Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— А ты воеводе отпиши-ка, — сказал отец Алексий и замолчал.

— Что, что отписать-то?

— О подозрениях своих отпиши. Пусть он там присмотрит, за новыми людьми-то.

— А ведь верно, — задумчиво сказал окольничий, — коли царёв крестник сам ничего в Москве сделать не сможет, наверняка помощник к нему прибудет. И Каргополь — то самое место, где его перехватить можно.

— Если, конечно, он этим путём пойдёт, — добавил боярин Микулинский.

Они снова замолчали. Егорка понял, что пора выбираться. Услышанного и так слишком много, чтобы переварить в одночасье. Он осторожно встал и, подкравшись к большому проходу, выглянул. Там было пусто. Стрельцы, очевидно, по-прежнему стояли на лестнице у входа в царские палаты.

Егорка медленно подошёл к входной двери. Она оказалась закрытой изнутри на засов. Вот завтра крику будет, когда увидят, что дверь кто-то открыл, да ничего не поделаешь. Он, стараясь не шуметь, отодвинул засов и открыл хорошо смазанную дверь. На улице уже стемнело. Эх, ужин прошёл! Видно, придётся сегодня спать на голодный желудок. Егорка осторожно прикрыл за собой створку и вышел из здания.

Глава 12

ВСТРЕЧА С ВАРЕЙ

Москва, начало лета 1572 года

К какому сроку ждать татар, в Москве не знали. Обычно ходили они в набег в начале лета, но с дальних застав докладывали — всё тихо. И немногочисленные беглецы из крымской неволи сообщали — не заметно весной обычных при набеге приготовлений. А неизвестность — хуже всего, вот и торопились, готовились встретить врага в любой миг.

Егорка как-то заметил, что на площади у кремля плотники сколачивают из толстых дубовых досок большие щиты с дырками. Назначение их он понять не мог, поэтому долго крутился рядом, но плотники были суровы и неразговорчивы. Егорка молча наблюдал, как они перед тем, как забить гвоздь, натирают острие воском. Изнывая от любопытства, он подошёл к самому старшему плотнику. Известно ведь — пожилые люди обычно добрее молодых.

— Дяденька, а зачем гвозди воском натирать?

Плотник зыркнул на него недовольно, но всё же буркнул сквозь зубы:

— Это чтобы гвоздь легче в дерево входил.

— А отец всегда без воска забивал.

— Он у тебя кто?

— Шаповалом был. Умер уже.

Плотник немного смягчился и в дальнейшем отвечал на Егоркины вопросы спокойно:

— Понятно, что не плотник. Наверно, кроме сосны да липы, дела ни с чем не имел?

— Не знаю.

— То-то же, что не знаешь. Сосна — дерево мягкое, гвоздь в него легко идёт. А дуб твёрдый, особенно когда сухой. Вот мы гвозди воском и натираем. Их так забивать легче. Гвозди дороги, их гнуть да ломать нельзя. Ясно?

— Ясно. Не ясно только, что это вы из дубовых досок сколачиваете?

— Гуляй-город это.

— Что?

— Гуляй-город. От татар отбиваться.

— А что это?

— А ты у стрельцов поспрашивай. Они тебе лучше моего расскажут.

Егорка отошёл от плотников. Подумал ещё, что надо бы у окольничего спросить, что за гуляй-город такой. Онто должен знать не хуже стрельцов. Сам ведь в молодости в походы ходил. Хоть и кричит, и ругается, но в общем-то невредный. Не зря же Егорку приютил.

Мужики меж тем закончили сколачивать щиты. Откуда-то прикатили низенькие телеги на широких колёсах с железными ободами. Плотники, привязав к углам щитов верёвки, начали поднимать их стоймя и крепить на повозках. Егорка ещё заметил по краям какие-то крючья, петли. Наверное, чтобы сцеплять щиты между собой. Когда последний был поднят и прочно закреплён на повозке, стрельцы куда-то увезли их с площади.

Егорка уже догадался, что это такой передвижной забор, наверное, чтобы в поле от татарской конницы защиту иметь.

С этим вопросом он и подошёл к окольничему. Тот посмотрел на него задумчиво, пожевал губами, потом сказал:

— Верно мыслишь. Не зря тебя отец Алексий хвалил. Да, против татар в поле выстоять невозможно, коли спрятаться не за что. Пальнёшь из пищали раз, другой, а потом всё равно достанут и порубят в крошево, если раньше стрелой не достанут. А вот если ты в гуляй-городе укрылся — тут-то им и незадача вышла. Из-за стен можно и из пищалей, и из лёгких пушек палить, и от стрел укрываться. А уж если они решат спешиться да в рукопашную пойти — что ж, добро пожаловать, мы не против.

