Садриддин Айни - Рабы
Схваченных крестьян связали и отправили в темницу амлакдара. Мулла Науруз, глядя им вслед, сказал амлакдару:
— Рабы — не мусульмане. Они — шииты. Кроме подати и налога, их можно обложить еще налогом на иноверцев.[75] Так разрешает наш шариат. Если б я был муфтием,[76] я издал бы фетву по этому вопросу.
— Если б эмир слышал эти слова, — ответил амлакдар, — он сразу же сделал бы вас муфтием. И тогда вы избавились бы от необходимости ездить по полям, добывая корм для своей лошади.
— А мы избавились бы от вас! — добавил Урман-Палван. Все засмеялись.
Амлакдар тронулся дальше, к соседним полям.
5
Гулам-Хайдар снял свой урожай ячменя.
Назар-бай, арендатор вакуфных земель, увидел муллу Науруза, озабоченно ходившего вокруг тока, и сказал ему:
— Ни брюхо осла, ни брюхо его хозяина не насытится. Как говорится: «Ликуй, осел, — ячмень спеет!» Пока вы добыли этот «корм для коня», вы совсем выбились из сил! Теперь нельзя зевать!
— Если кое-что перепадет мне с этого тока, — ответил мулла Науруз, — так ведь и вам тут причитается. Почему ж я один должен хлопотать?
— Мне тут причитается одна десятая, а вам целая треть! Потому и забот ваших больше. А сверх того, вы отсюда возьмете еще две положенные доли — для даруги и кафсан.[77] Вот вы и должны охранять этот ячмень.
— Ну, я не так прост! Как только Гулам-Хайдар начал жатву, я день и ночь, не смыкая глаз, приглядывал за ним. И припугивал, крича: «Ты украл от этого урожая!»
— Ну, если вы присматриваете и знаете, что он не украл, зачем же его пугать?
— Чтобы, оклеветав его, получить больше.
— Молодец, мулла! Вы могли бы пойти ко мне в секретари.
— Для этого я недостаточно грамотен! — вздохнул мулла.-Но если б вы мне поручили охрану этих урожаев, с этим я справился бы вполне.
— Что ж, подумаем об этом! — ответил Назар-бай и поехал. Мулла Науруз крикнул ему вслед:
— Будьте спокойны. Здесь у нас ничего не пропадет!
* * *Гулам-Хайдар провеял ячмень и сгреб в кучу.
Мулла Науруз сходил на реку, принес сырой песок и посыпал его по горсти в середине тока и по краям с четырех сторон. Из кармана он достал деревянное клеймо и вдавил его в сырой песок.
Замысловатый узор, выбитый на этом клейме, начал засыхать и осыпаться. Закрыв таким способом доступ ворам к урожаю, мулла Науруз отправился за арендатором Назаром-баем.
Гулам-Хайдар убеждал муллу Науруза поторопиться:
— Возвращайтесь скорей. А не то что ж я тут буду сидеть? Мулла Науруз с Назаром-баем приехали лишь через неделю. Когда, привязав под деревьями своих коней, они подошли к току, мулла Науруз завопил:
— Отсюда воровали!
— Вам приснилось, — ответил Гулам-Хайдар.
— Во сне ли, наяву, а ты украл!
— Докажите.
— Доказать? Клеймо — доказательство. Но где оно? Оттиска-то нет?
— Какой же оттиск продержится неделю на сухом песке? А песок-то ведь давно унесло ветром.
— Отговорки вора!
— Грех, отец, называть вором земледельца, который целый год занят тем, чтоб добыть урожай для дармоедов.
— Ну, ладно, — успокоил муллу Назар-бай. — Найдем, когда будем брать зерно с тока.
Крестьяне, оказавшиеся в поле, подошли, говоря:
— Изобилие сему току!
— Изобилие, — усмехнулся Гулам-Хайдар. — Если наш мулла так молится за нас, погляжу, каково-то будет изобилие на ваших токах.
— Ты муллу не задевай, а то попадешь в неверные! — засмеялся один из крестьян.
— Если все это есть мусульманство, то пусть я буду неверным! — ответил Гулам-Хайдар.
