Мария Воронова - Сестра милосердия
Она уже собиралась уходить, как прибежала служительница с вахты и сказала, что в вестибюле ее ждет какой-то военный.
— Спасибо, — Элеонора поправила волосы и задумалась, кто бы это мог быть.
В голову ничего не приходило, кроме того, что это какой-нибудь чекист. Что ж… Она коротко взглянула в зеркало, убедилась, что вид ее безупречно аккуратен, и поспешила вниз.
Сначала она никого не увидела и уже подумала, что служительница что-то напутала, как тут доктор Воинов вышел к ней из-за будки справочной…
Она так удивилась, что еле устояла на ногах, пришлось схватиться за перила.
— Элеонора Сергеевна, милая, — он протянул ей руку, — а я вот вас жду.
Она кивнула, будто в тумане. Константин Георгиевич здесь, живой и здоровый… Это казалось невозможным.
Она взяла жакетик, из тяжелых дубовых дверей клиники они вышли на набережную. Только тут порыв ветра с Невы немного освежил ее, и она смогла наконец разглядеть Воинова.
Боже, как он изменился! И дело не в том, что за годы разлуки она почти забыла его черты. Все тот же хищный острый нос на сухом галльском лице, те же зеленые глаза и твердый рот…
Но он стал человеком войны. Прокопченным пороховым дымом, закалившимся в сражениях человеком войны.
Константин Георгиевич взял ее за руки, и она подумала, как хорошо помнит эти сухие и теплые ладони. Ветер трепал полы его распахнутой шинели… «Шинель? Зачем шинель? — вдруг метнулась в голове странная мысль. — Как у тех чекистов!»
И воспоминание вдруг с размаху ударило ее. Элеонора отпрянула. Да, это Константин Георгиевич, прекрасный доктор и верный друг. Но теперь он носит такую же форму, как те негодяи, значит, один из них!
Элеонора вырвала руки и отступила:
— Константин Георгиевич, — сказала она холодно, — я вижу, вы служите в Красной армии.
Он улыбнулся:
— Военврач первого ранга, к вашим услугам.
— Надеюсь, вы понимаете, что коль скоро вы примкнули к этой орде безбожников, насильников и убийц, то у нас с вами не может быть ничего общего!
— Элеонора Сергеевна… — Воинов попытался снова взять ее за руку, но Элеонора снова отступила. — Послушайте, я ведь просто врач.
— Врач, забывший присягу и перешедший на сторону преступников!
Элеонора понимала, что говорит злые и недостойные слова, но они вырывались у нее помимо воли.
— Милая, я знаю, вам нелегко пришлось, вы сильно пострадали от новой власти, но простите вы меня!
— Вы ни в чем не виноваты передо мной. Я просто не считаю возможным поддерживать наше знакомство. Оставьте меня.
— Послушайте, — Воинов крепко взял ее за локоть, и Элеонора вдруг почувствовала себя беспомощной, как тогда, в подвале. Навалилась какая-то первобытная тоска.
— Немедленно отпустите и больше не смейте прикасаться ко мне!
— Все, все, — Воинов убрал руку и быстро заговорил, — не гоните меня, пожалуйста! Я выпросил эту командировку, только чтоб повидаться с вами. Мне сегодня уезжать, и если вы меня прогоните, мы не успеем вернуть этот день! Я не забывал о вас, все время писал, но, видно, вы не получали…
— Не получала.
— Ну простите, я ведь не знал вашего адреса, писал на Архангельских и в Клинический институт, а там, куда меня забрасывало, иногда клочка бумаги было не найти…
— Константин Георгиевич, не трудитесь оправдываться. Вы не обязаны были мне писать. Мы с вами столько лет ничего не знали друг о друге, надеюсь, так будет и впредь. Вы выбрали большевиков, что ж, живите в их новом мире, а мне уж предоставьте погибнуть со старым.
— Что за глупые идеи…
— Простите меня. Но я не могу поддерживать знакомство с человеком, который делает карьеру и принимает благодеяния от людей, разрушивших жизнь его учителя! Надеюсь, вы в состоянии это понять.
В нее словно бес вселился, она говорила вещи, которых не думала, лишь бы только побольнее ударить…
— Элеонора Сергеевна, одумайтесь! Я вам расскажу, как жил, и вы поймете.
— Я ничего не хочу понимать! Но если вы сделаете еще хоть шаг вслед за мной, я закричу. Или ударю вас, не знаю.
— Хорошо… Но ведь мы можем больше никогда не увидеться!
— Что ж, хоть сохраним в чистоте наши фронтовые воспоминания. Прощайте, Константин Георгиевич!
Она быстро зашагала по набережной в сторону Литейного моста. Пройдя метров сто, оглянулась.