— А сжечь его могут?

— Сжечь? Конечно, могут. Только полевая битва скорая, а гуляй-город для долгой осады и не предназначается. Для того крепостные стены есть. А в поле он — первая подмога.

Окольничий замолчал, о чём-то думая. Егорка подождал немного, ожидая, что тот скажет ещё что-нибудь. Но, видя, что тот продолжает безмолвствовать, решил сам начать разговор:

— Иван Трофимович, а раньше в сражениях гуляй-город сильно помогал?

Тот встрепенулся и, глянув на Егорку, произнёс:

— Что? Гуляй-город? Помогал, конечно. Если б не помогал — его бы делали разве?

— А здорово это кто-то придумал! Правда?

— Да, здорово, — сказал окольничий, — да только не сегодня. И не нами. Давно придумано. Чехи ещё полтора столетия назад такие гуляй-города делали [99]. А в сочинениях древних латинян указано, что германцы в войне с ними ставили повозки со щитами в ряд, чтобы защитить себя от римских стрел. Говорил же я тебе, Егор, что в древности всякое бывало, просто мы сейчас многое забыли. Поэтому даже непонятные книги выбрасывать нельзя — авось пригодятся.

Егорка согласно кивал головой, хотя — вот хоть убей! — не помнил, чтобы окольничий ему такое когда-то говорил. Нет, про старинные непонятные книги говорил, а про то, что всё уже раньше придумано, просто мы забыли — нет. Не говорил.

— Да бог с ним, с городом этим. Знаешь, где в кремле пушкари стрелецкие сидят?

Егорка удивился такому внезапному повороту в мыслях окольничего, но удивления не показал и бойко ответил:

— Знаю, конечно. Возле Фроловской башни.

— Вот пойдёшь туда, найдёшь десятника Кирилла Антонова, скажешь, я прислал. Пусть он тебя приставит к делу.

— Хорошо, Иван Трофимович.

— Неимоверная битва грядёт, Егор. Скоро решится, быть ли державе русской или нет. Войск в Москве мало, почитай все в Ливонии бьются. А сила на Москву идёт великая. Больше, чем прошлым летом. Поэтому все в битву пойдут. Ты пойдёшь. И я пойду. И все мои писцы. Пусть у них воинского навыка и нет, но в трудной дороге и жук — мясо. Ступай.

Таким Егорка окольничего не видел ни разу. Вся его крикливость внезапно подевалась неизвестно куда. И взгляд у него был — словами не передать. И тоскливый, и решительный одновременно. И ещё какой-то… непонятный. Егорке аж не по себе стало.

— Ступай, ступай, Егорка, — сказал окольничий, видя, что тот мешкает, — Кирилл скажет, чем заниматься, он человек дельный. Ночевать можешь на прежнем месте, пока время не придёт.

А что за время и куда оно должно прийти — так и не сказал, и Егорка спрашивать не стал. И так ясно, что все сейчас трудятся для того, чтобы встретить татар достойно. Для того мастера, что с железом работают, льют пушки и куют пищали, а плотники сколачивают для гуляй-города дубовые щиты с бойницами. Мужики из окрестных сёл да деревень сами идут в войско, даже те, кто сроду оружия в руках не держал. Берут не всех, конечно. А тех, кого берут, в стрелецкий строй не ставят. Воинскому ремеслу ведь быстро не научишься. Необученного в сражение отправлять — всё равно что на плаху.

Но и без этого в войске есть чем заняться. То ли в помощниках у розмыслов [100], то ли просто в обозе ходить — мало ли, какая там надобность случится. Коня подковать, сбрую починить, кашу сварить или порох к пушке поднести.

Интересно, а Иван Трофимович его считает тем жуком, который в трудной дороге — мясо, или сказанное относится только к писцам? Егорка вспомнил, как окольничий хвалил его и ругал ленивых писцов, и подумал, что, наверное, он всё-таки не жук. Хотя какой с него боец? Из пищали ни разу не стрелял, только с лука. И на саблях рубиться не может. Грамоту знает — тут не поспоришь, да ведь только в бою она, грамота эта, без надобности. У стрельцов читать умеют, наверное, только сотники да полковники. Ну, может, десятники какие. А простые стрельцы — ни-ни. Однако в бою каждый из них стоит десяти… Да что там десяти — двадцати, ста Егорок.