Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
Палечек понял, что человек, оказывающий такое воздействие на мысли простолюдинов и знатных, невежественных и ученых, одарен силой вроде той, что и он, Ян. Но употребляет он эту силу на то, чтобы вселять страх и тревогу в людские сердца. И решил Ян помериться своим искусством с Джордановым.
Он встал в толпе так, чтобы глядеть монаху в глаза, и попробовал остановить взглядом поток его речи. Скоро глаза монаха встретились с глазами Яна, и Ян заметил, что Джордано начал запинаться. Глаза монаха, всегда победоносно устремленные куда то в небеса, вдруг беспокойно замигали, и сам он стал дергаться, словно кто тянул его сзади за сутану. Но он тут же собрался с мыслями и продолжал проповедь. Однако в движениях его сквозила тревога. Вскоре он заключил свою речь торжественно прочитанным «Отче наш» и ушел, тяжело дыша и густо сплевывая. Тут взгляд его опять встретил насмешливые глаза Палечка. Джордано вдруг приостановился и громко спросил толпу, кто этот молодой человек. Ему ответили:
— Пульчетто!
Монах поблагодарил и опустил глаза.
Проповеди Джордано продолжались дни за днями, недели за неделями. Церковное начальство их не посещало, но Джордано вынудил его появиться. Он высказался в том смысле, что антихрист приходит иногда в образе священнослужителя или папы, и горе сильным, от которых исходит соблазн. После этого на его проповеди стали приходить и члены капитула храма святого Антония, и магистры.
В великую пятницу Джордано проповедовал на площади перед храмом, и там собрался весь город. Пришел и Ян Палечек и опять встал так, чтоб смотреть монаху в лицо. Он решил на этот раз заставить его замолчать.
Джордано начал перечислять муки господни на кресте и, описав каждую рану на теле искупителя, призвал присутствующих громко покаяться в грехах, чтобы исцелить этим признанием раны Христовы. Когда толпа загудела молитвой, к которой примешивались выклики женщин, и все упали на колени, а многие начали бить земные поклоны, ударяясь лбами в твердую землю, Ян остался стоить, возвышаясь над толпой и глядя на проповедника с легкой усмешкой. Монах вдруг замолчал. Он несколько раз открывал рот, но слова не шли. Многие из коленопреклоненных и убаюканных его речью очнулись от чар и подняли головы, задаваясь вопросом, что с ним такое приключилось. Некоторые даже встали и пошли прочь, подумав, что проповедь окончена.
Джордано размахивал руками в воздухе, и пот катил с него градом Потом поглядел на Палечка, и к нему вернулся голос. Подняв руку, в которой он держал большое деревянное распятие, монах стал поносить Палечка:
— Вон он! Держите его! Тащите на костер! Вот стоит еретик, злодей, который уже много лет обманывает вас и не дает вам покоя, лукавый и лицемерный, антихрист и чаровник, чарующий силой дьявольской, заставивший добродетельного мужа фиглярничать на канате, дерзнувший обнажить меч в помещении Академии, силой дьявольской овладевающий птицами небесными и разговаривающий языком скотов, обольщающий своей лукавой улыбкой честных людей и порядочных женщин, а по ночам с помощью дьяволовой делающий золото и пропивающий деньги в корчмах с гулящими девками! Хватайте дьявола в обличии юношеском, хватайте дьявола вида прелестного, который хуже и опасней чудовищ и нетопырей! Вы много о нем слышали и еще много узнаете, когда он предстанет перед справедливым судом! Чтό стоите? Хватайте дьявола, втершегося среди вас. Тащите его в узилище! Заклинаю вас, Пульчетто — сын антихриста! Пульчетто — дьявол, еретик и мерзость земная!
С этими словами Джордано пробрался к Палечку сквозь толпу и, приступив к нему вплотную, ударил его крестом по лбу. Лицо Яна залило кровью. При виде ее толпа кинулась на Яна. Его потащили по улицам, и раненая голова его билась о мостовую. Он потерял сознание.
Очнулся он в том же университетском карцере, откуда был однажды торжественно освобожден своими друзьями. И вот он теперь лежал тут на соломе с головой, обвязанной грязным платком. Ему принесли кувшин с водой и черствый кусок итальянского хлеба, до которого он никогда не был охотник. Вечером явился университетский педель и прочел ему по бумаге приказ ректора о том, что студент юридического факультета рыцарь Ян Палечек предается церковному суду по подозрению в сношениях с дьяволом. И прежде чем он успел промолвить слово, его схватили два стражника, надели на него кандалы и отвели в другую тюрьму, находившуюся неподалеку, в подвалах ратуши. Там он заснул на голых камнях.
Проснулся он, почувствовав, что ему напяливают на голову холщовый мешок. Он хотел оттолкнуть того, кто это делал, и отстранить мешок, как вдруг услышал голос Матея:
— Держись спокойно, сударь, дай себя увезти! Мы пришли спасти тебя.
Яна полувели, полунесли так долго, что он в конце концов почуял свежий утренний воздух. Потом его посадили на коня. Два всадника ехали по бокам. И он подумал, что похож на слепого короля Яна в битве у Кресси:[83] его тоже вели в бой два всадника.
