Мария Воронова - Сестра милосердия
Как там говорила парторг: служанка общественного сладострастия? Все, с этим покончено.
Но революция тут ни при чем.
Элеонора надеялась забыться в работе, как многие люди топят горе в вине, но служба в академии не приносила прежней радости и спокойствия.
Она до конца не могла понять, с чем это связано, почему она не чувствует того духа единства и привычной самоотверженности, радости от служения любимому делу, словом, всего того, что было в ее сердце постоянно с той минуты, как она впервые переступила порог Клинического института.
Почему здесь все иначе? Может быть, жизнь стала немного легче и дух от этого ослаб? А может быть, здесь просто безжалостнее прошлась метла ЧК, уничтожив всех благородных людей? Или все еще проще и противнее? Как человек, возвращаясь в дом, где бывал только в детстве, ощущает, что все стало маленьким, так и она повзрослела. И сестры милосердия, казавшиеся ей небожительницами, не вызывают восторга теперь, когда она стала одной из них?
Или совсем просто и грустно: то, что случилось в ЧК, слишком сильно повредило ее душу.
Глава 16
Старшая сестра, под началом которой служила Элеонора, была женщиной молодой и щуплой, из тех, что считаются расторопными. Она всегда при деле, всюду успевает, постоянно занята и на ногах, и даже чай пьет на ходу, выскакивая из-за стола с куском во рту. Все дела всегда в одной секундочке до завершения, но дел этих столько, что просто удивительно, как она справляется. Этот постоянный порыв, бесконечное мельтешение завораживают и восхищают, поэтому мало кому приходит в голову проверить, сколько работы сделано на самом деле, и убедиться, что совсем немного.
К сожалению, Элеонора оказалась среди той малочисленной группы, на кого гипноз суетливых жестов и вечной беготни не действовал. Она прекрасно понимала субординацию и умела подчиняться, но некоторые порядки здесь оказались настолько нелепыми, что мириться с ними Элеонора считала просто преступным. Она очень деликатно, с глазу на глаз, пыталась говорить со своей старшей. О том, что неплохо бы починить автоклав и не сваливать стерильные инструменты в кучу на один стол, а комплектовать типовые наборы. Так же как и материал лучше держать в маленьких биксах. Она могла бы передать старшей еще много секретов мастерства, но та восприняла все советы в штыки, почему-то решив, что Элеонора таким образом хочет заполучить ее место. Самая умная, что ли? Не лезь, куда не просят, — вот единственные слова, которых удостоилась Элеонора.
Вероятно, я действительно проявила навязчивость, решила она и попыталась представить себя на месте старшей. Если бы к ней подошла новенькая подчиненная и стала бы советовать? Вдруг она тоже посчитала бы такую подчиненную выскочкой? Да нет… Человеческий опыт бесценен, и нужно быть очень глупым человеком, чтобы им пренебрегать.
Отнеся такое пренебрежение на молодость старшей сестры и ее неуверенность, Элеонора вела себя подчеркнуто скромно, но мастерство не спрячешь. Доктора быстро полюбили новую сестру и просили ставить ее на сложные операции.
Это вызвало ревность коллег, и Элеонора оглянуться не успела, как стала отверженной в маленьком коллективе операционных сестер. Старшая при виде нее поджимала губы, называя не иначе как «наша аристократка», остальные сестры не отставали от начальницы, а расписание Элеоноры неизменно оказывалось самым плотным.
«Все тебя просят, как я могу врачам отказывать?» — ухмылялась старшая.
Впрочем, работа не тяготила. Так же как и мелочные придирки старшей. Гигиена и санэпидрежим — это для Элеоноры было святое, она выполняла все требования, в том числе и те, которые не слишком чистоплотная старшая и не подумала бы проверять.
Отчужденность сестер тоже ее не огорчала. Все это были девушки не ее круга. Элеонора никогда не была снобкой, но тут столкнулась с таким убогим мировоззрением… Бесконечные разговоры о любовниках, бывших, будущих и потенциальных, оскорбляли ее, и она только радовалась, что можно не принимать в них участия. Все девушки были комсомолками, и Элеонора заметила одну странную закономерность. Они очень охотно и радостно занимались своими комсомольскими делами, не жалели ни сил, ни времени на всякие субботники, собрания, шествия и представления, но к прямым обязанностям относились спустя рукава. Хирургия — это такая область человеческой деятельности, где всегда требуется известная доля самопожертвования, даже при самой лучшей организации дела. Известно, что тяжелейшие случаи поступают в стационар именно за полчаса до конца рабочего дня, а когда идешь с мыслью «вот сейчас сделаю аппендицит — и домой», будь готов, что банальный аппендицит окажется заболеванием поистине космической сложности. Словом, ни одно из помещений не видело столько событий, противоречащих здравому смыслу и всем законам природы, сколько операционная.
