Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга
— А как же я?
— Вы один собираетесь заменить ей всю семью? — взорвался Суздальский. Большого труда ему стоило не срываться на крик. — Не много ли вы на себя берете? Вы молоды, вам двадцать лет. Не остынут ли ваши чувства?
— Никогда, — отрезал Ричард, — это так же невозможно, как вам победить в этой партии.
— Стало быть, это возможно. — Фельдмаршал Кутузов снес с доски собор Парижской Богоматери. — Шах и мат, маркиз.
Глава 10
Княгиня Марья Алексеевна в быту
Бог справедлив, и мстит Он за невинных.
Уильям ШекспирВ доме Ланевских все смешалось.
Для их дома это было уже делом обыкновенным, и все почти к этому привыкли, однако теперь горе, которое обрушилось на княжескую семью, было самым страшным, которое только могло произойти.
Третьего дня Софья ушла в церковь и сильно задержалась. Когда она наконец вернулась в дом, молча прошла в свою спальню. Тщетно князь с княгиней пытались дознаться у нее, что случилось. Она сидела на кровати, глядела прямо перед собой и не произнесла ни единого звука. Никакие слова, никакие просьбы, ни объятия и ласки матери, ни требования отца не возымели ровным счетом никакого действия: княжна продолжала сидеть неподвижно, словно бронзовая скульптура. Ее остекленевший взгляд замер.
Софья не вышла к ужину.
Когда Мария пришла к ней в спальню, даже с ней — с лучшей подругой, со своей любимой сестрой, которой Софья поверяла все тайны, — она не стала говорить. Она не отказывалась, не просила оставить ее в покое. Она не плакала и не обнимала Марию, как делала это всегда, когда ей было тяжело.
Княжна оставалась в том же положении и с тем же отсутствующим выражением смотрела прямо перед собой.
Она не притронулась к еде, которую принесли к ней в спальню. Когда Людмила, горничная, пришла помочь ей раздеться, Софья молча сняла с себя всю одежду и легла спать. Утром княжна не спустилась к завтраку. По словам Людмилы, барышня неподвижно лежала в постели, устремив взгляд в балдахин, и не отвечала.
Софья, всегда такая эмоциональная и разговорчивая, теперь закрылась в собственной спальне, никого не желала видеть и, казалось, перестала воспринимать окружающую действительность.
Автор данного повествования не станет обременять Читателя своими домыслами о том, что творилось в голове княжны, однако следует лишь заметить, что какая-то часть души Софьи умерла с последним ее визитом в церковь. Все чистое, непорочное и жизнерадостное, что в ней было, было разрушено в одночасье, вырвано с корнем, осквернено и погублено. В один короткий миг вся наивность, девичья беззаботность, столкнувшись с суровой действительностью, вылетела из сердца Софьи, как душа вылетает из умершего тела. Внешне это была та же княжна Ланевская, любимая дочь, покорительница гусарских сердец, но внутренне она успела превратиться в дряхлую разбитую старуху, чуждую мирских радостей и забав.
То, что она представляла себе, то, о чем мечтала так долго, то, чего ждала и боялась… произошло? Вместо первой брачной ночи, вместо мягкого супружеского ложа, вместо ее любимого Дмитрия — ее взял мерзкий старик на холодном каменном полу. И где взял? В церкви — прямо у алтаря! Она не вырывалась и не кричала — до такой степени ее поразило происходящее, что она тихо плакала, пока этот безбожник утолял свою изголодавшуюся, потрепанную временем плоть. Софья плохо помнила, как это происходило, как долго это продолжалось. Она была бы рада забыть это совсем — но увы! Такого забыть невозможно.
* * *Ланевские послали за доктором. Осмотрев больную, он сказал, что видных признаков болезни княжна не выказывала, но, судя по всему, перенесла тяжелейшее душевное потрясение. Врач прописал Софье покой и посоветовал близким окружить ее теплом и заботой. Больше он ничего не мог сделать.
Княжна по-прежнему отказывалась есть и не разговаривала, однако изредка пила воду. По совету врача ей стали давать бульон, и она его пила.
На третий день, вернувшись из Москвы, к Ланевским приехала Марья Алексеевна. Племянница рассказала тетушке о недомогании дочери, и княгиня пошла к ней в спальню. Выйдя оттуда через сорок минут, Марья Алексеевна строго-настрого запретила кому-либо заходить в комнату к Софье и сама носила больной бульон и ухаживала за ней. Все время княгиня провела с ней и покинула ее лишь поздним вечером, когда княжна уснула.
В эту ночь Марья Алексеевна осталась в доме Ланевских, а утром — чуть свет — снова пошла в спальню к Софье. Никому, даже Анне Юрьевне, она не позволяла ни под каким предлогом входить туда и сама отнесла ей бульон и еду: Софья согласилась поесть.
