Мария Воронова - Сестра милосердия
Слишком часто она слышала от своих новых товарок «ну, мы институтов не кончали», сказанное с чувством превосходства.
— Вряд ли это можно назвать первоочередной задачей, — едко заметила Катерина.
— Ну как же, Кать! Не все ж людям твоей любимой свободной любовью заниматься, надо иногда и дух перевести!
Элеонора думала, что собеседница сейчас разразится пламенной лекций о правах женщин, но та вдруг смешалась и потупилась.
Что ж, это многое проясняет. Несколько дней назад Костров звонил ей на службу и спрашивал, что делать с обстановкой Архангельских. Мол, пока он был один, комнаты стояли закрытые, но сейчас он собирается жениться и придется пользоваться всей квартирой. Петру Ивановичу он писать не хочет, потому что, уезжая, Архангельские передали всю мебель в распоряжение Элеоноры. Она попросила его располагать всем, как собственным имуществом, только по возможности не продавать.
Что ж, Катерина с Костровым очень подходят друг другу.
Присмотревшись к ней, Элеонора заметила, как сильно изменилась революционерка. Строгие черты смягчились, взгляд тоже стал нежным, а не мрачным и холодным, как раньше.
Только Элеонора подумала, что влюбленные хотят побыть наедине, а ее развлекают лишь из вежливости, и стала искать предлог, чтобы отойти, как Катерина вдруг заявила, что обожает смотреть футбол, и убежала.
— Я хотел с вами поговорить, — сказал Костров.
Она вздрогнула. Тон Сергея Антоновича не предвещал хорошего. Неужели что-то с Архангельскими?
— Вы, оказывается, хорошо знаете доктора Воинова?
Она даже остановилась от удивления:
— Да…
— Как же тесен мир! В общем, он просил меня позаботиться о вас, а, сами понимаете, просьба человека, который спас тебе жизнь, свята.
Элеонора смешалась:
— Но у меня и так все хорошо, прошу вас, не тревожьтесь.
— Знаю, знаю. Элеонора Сергеевна, вы мне очень симпатичны, не буду скрывать. Да вы и сами в курсе. Помочь вам мне только в удовольствие. Но я видел, какая вы серьезная и самостоятельная девушка, и не вмешивался.
— А что вам сказал Константин Георгиевич? Вы с ним виделись?
— Нет, в этот раз он успел мне только телефонировать, у него была очень короткая командировка. Да и позвонил-то лишь потому, что беспокоился о вас, иначе о боевом товарище и не вспомнил бы…
Костров подмигнул ей, показывая, что шутит.
— Но откуда он узнал, что мы знакомы?
— Он и не знал. Просто попросил позаботиться о такой-то сестре милосердия. А когда я сказал, что имею честь быть знакомым с этой замечательной девушкой, он удивился не меньше вашего.
Элеоноре стало стыдно, даже сердце заколотилось. Господи, что подумает теперь о ней Воинов? И правильно подумает, между прочим. Она хороводится с матерым коммунистом, можно сказать, предводителем этой жуткой банды, а Воинов для нее, видите ли, недостаточно хорош! Ох, лучше бы Костров молчал об их знакомстве.
— Зная ваше отношение к кумовству, — мягко продолжал Сергей Антонович, — я не предлагал и не собираюсь впредь предлагать вам завидных должностей. Тем более время сейчас такое, что вам лучше в тени побыть с вашим происхождением. Я хотел сказать, что нам с вами надо друг друга не терять. Я знаю, вы гордая девушка, и для вас разница в общественном положении значит слишком много, намного больше, чем нужно, но я очень хочу, чтобы мы дружили. И чтобы вы с Катюшкой сблизились, поверьте, она вас очень уважает. В любом случае вы должны знать, что я все сделаю для вас, если попадете в беду.
— Скажите, а у вас есть его адрес? Вы знаете, куда писать?
Костров покачал головой:
— Нет, мы не переписываемся. А вы что ж, не знаете?
— Мы плохо расстались.
Элеонора не хотела исповедоваться Кострову, тем более делать его поверенным своих задушевных тайн, но в нескольких словах пересказала свою последнюю встречу с Константином Георгиевичем. Пусть Костров знает, что она не имеет права на его заботу.
Сергей Антонович ничего не ответил, некоторое время они молча прохаживались по дорожке. Элеонора заметила, как Костров поймал взгляд Катерины и сделал той знак подождать.