Мулла, недовольный этим разговором, строго сказал:
— Не шути! Если я объявлю тебя неверным, тебя поволокут к казию, и он прикажет забросать тебя камнями как богоотступника, как «оскорбившего пророка».
Сафар, сидевший молча на краю тока, спокойно сказал:
— Ой, не пугайте нас, мулла. Мы и не такое видывали.
— А ты, видно, уже забыл, как висел на дереве? Чего лезешь в чужой разговор?
— Висел на дереве! Повесьте еще, сбросьте с башни.[78] Ну! — рассердился Сафар.
— К чему этот спор, о чем? — прервал муллу Назар-бай и кивнул Гулам-Хайдару: — Вставай. Бери решето. Займемся делом.
Гулам-Хайдар наполнил решето зерном.
Мулла Науруз и Назар-бай стояли, раскрыв свои мешки.
С полным решетом Гулам-Хайдар подошел к ним.
— Это, — сказал Назар-бай, — за охрану зерна. Сыпь в мешок муллы.
Второе решето ушло к первому. Гулам-Хайдар наполнил третье решето.
Со стороны деревни показались деревенский имам, старшина, ведавший распределением воды, и цирюльник, бежавшие к току с мешками в руках.
— Это решето сыпь своему мулле за молитву! — сказал Назар-бай. — Четвертое — старосте за распределение воды. Пятое — цирюльнику за бритье твоей головы, как полагается истинному мусульманину.
Гулам-Хайдар, рассчитавшись с этими долгами, наполнил шестое решето.
— Это, — сказал Назар-бай, — сыпь в мой мешок, как десятую долю того зерна, которую ты уже высыпал.
— Разве одно решето составляет одну десятую от пяти решет? — удивился Гулам-Хайдар.
— Как только перевалило за четыре с половиной решета, уже считается десять полных решет. Это исконный обычай у нас в Бухаре! — объяснил Назар-бай.
— Пропади он пропадом, такой обычай, — плюнул Гулам-Хайдар.
— А ты захотел, чтоб из-за тебя нарушалось то, что установлено предками?
— «Обычаи народа равносильны велению Корана», — сказал мулла Науруз, повторив то же на арабском языке. — Так написано в книгах.
— Если б вы сейчас и не заговорили, все равно решето зерна вами уже получено.
— Когда один муравей тащит зернышко, другой муравей всегда помогает.
— Ты молчи да выполняй обычаи! — сказал староста Гулам-Хайдару.
— Если вы собрались на грабеж, грабьте сами, я вам не помощник! — отбросив в сторону решето, потерял терпение Гулам-Хайдар.
Он сел в стороне, обхватив руками колени и безнадежно глядя на свой урожай.
— В таком случае я его заменю, — сказал староста. Он сбросил халат, взял решето и подошел к зерну.
— Ваш мешок раскройте, брат Назар-бай! — предложил он арендатору.
После того как староста высыпал в мешок Назара-бая два решета, он предложил:
— Из расчета трех десятых сыпьте подряд два решета мулле Наурузу.
Так, не получив сам еще ни одного зерна, Гулам-Хайдар уже отдал восемь решет своего ячменя.
Мимо проезжал на коне какой-то дервиш,[79] одетый в лохмотья. Остроконечная расшитая шапка высилась на его голове, раскрытый кокосовый орех[80] висел на животе, сухая полая тыква покачивалась на бедре. Длинную палку с острым наконечником он держал в руке, как копье. Дервиш подъехал и сошел с седла.
Воткнув палку в землю, он привязал к ней коня, вынул из переметной сумки две сдобных лепешки и тарелочку.
Положив лепешки на тарелочку, он подошел к току.
— Ёгу! Ёмангу![81] Мой пир[82] — Бахауддин Накшбанди, — сказал он и поставил тарелочку перед муллой.
— А, пожалуйте, пожалуйте, Шараджаб! Только вас тут и не хватало.
Имам торопливо тут же разломал лепешку и принялся за нее. Назар-бай, староста, цирюльник — все потянулись за хлебом.
Когда на тарелке осталось два маленьких ломтика, Назар-бай толкнул тарелку к Сафару.