— Как она? — спросила Анна Юрьевна.
— Лучше, — ответила Марья Алексеевна.
— Она что-нибудь сказала?
— Да, — с чрезвычайной суровостью в голосе произнесла княгиня, — она сказала.
— Можно я пойду к ней? — попросила Анна Юрьевна.
— Нет, Анна, нельзя, — отрезала Марья Алексеевна.
Первый, кого княгиня пустила к Софье, был доктор. Осмотрев больную, он констатировал, что ей значительно лучше.
— Но что с ней случилось? — спросил Михаил Васильевич.
— Этого я не знаю, — сказал врач, — но мне кажется, что, если вы желаете, чтобы ваша дочь скорее поправилась, вам не следует донимать ее расспросами. Что бы ни произошло, это было для нее сильнейшее потрясение, которое оставило серьезную душевную травму. Будет лучше, если вы не будете заставлять ее лишний раз вспоминать о ней.
— Итак, — произнес Ланевский, когда врач ушел, — теперь, когда Софьюшке лучше, мы с Анной можем ее увидеть, Марья Алексеевна?
— Я сама скажу, когда будет можно, — твердо ответила княгиня. — Но вот что. Доктор прав. Даже в мыслях не держите о чем-либо ее спрашивать, слышите? Я вам запрещаю.
— Бабушка, но что с ней могло произойти? — воскликнула Мария.
— Маша, это оставь, — сказала княгиня. — Ты любишь Софью?
Княжна кивнула.
— Тогда не спрашивай. Никогда об этом ее не спрашивай: ни теперь, ни потом.
— Марья Алексеевна, но мы за нее очень волнуемся, — произнесла Анна Юрьевна.
— Тогда позвольте ей успокоиться. И ведите себя так, как раньше. Любите ее, окружите ее заботой. Старайтесь развеселить ее.
— Хорошо, — кивнула Анна Юрьевна.
— И вот еще что, — вспомнила Марья Алексеевна, — Митю Воронцова нужно с Кавказа вернуть.
— Но как? — спросил Михаил Васильевич.
— А кто у нас князь Ланевский, придворный, государственный человек? — спросила княгиня.
— Но ведь сам император поручил ему отправиться на Кавказ, — напомнил Ланевский.
— Значит, теперь вы попросите его вернуть Дмитрия в Петербург, — отрезала Марья Алексеевна. — Пусть служит здесь да почаще у вас бывает.
— Вы хотите, чтобы я просил государя об этом? — удивился Михаил Васильевич.
— Миша, вы же придворный.
— Марья Алексеевна, но я к военным делам не имею отношения.
— Если вас заботит судьба Софьи…
— Конечно заботит!
— Тогда немедленно отправляйтесь в Зимний и просите императора вернуть Дмитрия Воронцова в столицу! — потребовала Марья Алексеевна и повернулась к Марии: — Скажи, Маша, он ей писал?
Мария медлила с ответом.
— Не тяни! — воскликнула княгиня. — Это важно.
— Один раз, — сказала Мария, — после дуэли. Он просил прощения за свой поступок и прощался.
— Он писал, что любит ее? — спросила Марья Алексеевна. — Писал или нет?
— Нет, он писал, что ему бесконечно жаль того, что он сделал. Он писал, что теперь, когда судьба отправляет его так далеко, туда, откуда он может не вернуться, Софья должна забыть о нем.
— Что ж, благородно, — заметила княгиня. — Так пусть теперь напишет, что вернется.
— Бабушка? — Мария с непониманием посмотрела на княгиню.
— Напиши ему, что Софья сейчас, как никогда, нуждается в его поддержке и его любви. Если он добивался ее, если он стрелялся ради нее и убил из-за нее на дуэли своего лучшего друга, если ему дорога Софья — пускай пишет ей каждый божий день. Ты поняла?
— Да, бабушка.
— Ступай писать.
— Тетя… — произнесла Анна Юрьевна, и княгиня повернулась к ней:
— Так, Анна, а ты купи дочери новое платье и украшений каких-нибудь.
Тем же вечером Анна Юрьевна и Мария сидели в гостиной, когда туда вошла княгиня Марья Алексеевна и с ней — Софья. На лице последней не было радости, однако оно уже не было таким отрешенным, как раньше.
— Софьюшка! — воскликнула Анна Юрьевна, увидев дочь. Ланевская укрыла дочь в своих объятиях и крепко ее поцеловала. — А ты знаешь, пока ты болела, я купила тебе подарок.
Княгиня сказала Порфирию, чтобы принес коробку, которую она недавно приобрела. Когда он вернулся, Анна Юрьевна достала из коробки изумрудные серьги.
