинтересовалась и Рубановская, внимательно смотревшая на ямские подводы.
— Я так думаю, барин, разломали ту машину начальники заводские не зря. Зависть их взяла, что солдатский сын такую диковину состроил…
— Верно, милый, верно! — отозвался Радищев.
— Светлая голова у того Ползунова была, царство ему небесное, — закончил ямщик, молитвенно подняв глаза к небу, и радостно добавил:
— Кажись, проехали ямские-то. Н-ну, звери, трогайтесь!
Он зычно нукнул на застоявшихся лошадей, отбивавшихся длинными хвостами от слепней, и экипажи покатились дальше.
Радищев откинулся на сиденье и закрыл глаза. Мысли его были заняты огневой машиной механикуса Ползунова. «Муж, истинную честь своему отечеству приносящий», — думал о нём Александр Николаевич. В ушах его звучали слова ямщика: «Разломали ту машину начальники заводские не зря. Зависть их взяла, что солдатский сын такую диковину состроил».
— Кто начальничал на заводах? — громко спросил Радищев.
— Ась? — отозвался ямщик.
Александр Николаевич повторил вопрос.
— Иноземец какой-то…
— Иноземец! — с болью произнёс Радищев. Он удивился рассудительности ямщика, сказавшего так верно о зависти иноземцев ко всему исконно русскому и народному.
Вскоре экипажи Радищева подъехали к переправе. Плашкоут был на противоположной стороне широкой и неоглядной Оби. Экипажи остановились. Все сошли, чтобы размяться и дать отдохнуть телу от дальней езды.
На берегу стояла лачуга. Возле неё на кольях сушились изодранные, ветхие рыбацкие снасти. Седой старик, в заплатанной длинной рубахе, обутый в чирки, обмотанные верёвкой, возле костра готовил похлёбку. На таганке висели два закопчённых котелка. В одном варилась уха, в другом кипятился чай.
Радищев подошёл к старику, учтиво поприветствовал его, спросил, богата ли нынче рыбная ловля.
— Бедна ловитва, бедна, — прошамкал старик беззубым ртом, — не то было ране…
— Рыбы меньше стало?
— Не, барин, снастишки попрели, издырявились, а приобресть новы денег нету. Темны поборы замучили…
Радищев понял, старый рыбак жаловался на чиновников. Жалобы подобные были хорошо знакомы ему по России.
В котелке закипела вода. Старик проковылял до лачуги, взял воткнутый над дверью пучок зелёной, подсохшей травы — полевой мяты, чтобы заварить в котелке чай.
— Вкусна заварка? — спросил Александр Николаевич.
— Ароматиста, — отозвался старик, — а само главно задарма душица, много её растёт тут…
— Степанушка! — окликнул Радищев. — Дай-ка сюда чайку.
Слуга принёс ему жестяную баночку с чаем. Александр Николаевич открыл крышечку и бросил щепотку чаю в котелок рыбака.
— Благодарствую, барин, такой чаёк-то не купишь теперя, кусается. Ране купцы возили его с Маймачина, угощали бывало вот так же, а теперя, барин, стряслась лихоманка какая-то, не торгуют наши с китайцами. Всё вздорожало, ни к чему не подступись. Вишь, как обносился, дабы и той нету…
К берегу пристал плашкоут, скрипнули подмостки, и застучали по деревянному настилу лошади и телеги. Радищев протянул старику банку с чаем.
Старик в пояс поклонился.
— Благодарствую, барин. Дай тебе бог счастья во всём. Добрая душа у тебя…