— Зря вы его так… Воинов, между прочим, не вступил в партию, хоть ему сто раз предлагали. А как он раненых спасал! Никогда не позволял добивать белых, хоть бы они и творили черт знает что. Да я вам, кажется, рассказывал, как Воинова к стенке ставили. Был у нас комиссар заходчивый… От него только и распоряжений было — шмальнуть да шлепнуть. Один раз заняли мы с боем какое-то село, а белые своих раненых бросили. Комиссар распорядился их вывести и расстрелять, а Костя не дал. Не испугался. Мне, говорит, врачебный долг не позволяет. Комиссар, как водится: ах ты контра, я тебя сейчас без суда и следствия за измену шлепну. А Воинов: извольте, но пока я жив, раненых добивать не дам. Ну, мы комиссара нашего боялись страшно, но за доктора горой встали. Сдается мне, я уже рассказывал вам эту историю.
— Я не думала, что речь о Воинове.
— Ну, сердце могло бы вам и подсказать! Ах, Элеонора Сергеевна, вы знаете, я восхищаюсь вами, но в этот раз вы были несправедливы.
— Да я знаю, знаю! Сергей Антонович, неужели Воинов не вступил в партию? Почему?
Костров вздохнул:
— Мне очень жаль, что он этого не сделал. Костя — настоящий коммунист, честный, работящий, отважный. Раненых с поля вытаскивал наравне с бойцами, но сам никогда не стрелял. Еще смеялся: мол, идиот я, что ли, сам себе лишнюю работу доставлять? Удивительный человек, удивительный… Вроде посмотришь со стороны — хмурый парень, а поговоришь минуту, и легче на душе становится. Бойцы к нему тянулись, да что бойцы! Даже наш комиссар его полюбил, а это, поверьте, непросто. Ходил за Воиновым как привязанный, просил его заявление написать, а Костя ни в какую. Говорил, со всем согласен, кроме атеизма.
— Правда?
— Чистая! Никакая антирелигиозная пропаганда его не брала. Помню, как-то к нам в расположение лектор приехал. Всех согнали в клуб, а мы с ним под шумок улизнули. Сидим, курим на лавочке, и Костя вдруг говорит: «Этот великий ученый знает о загробной жизни ровно столько, сколько наш дурачок Ванятка и сколько мы с тобой. То есть ничего. И не узнает, пока не умрет. Поэтому остается только верить». Честно говоря, я считаю наш воинствующий атеизм большой ошибкой. Этот момент отпугивает многих благородных и порядочных людей, которые иначе могли бы украсить партию.
— Мне стыдно, что я так с ним обошлась, — быстро сказала Элеонора. Слова Кострова причиняли ей почти физическую боль. — Сергей Антонович, если вы узнаете, как с ним связаться, вы же мне скажете?
Костров кивнул и после небольшой паузы сказал, чтобы она ни в коем случае не теряла связь с ним и с Катериной.
— Мы все трое люди занятые и не можем общаться столько, сколько бы хотелось, но я очень вас прошу: сразу дайте знать, если вам понадобится помощь. Без всякой там ложной гордости, лады?
От заботы Кострова ей не стало легче. Одиночество оказалось не вынужденным обстоятельством, а единственным состоянием души, которое не причиняло боли. Она невольно сравнивала себя с гнойным больным, который инстинктивно сохраняет неподвижность, потому что малейшее движение вызывает боль. Только пациент держит в неподвижности тело, а она — душу. Искреннее человеческое участие ранило сильнее, чем безразличие. Элеонора чувствовала, что Костров и Катерина — настоящие друзья. Они помогут, если довериться им. Каким-то образом вскроют гнойник, и, наверное, ей станет легче жить. Если бы она еще могла преодолеть свой стыд… Лучше пусть у нее не будет друзей, чем друзья, знающие об ее позоре.
Да и чем можно ей помочь? Похоже, что ничем. По крайней мере, Элеонора не находила средства.
Она обрадовалась, узнав, что день свадьбы приходится на ее дежурство и есть достойный предлог не идти. Отрешенно, будто не о себе, подумала, что вообще не бывает ни на свадьбах, ни на похоронах, ни на крестинах, словом, жизнь проходит мимо нее.
Стало немного грустно, так что Элеонора едва не попросила поменять график. Наверное, старшая пошла бы ей навстречу, несмотря на натянутые отношения, особенно если бы Элеонора сказала, к кому приглашена.
Слава богу, она быстро одумалась. Сидеть за одним столом с видными коммунистами после того, что она сказала Воинову… Это просто непорядочно! А главное, там наверняка будет тот чекист, что отбил ее у насильников. Она не знала ни имени, ни должности своего спасителя, но ясно, что он не последний человек в ЧК, а чиновники высшего уровня должны быть товарищами или хотя бы создавать видимость дружбы.
Ей будет слишком тяжело видеть этого человека.
И вообще, надо знать свое место. Она простая сестра милосердия и не может запросто дружить с городским главой, или как это у них теперь называется. Костров ей искренне симпатизирует, но тут больше покровительства, чем искреннего интереса к ней. А ей не нужно покровительство. Она бедная девушка, но не бедная родственница.
