Садриддин Айни - Рабы
Когда на тарелке осталось два маленьких ломтика, Назар-бай толкнул тарелку к Сафару.
— Вы тоже ешьте. Хлеб дервиша — это святая жертва. Сафар даже не взглянул на хлеб.
Но мулла, не отрывая глаз от двух ломтиков хлеба, торопливо проговорил:
— Ну, берите. Берите же! Разве вы сыты? А если сыты, предложите другим. А если никто не съест, съедим сами.
Сафар взял кусочек и толкнул тарелку к другим крестьянам. Каждый отламывал себе по крошке и передавал дальше.
Наконец один из крестьян пододвинул тарелку Гулам-Хайдару. На ней лежала хлебная крошка.
— Отведай и ты хлеба-соли святого человека. Возьмешь или нет, одно решето все равно уйдет ему.
Но Гулам-Хайдара одолевали гнев и обида.
— Нет, мне не надо. Это тоже отдайте тем обжорам, а то они голодны, — оттолкнул он тарелку.
Гулам-Хайдар заметил, что дервиш, отвязав свою лошадь, принялся кормить ее полуобмолоченным зерном в решете.
Порывисто вскочив, Гулам-Хайдар выдернул из земли копье-подобную палку дервиша и с такой силой ударил по лошадиной морде, что лошадь сперва вздыбилась, а затем кинулась бежать.
Схватив дервиша за ворот, Гулам-Хайдар закричал в ярости:
— Это зерно — все, что, может быть, мне достанется, а ты и его, дармоед, хочешь скормить скотине!
Вырвавшись, дервиш бросился вслед за лошадью. Остальные опять занялись дележом зерна.
— Сначала нужно учесть похищенное зерно, а потом делить, — потребовал мулла Науруз.
— А разве отсюда воровали?
— Да, стерли клеймо с песка.
— А сколько украли?
— По моим подсчетам, десять пудов.
— Кто украл? — гневно подступил к Наурузу Гулам-Хайдар.
— Ты!
— Он не вор. Он не украдет. Вы говорите неправду, — сказал Сафар.
Раздались возгласы крестьян:
— Ложь!
— Клевета!
— Все вы воры. Вы тут сговорились! — встал с места мулла Науруз.
— Сам-то ты вор, — твердо сказал Гулам-Хайдар, подойдя к мулле. — Кроме цирюльника, который через каждые десять — пятнадцать дней бреет мне голову и подстригает бороду, все вы не сделали для меня ничего. Не дали мне ни зерна, а взяли уже восемь решет. За что мне вам давать? А вы норовите выгрести у меня все, до последнего зернышка.
Разгневанный Гулам-Хайдар, не в силах сдержать себя, продолжал:
— Нет, ты не вор, негодяй! Это — не воровство, это — дневной грабеж у всех на глазах!
— Не болтай! Знай, что говоришь! — крикнул арендатор, набрасываясь на Гулам-Хайдара с плетью.
Мулла Науруз, взглянув на арендатора, осмелел. Тоже вытащил из-за пояса плеть и ударил по голове Гулам-Хайдара.
Гулам-Хайдар схватил муллу за горло и, дав ему подножку, свалил его. Мулла гулко упал на землю. Гулам-Хайдар, вскочив ему на грудь, принялся бить муллу коленями, сжимая горло ненавистного Науруза.
Наурузу на помощь с криком: «Мерзавцы, воры!» кинулся Назар-бай.
— Уж если суждено нашему дому сгореть, пускай горит сразу! — не спеша проговорил Сафар и, схватив Назара-бая сзади, приподнял его и бросил.
— Свершилось невозможное! — сказали остальные крестьяне. — Теперь нам остается одно: бить их так, чтоб потом не раскаиваться.
— Бейте с толком, — предупредил их Сафар. — Бейте так, чтоб следов не осталось.
Деревенский имам, староста и цирюльник, подхватив свои мешки, кинулись бежать.
— Как бы и наши ноги не провалились в эту яму!
Отбежав далеко от тока, где крестьяне колотили Науруза и Назара-бая, трое беглецов увидели четвертого: дервиш стоял, держа пойманную лошадь, у которой из рассеченной морды капала кровь.
— Зря пропали мои молочные лепешки, — с досадой проговорил дервиш.
Вскочив в седло, он ускакал от места, откуда слышались крики избиваемых муллы и Назара-бая.
