Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга
— Merci beacoup, maman![66] — поблагодарила Софья, принимая подарок.
В гостиную вошел князь Ланевский.
— Софьюшка!
— Отец! — Дочь бросилась к Михаилу Васильевичу и нежно его обняла.
— У меня к тебе радостное известие, — улыбнулся князь, — я сейчас был у государя и убедил его вернуть Дмитрия в Петербург.
Впервые с тех пор, как это произошло, Софья хоть робко и неуверенно, но все же улыбнулась.
Утром следующего дня князь Шаховской собирался на службу, когда к нему вошел лакей и доложил о приезде княгини Марьи Алексеевны.
— Княгиня, рад вас видеть!
— C’est très bon que Vous etes ici![67] — сказала княгиня.
— Чем обязан, Марья Алексеевна? — Шаховской говорил только по-русски. Княгиня это знала и заговаривала с князем по-французски специально, чтобы его подзадорить.
— Иван Леонтьевич, разговор личный и очень серьезный. Я хочу просить вас об одолжении.
— Марья Алексеевна, для вас — все что угодно.
— Не спешите так говорить, князь, потому что я пришла просить вас об одном деликатном и весьма неприятном деле.
— Марья Алексеевна, я — князь Шаховской и не бросаю на ветер слов.
— Иван Леонтьевич, это тайна, и о ней не знает, кроме меня, никто, — осторожно начала княгиня.
— Марья Алексеевна, я никогда не был уличен в сплетнях или длинном языке, — ответил Шаховской.
— Моя внучатая племянница обесчещена, — медленно произнесла Марья Алексеевна.
— Как? — удивился князь. — Этот маркиз Редсворд, он?..
— Господь с вами, нет! — отмахнулась княгиня. — Этого еще не хватало. Я говорю о Софье, дочери Михаила Васильевича Ланевского.
— Софья Михайловна обесчещена? Боже мой, какой позор…
— И я пришла к вам с тем, чтобы просить вас восстановить справедливость.
— Кто мерзавец? — осведомился Шаховской.
— Это отец Кирилл, настоятель…
— Господи, да как же это можно? Священник, Божий человек.
— Она не просто обесчещена, — строго продолжала княгиня, — он взял ее в церкви, и взял силой.
— Негодяй!
— Иван Леонтьевич, — попросила Марья Алексеевна, — об этом знаю только я одна. Ни Миша, ни Анна не должны даже и полслова услышать об этом. Это будет слишком большой удар для родителей.
— Я понимаю, — серьезно ответил Шаховской. — Княгиня, больше ничего не нужно мне говорить. Мерзавец получит свое сполна, я вам обещаю. Это будет устроено так, что никто никогда не узнает о трагедии, обрушившейся на вашу семью.
— Я бесконечно вам благодарна, Иван Леонтьевич, — искренне сказала Марья Алексеевна.
— Более не будем об этом, я все сделаю.
— Но у меня к вам есть еще одна просьба.
— Внимательно слушаю.
— Этот молодой маркиз Редсворд, — княгиня вздернула бровь в знак своего пренебрежения, — он ухаживает за другой моей внучатой племянницей, Анастасией. Мои девочки и так уже натерпелись. Петр Андреевич разорвал помолвку с Марией. Софья — вы знаете. Я не хочу, чтобы еще и Анастасии было больно.
— Я не совсем вас понимаю, — произнес Шаховской.
— Иван Леонтьевич, этот человек принесет ей только горе, только несчастье, — твердо сказала княгиня. — Я уверена, что он, как и его отец, ни перед чем не остановится. Он совсем вскружил бедной девочке голову. Еще, чего доброго, убедит ее бежать с ним и тайно обвенчаться. Весь в отца.
— Но что я могу сделать? — спросил князь.
— От него необходимо избавиться, — заявила Марья Алексеевна.
— Это не так-то легко, — заметил Шаховской. — Он не просто какой-то священник. Он сын герцога Глостера. С ним нельзя взять и разделаться. Да и с какой, собственно, стати? Он ничего не сделал.
— Иван Леонтьевич, я не прошу, как вы говорите, «разделаться с ним», — заверила княгиня, — я хочу изолировать от него Анастасию. А лучше изолировать его самого.
— Не могу же я на основании того, что он ухаживает за вашей внучатой племянницей, засадить его в Петропавловскую крепость.
— Очень жаль, что не можете!
— Даже если бы он и совершил преступление, я не стал бы сажать его в тюрьму. Случись это, британский посол выдвинет ноту протеста. А отношения между державами — сами знаете.
— Но если бы он совершил преступление, его можно было бы выслать обратно, на свой туманный дождливый остров, — сказала княгиня.