Элеонора была шокирована, когда сестра потребовала заменить ее посреди резекции желудка, потому что, видите ли, у нее закончилось рабочее время. И хирурги стояли, ждали, пока произойдет замена.
В бытность свою старшей Элеонора тщательно следила, чтобы все переработки ее подчиненных были учтены. Если сегодня тебе пришлось задержаться, то завтра приходи попозже или накопи несколько часов и возьми отгул. За подобные вольности она несколько раз получала нагоняй от Бесенкова, который считал, что в нынешние непростые времена все должны работать на износ. «Я тоже нахожусь на службе в свое свободное время!» — патетически восклицал он. «Это ваш выбор», — сдержанно отвечала Элеонора.
Очень давно, когда они с Сашей еще не отдалились друг от друга, она заглянула к Шварцвальдам на чай, и завязался разговор о полномочиях руководителя. Элеонора заметила, что настоящий начальник не имеет права требовать от подчиненных больше, чем от себя самого. Услышав эту догму, барон не на шутку разгневался и погрозил ей пальцем: запомни, будущая главная сестра, раз и навсегда: начальник не имеет права требовать больше, чем записано в должностных обязанностях. Если он не может решить проблему теми силами, что у него есть, грош ему цена!
Но это не отменяет личной ответственности человека и его профессиональной гордости. Почему можно забыть приготовить лед, чтобы положить на рану в конце операции? И, наоборот, не подогреть растворы для промывания брюшной полости при перитоните, мол, и холодные сойдут. А то, что у больного от этого возникает вагус-рефлекс, подумаешь, важность… И еще тысяча мелочей, из которых и складывается работа операционной сестры…
Как все это понять? Почему свобода женщины воспринимается как распущенность, свобода труда — как халтура, а борьба за светлое будущее сводится к пафосным лозунгам, позволяющим начальству не заботиться об условиях труда сотрудников?
Она была очень подавлена и очень одинока. Из всех сестер она не нашла никого близкого по духу. Могла бы подружиться с докторами, но соблюдала дистанцию. С отъездом Ксении Михайловны прервались и светские знакомства. Ее бы принимали и одну, без тетки, только Элеонора чувствовала себя оскверненной и недостойной.
Иногда ей целый день не с кем было словом перемолвиться. Элеонора знала, что у Саши ей будут рады, и товарищ Катерина тепло ее встретит, но сторонилась этих женщин. Сашу — инстинктивно, на уровне подсознания, а Катерину — потому что та стала теперь партийным руководителем всех медиков Петрограда. Еще подумает, не дай бог, что Элеонора хочет к ней подлизаться. Да и компрометировать большевистскую мадонну знакомством с княжной нехорошо…
Отдушиной стали романы. Элеонора читала запоем, так глубоко погружаясь в текст, что забывала обо всем. Первой книгой стала история Дженни Эйр, купленная на толкучке буквально за гроши. В это тяжелое время книги ценились мало.
Сначала Элеонора боялась, что история гувернантки вызовет в ней слишком тяжелые воспоминания, но нет. Читая, она лишь с благодарностью думала об Елизавете Ксаверьевне, открывшей ей мир литературы.
Память вообще щадила ее, будто накинув плотное покрывало на тюремные злоключения. Элеонора помнила, что с ней случилось, помнила, но не вспоминала.
Иногда ей казалось, что она живет во сне, а пробуждение наступает, только когда она берет в руки книгу.
Бывали минуты, когда ей хотелось стряхнуть с себя эту сонную одурь, вновь дышать полной грудью и чувствовать жизнь, но ничего не получалось.
Так проходила весна. Таяли сугробы серого зернистого снега, на улицах деловито бежали ручейки, щедро рассыпая солнечные зайчики, на красных прутьях вербы появились пушистые шишечки, проклюнулась первая травка… Лучшее время для надежд, для ожидания любви. Только не для нее.
Она уже собиралась уходить, как прибежала служительница с вахты и сказала, что в вестибюле ее ждет какой-то военный.