Воинов стоял на том же месте, смотрел ей вслед. Увидев, что она обернулась, Константин Георгиевич шагнул к ней. И Элеонора едва не побежала ему навстречу, но вместо этого вскочила в так кстати — или некстати — подошедший трамвай, даже не посмотрев маршрут. Все равно куда ехать.
В окно она видела, как доктор Воинов бежит за трамваем, но по мосту вагончик ехал быстро, где тут успеть. Фигура Константина Георгиевича становилась все меньше. Еще можно было выйти на остановке и побежать ему навстречу, и обняться, и поплакать у него на плече, и смеяться: вот так она шокирована встречей, что устраивает дурацкие погони…
Но Элеонора доехала до самого кольца, а потом обратно.
Добравшись домой, она легла на свой матрасик и вдруг заплакала тихими едкими слезами, впервые с тех пор, как была в тюрьме.
Она-то думала, что давно разучилась. Боже, что она натворила, оттолкнула и обидела единственного верного друга, который у нее был! Какой абсурд, какая глупость то, что она ему говорила! Никогда в жизни она не была еще такой вздорной и несправедливой, а все потому, что испугалась. Насильник ей, видите ли, померещился. А может, она испугалась этой привязанности, которая расколола бы ее защитную броню? Не хотела радости встречи, чтобы за ней не пришла боль разлуки?
Да какая разница, господи, что она думала и хотела! Константин Георгиевич пришел к ней, к старому другу. Она ведь тоже близкий ему человек, и раз он к ней пришел после стольких лет, значит, она нужна ему. Человек войны, солдат, он обратился к ней за утешением, ведь это так важно, когда тебя ждут и беспокоятся о тебе.
А она, бессердечная и подлая эгоистка, даже не подумала о нем.
Элеонора вскочила и поспешно оделась. Он сказал, что уезжает сегодня. Куда, с какого вокзала?
Зная, что не найдет Воинова, но все же надеясь на чудо, она поехала на Николаевский. Стояла на перроне и плакала, не стесняясь своих слез, а мимо равнодушно тек людской поток.
Элеонора понимала, что все бесполезно, но продолжала нести свою вахту. Ей казалось, что стоит только уйти, как на перроне сразу появится Воинов. И здесь, в толпе, ежесекундно получая тычки локтями или вещмешками, она чувствовала себя почти такой же живой, как раньше. Она даже злилась на Константина Георгиевича, зачем он так легко отпустил ее. Мог бы хоть оставить адрес, куда отправлять покаянное письмо, которое Элеонора уже начала мысленно составлять.
И только возвращаясь домой под утро, она поняла, что сделала все правильно. Глупо, грубо, подчиняясь инстинкту, но совершенно правильно. После того что с ней случилось, она стала совсем другой, а Воинов приехал к прежней Элеоноре, к девушке, которой больше не существует.
Да полно, в ее ли жизни был Константин Георгиевич? Неужели именно она ассистировала ему в полевом госпитале? И разве это она любила смотреть, как он пьет чай, и любила окликнуть его, задумавшегося, чтобы увидеть, как мгновенно тает лед в его глазах, а суровое, даже жестокое лицо вдруг преображается от удивительно доброй улыбки? А как он приезжал к ней в госпиталь, жаловался, что сидит на лошади «как собака на заборе», снял платок с ее обритой после тифа головы и смотрел так нежно, как, кажется, только мать может смотреть на своего новорожденного ребенка.
Самые драгоценные воспоминания ее жизни, но теперь казалось, словно все это произошло с кем-то другим. Будто она прочитала о себе в романе.
Вероятно, она могла бы выяснить полевую почту Константина Георгиевича. Он военврач первого ранга, и его визит не мог остаться незамеченным. Да хоть у Довгалюка спросить, он всегда все знает, а если и нет, то догадается, где узнать.
Тогда она сможет написать Воинову, что вовсе не хотела его обидеть, а упрекала и оскорбляла только потому… Потому что — что?
Элеоноре стало так грустно, что она даже зажмурилась. Чем она сможет оправдаться? Что над ней надругались чекисты и она вдруг подумала, что Воинов тоже может это сделать? Это оскорбит его в миллион раз сильнее… И потом, ей казалось совершенно невозможным, чтобы Константин Георгиевич узнал о том, что с ней случилось. Она умрет от стыда, если это станет ему известно.
Нет, пусть она действовала под влиянием сиюминутных чувств, но, как ни странно, инстинкты в этот раз подсказали верное решение. Даже с практической точки зрения: Воинов делает карьеру при новой власти, а знакомство с пережитком прошлого не украсит его репутацию. Там, на фронтах, ЧК такая же строгая, как здесь. Кому это доктор пишет, о чем пишет? «Сегодня с княжной снюхался, а завтра родину продаст!» — Элеонора передразнила большевистского оратора и невесело засмеялась.