— Да, но он никакого преступления не совершил, — напомнил Шаховской. — И не совершит. Маркиз кажется мне честным и благородным юношей.
— Опомнитесь, Иван Леонтьевич, он же сын Глостера! — Марья Алексеевна с отвращением произнесла это имя.
— И тем не менее сын герцога Глостера никому не сделал ничего плохого.
— Значит, нужно сделать так, чтобы появились основания для того, чтобы выслать его из России, — заключила княгиня.
— Уж не хотите ли вы, чтобы я подстроил какую-нибудь гнусность и впутал в нее маркиза?
— Иван Леонтьевич, это было бы замечательно.
— Марья Алексеевна, но это подло. Мешать с грязью имя честного человека…
— Мешать с грязью! — крикнула княгиня. — А его отец не смешал с грязью имя Михаила? А его отец не растоптал чувств Владимира Дмитриевича? Или вы не помните, в каком состоянии был граф Воронцов? Чуть руки на себя не наложил! Не Редсвордам говорить о чести и добром имени!
— То был отец…
— А этот — его сын!
— Марья Алексеевна, я не хочу участвовать в поступке, который опорочит порядочного человека, — сказал князь.
— Но вы же обещали сделать для меня все что угодно. Вы же не бросаете на ветер слова, — напомнила Марья Алексеевна.
— Вы меня поймали, — мрачно сказал Иван Леонтьевич. — Но я скорее соглашусь с тем, что бросаю слова на ветер, нежели совершу подлость.
— Сделайте так, чтобы этот мальчишка перестал ухаживать за княжной, — произнесла Марья Алексеевна.
Глава 11
Письмо на Альбион
Всю жизнь не лги — и посрамится дьявол.
Уильям ШекспирИгра в шахматы была окончена.
Черные выиграли. Ричард и Петр Андреевич пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим спальням.
А за окном наступила зима.
На столичные улицы крупными хлопьями выпал снег и быстро застелил улицы Петербурга бледным пушистым пледом. Снегопад еще не закончился, когда в библиотеку вошел старый князь Андрей Петрович.
Суздальский размышлял.
Ричард будет ухаживать за Анастасией, будет добиваться ее руки. Но Демидов ненавидит герцога Глостера и едва ли захочет с ним породниться. А уж Марья Алексеевна — о ней лучше и не вспоминать. Она поднимет такой скандал, что потом две империи во весь опор полетят к чертовой матери.
Княгиня была светская дама, далекая от государственных интриг. Однако ради своей семьи, ради чести и благополучия своих близких она готова на все: даже на создание конфликтной ситуации между двумя державами.
Вполне возможно, думал Андрей Петрович, уже сейчас она принимает меры, чтобы избавить свою семью, а заодно и весь Петербург от молодого маркиза Редсворда.
Вряд ли кто-нибудь станет жертвовать интересами государства ради прихоти — даже ради прихоти княгини Ланской. И все же она может устроить нечто более изощренное, более коварное. Выставить Ричарда человеком бесчестным, опорочить его доброе имя — это, бесспорно, низко. Но ради своей семьи Марья Алексеевна пойдет на это: князь был в этом уверен.
И что же в таком случае предпринять?
Как защитить молодого наивного мальчика от грозящего ему позора?
За позором следует унижение. А за унижением стоит бесчестие. Ричард скорее умрет, чем позволит себя опорочить.
Это необходимо предотвратить.
И единственный, кто может это сделать, — его отец.
Да, думал Суздальский, пора герцогу Глостеру наконец выйти на сцену.
В конце концов, это Уолтер украл у Володи его жену. Это Уолтер держал сына в неведении всю его жизнь. Это Уолтер позволил сыну поехать в Россию.
«Я запретил ему ехать, но он ослушался меня», — вспоминал письмо герцога Андрей Петрович. А неужели нельзя было ограничить свободу сына экономически? Кто мешал ему перестать высылать Ричарду деньги? Кто мешал ему написать в письме правду о его происхождении?
Но Уолтер не сделал этого.
«Ведь слишком трудно признаться собственному сыну в своем позоре. Для наших детей мы всегда должны быть святыми. Однако всегда ли? А если речь идет об их безопасности? И о безопасности своих близких. Сохраняя молчание, позволяя Ричарду оставаться в России, Уолтер подвергает опасности не только его, но и моего сына, — думал Суздальский. — Почему я должен рисковать своим сыном только из-за того, что какой-то человек, пускай это мой близкий друг, в малодушии своем не решается признаться в своих грехах родному сыну? Тем паче что этот сын был плодом этого греха!