6
В Бухаре во дворе медресе Мир-Араб[83] собрались муллы, они вели разговор о вакуфных землях медресе.
В стороне от них, но внимательно вслушиваясь в их разговор, сидел круглолицый, круглобородый Назар-бай и похудевший и поникший мулла Науруз.
Разговор шел о вакуфных землях медресе и о жалобе арендатора Назара-бая, который, стеная и крича, рассказал о том, как его отколотили крестьяне, работавшие на землях медресе.
Один из мулл сказал:
— Пять лет назад вакуфные земли нашего медресе давали пятьдесят тысяч тенег в год. Теперь доход достиг двухсот тысяч в год. Одни лишь земли, арендованные Назаром-баем, дают пятьдесят тысяч тенег.
Другой мулла развил его мысль:
— Если урожай на наших землях будет так и дальше расти, лет через десять — пятнадцать наше медресе станет получать огромные доходы, как эмирская казна.
— Самый удачный арендатор у нас Ариф-рангубар.[84] Он каждый год берет у нас аренду, и плату от него мы получаем раньше всех, после его взноса стоимость аренды резко повышается.
— Как понимать ваше выражение «удачный арендатор»?
— Ариф-рангубар любит поживиться. Это же известно всем.
— Да, каждый год Ариф весной в начале полевых работ берет у нас землю. А если приходит другой и дает больше, Ариф получает с нас неустойку и уходит. Никто не видел, чтобы он оставлял аренду за собой.
— Самый решительный и оборотистый арендатор у нас — это Шариф-Кичири! — сказал третий мулла, но когда он хотел развить и доказать эту мысль, Назар-бай закричал:
— Господа!
Когда все замолчали, Назар-бай сказал:
— Сперва обсудите мое заявление, затем можете говорить о чем угодно.
— Какое именно?
— Я же вам говорил и повторяю. Ваши крестьяне меня избили, изругали, не дали моей доли и выгнали. Вы обязаны восстановить мое достоинство и постановить, чтобы там без всяких разговоров, по одному моему подсчету, давали мне урожай. Если вы этого не сможете сделать, верните мне мои одиннадцать тысяч тенег с пятью тысячами тенег неустойки. А потом что хотите, то и делайте, — отдавайте хоть Арифу, хоть Шарифу. Ваше дело!
— Когда вы давали нам одиннадцать тысяч тенег наличными? — спросил мулла, сидевший в стороне, и добавил: — Из вашей аренды я получил свою долю как владелец кельи. Вашу аренду тогда исчисляли как одну тысячу тенег.
Прежде чем Назар-бай успел ответить, имам, распоряжавшийся вакуфными имуществами медресе, сказал мулле:
— Вы, брат, еще не знаете порядка аренды. Вы лишь первый год содержите у нас келью и пользуетесь вакфом.
— Объясните, пожалуйста, каков этот порядок, — ответил мулла мутавалли[85], заметно сердясь. — Я заплатил за келью двадцать тысяч чистеньких, беленьких, серебряных тенег, чистым серебром, чеканенным в нашей священной Бухаре. Я купил у вас в медресе келью в надежде на ваш богатый вакф. Вы мне и скажите, какую пользу в этом году я получу от этого вакфа? Сейчас я подсчитал: если доходы медресе от вакфа достигли двухсот тысяч тенег, мне причитается около тысячи. Разве не так?
— Чтобы вам было понятно, я скажу, как сдавалась эта земля в аренду. Землю, арендованную Назаром-баем, мы в феврале сдали Арифу-рангубару за десять тысяч тенег. Ариф обязался внести тысячу тенег наличными, а тысяча тенег — неустойка. Остальные восемь тысяч тенег он обязался внести тремя долями в течение года. Внесенная тысяча шла на случай неустойки со стороны Арифа.
— А что такое неустойка? — спросил мулла, прервав имама.
— А то, что эту сумму, хотя мы и не получили, считаем полученной, — ответил имам.
— Почему? — вздрогнул новый арендатор кельи. — Почему мы должны неполученную сумму считать полученной?
— Потому что, если придет кто-нибудь другой и даст за аренду дороже, Ариф выпадает из дела. Чтоб он не остался с пустыми руками, этой тысячью мы возмещаем ему расходы по составлению договора у судьи и затраты, сделанные им в медресе при заключении сделки.