Так ехали они немало времени по городской мостовой. Потом он услышал, как его проводники ведут переговоры с караульным у ворот, после чего тот пропустил их. При этом послышалось слово «Никколо»…
Когда мешок с его головы был снят, он увидел, что солнце стоит довольно высоко и Евганейские холмы сияют зеленью виноградников. Тропинка, на которую как раз свернула кавалькада, слепила глаза желтым песком. Дорогу перешла молодая женщина с кувшином воды из колодца. Она держала сосуд на голове, и обнаженные руки ее, воздетые в легком изгибе, были так прекрасны, что Палечек готов был сойти с коня и поцеловать их в тех местах, где они мягкой волной сливались с нежной ямкой над выступающими под ослепительно белоснежной рубашкой грудями. Женщина шла гордо, как королева. Она улыбнулась всаднику с обвязанной головой.
Было такое утро, когда тебе кажется, что ты заново родился.
Ян оглянулся на женщину. Он увидел, что за ним угрюмо и важно едет слуга его Матей и с ним два незнакомых всадника, вооруженные и сильные на вид. Ян весело обратился к Матею, но тот ничего не ответил. Только показал жестом, чтобы Ян дал шпоры коню и прибавил ходу. Они подъехали к подошве холма, покрытого виноградниками. Ян спросил, куда дальше. Незнакомые всадники спешились, то же сделал Матей, а за ним и Ян. Один из незнакомцев, держа коня в поводу, двинулся вперед по тропинке между кустов. Остальные пошли за ним. И вскоре подошли к каменному домику. Шедший впереди вынул из-под седла ключ, отпер дверь и промолвил:
— По приказу каноника церкви святого Антония Никколо Мальвецци, ты, сударь, будешь находиться в этом доме, пока тебя не позовут. Для твоего удобства при тебе останется твой слуга Матей, которому разрешено ходить куда угодно по твоему поручению. Перед домом и позади будут нести караул вооруженные люди. В первом карауле — мы. Не бойся, мы будем здесь для твоей безопасности.
Ян Палечек коротко поблагодарил. Он не спросил, почему был освобожден и почему остается под охраной. Чья-то мудрая рука устроила так, что опасность миновала. Он вошел в дом.
Там был зеленый сумрак и прохлада. Матей открыл ставни. Комнату залило солнцем.
— А теперь бы чего-нибудь поесть, — сказал Ян.
— Сейчас все будет!
Матей кинулся на поиски. Вскоре обнаружилось, что внизу, под виноградником, есть чистая корчма, где можно купить вдоволь мяса, хлеба и даже сварить суп из раков, и что Матею будут отпускать там в долг все, что понадобится его хозяину и караульным — наверху, в доме каноника Никколо. Через часок Матей разбудил хозяина, который тем временем, сидя за столом, от усталости заснул, и предложил ему превкусный и сытный обед. Караульных тоже накормили и напоили. Они сели есть позади дома.
— Говори, — сказал Ян Матею. — Я жажду не только вина, но и твоих сообщений!
— Дорогой хозяин, я ничего не знаю. Знаю только, что, когда тебя забрали, я сейчас же побежал к его милости господину канонику Никколо.
— С каких пор ты так почтительно говоришь о духовенстве?
— Ничего, сударь: он к нам милостив.
— Благодарность у нас — редкое качество. Отлично, Матей!
— Побежал я, значит, к господину канонику Никколо, или как его там, бросился перед ним на колени и возрыдал, как пророк Аввакум. А господни каноник знал, что случилось и что дело приняло худой оборот. «Теперь, говорит, надо действовать толково, гуситский удалец. Тут потребны и сила и ум». — «Ваша милость, говорю, коли сила нужна, я сгожусь. А насчет ума — это уж вы!» А он мне: «Знаю я: тебе бы все силой, прожженный еретик! Ну, а запрут тебя, что тогда будет? Кто твоего хозяина из тюрьмы выведет? Я туда не полезу!» Стал я тут думать; думал-думал, так ничего и не выдумал. Вижу только: дело дрянь. Этот самый монах Иордан длинным языком своим сбил с толку целый город. И ведь подлец какой! Помянул насчет искусства вашего с птицами небесными беседовать и людей глазами на канат посылать, чтоб они там плясали. Я и сам думал сперва, что пустился странствовать с переодетым чертом, когда вы мне там в горах искусство свое показали… Но как же вас из темницы вызволить? А что, ежели они нас на костер поставят и сожгут, вроде нашего магистра Яна? И говорю: «Пойду, говорю, зарежу монаха Иордана». — «Вот это ты ловко придумал, ничего не скажешь! — говорит каноник и захохотал так, что брюхо трясется. — Это был бы славный подарок! Это ты хозяину здорово бы помог!.. Нет, Пульчетто нужно освободить иначе. Нашим способом!» И велел он мне приготовить машкеры и ждать ночью перед его домом. Оттуда, мол, выйдут двое, тоже в машкерах, и мне идти с ними в тюрьму. В тюрьме никого убивать не надо, ни разговаривать, ни кричать. Нас введут к заключенному, и мы его оттуда выведем, накинувши ему на голову мешок, чтоб он не испугался и чего не выкинул. Уходя из тюрьмы, один из незнакомцев передаст тому стражнику, с которым условлено, кошелек с деньгами. И сейчас же — вон… А здесь, сударь, вы пробудете, сколько пожелает его прелатская милость…
