Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы
Но парусник только мельком окинул Павла презрительным взглядом. Маленькие серые глаза его зажглись гневом.
– У меня свой закон на голодного человека.
И, тронув Онищенко за плечо, Трофим быстрее зашагал по осыпавшимся камням.
23
Повязав на голову ситцевый платок, Лиза вытирала пыль на конторке красного дерева. Только что вымытая чернильница стояла на подоконнике.
Непенин, высоко подняв очки, глядел на Лизу с отчаянным видом человека, дом которого разоряют у него на глазах.
– Постой, постой! – кричал он тонким, пронзительным голосом. – Куда ты перья кладешь? Они должны под рукой быть.
– Я их на прежнее место положу, только грязь вытру.
– Где грязь? Какая? Только химеры одни.
– Да вы поглядите!
Лиза показала испачканными в чернилах пальцами на конторку, в углах которой, словно пепел, плотно лежала пыль.
Непенин глядел, ясно видел пыль и не сознавался.
Уборка его комнаты всегда доставляла ему мучение. Он так привык к порядку, в котором стояли вещи и книги, что приходил в беспокойство и не мог работать, если замечал хоть малейшую перестановку.
Лиза сказала твердо и спокойно:
– Гиппократ всегда советовал ученикам своим не обращать внимания на крики больного, если даже врач долбит ему голову, ибо это делается для пользы страждущего.
Чувствуя полное бессилие, Непенин прибегал к дипломатии и даже лести.
– Ну что ж, три, если хочешь. Только мне твоих пальцев жаль. Руки у тебя красивые, самой Цирцее впору, а теперь с неделю не отмоются: чернила – жидкость ядовитая.
Лиза сняла повисшую на губе паутинку.
– Петр Андреевич, вы Цирцеями меня не подкупите.
Непенин сел, беспомощно опустив руки. Лиза быстро, почти неслышно перебирала и вытирала книги. На подоконнике шуршали занесенные из палисадника мелкие и сухие листья акации, повизгивала пила на дворе соседнего дома.
– Смотрите, разве не лучше стало? – улыбнулась Лиза.
В комнате действительно стало как будто свежее и легче. Книги стояли стройно, строго поблескивая золотыми буквами кожаных корешков. Конторка сияла, и пучок перьев, словно воинский султан, торчал из деревянной подставки.
Непенин надел очки и обозрел полки, злорадно желая отыскать какую-нибудь путаницу. Но ничего не нашел. Он остановился перед своей ученицей.
– Ну что же, спасибо тебе, – сказал он, вздыхая.
– Ну, а теперь почитайте мне вашу новую книгу, – сказала Лиза, отлично зная, что ничто другое не доставит хозяину большего удовольствия.
У Непенина не было друзей, кроме Ушакова. Адмирал один во всем Севастополе интересовался его книгой. А Непенину, как всякому автору, нужны были читатели или слушатели, и не один, а многие. Поэтому он тотчас же и с большой готовностью брал рукопись, как только Лиза просила его об этом. Он догадывался, что «плутовка ученица» делает это из любви к нему, чтобы доставить возможность поговорить о том, что его волновало.
– Это будет глава о вольности, – говорил он, плотно усаживаясь в кресло. – Ты ведь помнишь, как я вторую книгу разделяю?
– Помню, , – бойко отвечала Лиза – Первая часть «О равенстве», вторая – «О вольности, или О всех благ основании» и третья – «О будущности народа русского, кою из мрака времен узреть можно». Так ведь, Петр Андреевич?
Очень довольный, Непенин кивал головой.
– У тебя хорошая память, девочка. Я тебе уже читал начало «О вольности», но я начну снова, ибо полезно прослушать еще раз, чтобы понять лучше.
И он не торопясь начинал:
– «То, что называем мы вольностью, не есть дар случая, а необходимое произведение естества человека и всех благ общественных основание. Развращенное самодержавие всегда себя пользой человеков оправдывает, но ничто же, кроме бед и несчастий, не порождает. Пусть монархи обманываются видимой покорностью своих народов. Угнетенные народы не забывают сокровищ вольности, и придет час, когда они разобьют свои оковы».
Лизе не только разрешалось, но и предписывалось во время чтения задавать вопросы. Поэтому она прервала Непенина.
– Видим мы это где-нибудь воочию или нет?
– Мы видим это во Франции, где народ восстал противу векового деспотичества.
– Но ведь там якобинцы, Петр Андреевич. Крестный говорит, что с ними воевать будут.
– Все самодержавные государи на сию молодую республику ополчаются.
И тут, как всегда, Лиза приходила в смущение.
– Значит, крестный ошибается? Разве он против вольности?
Она не могла себе представить, чтобы адмирал в чем-нибудь ошибался.
И Непенин терпеливо объяснял:
– Нет, Федор Федорович не против освобождения крестьян наших от крепостничества. Но он полагает, что вольность лишь мало-помалу из рук монарха давать надлежит народу.
– Читайте дальше, – кивнула Лиза, дипломатически оставляя нерешенным вопрос о том, кто же прав: крестный или Непенин?
И ахтиарский отшельник продолжал чтение. Он рисовал картины мрачного быта и тяжелого подневольного труда русских крестьян и в этих местах невольно начинал размахивать и потрясать руками.
– «Обозрим жизнь крестьян наших, – читал Непенин, – кои лишены всего, что приличествует иметь человеку. Закон их не защищает, беспрестанные наглости от господ преследуют. Имущество не принадлежит им, и самая жизнь их в руках жестокого владельца, который отторгает детей от матерей и отцов, жен от мужей. Бедствия сих людей неисчислимы, и можно предпочесть самую смерть столь горестному положению. Доколе же можно терпеть сие противное человеческому естеству состояние? Терпимо ли, чтоб великий народ наш влачил далее ярмо рабства?»
В голосе Непенина слышались и яростный гнев и большая скорбь. Лиза слушала его, и ей казалось, что та жизнь, о которой он говорил, прильнула к окну своим темным лицом и в комнате стало черно, как в погребе.
Когда наступало время уходить, Лиза говорила:
– Ну, мне пора, а то Яков Николаевич не будет ужинать, пока я не приду. – Она брала шаль и начинала складывать ее угол с углом, придерживая подбородком. Она надеялась, что Непенин как-нибудь заставит ее остаться хоть на лишних полчаса.
– Капитан Саблин! – ворчал Непенин. – Капитан Саблин может хоть раз покушать один.
Заочно он всегда называл мужа Лизы капитаном Саблиным. Это было единственным выражением его неприязни.
– Но он не привык, – неуверенно возражала Лиза.
Да, каждая минута ее жизни теперь принадлежала другому.
– Что же, пойдем голову просвежить после пыли, которую ты подняла. А там моя Локуста чай приготовит, – сказал Непенин.
Около его дома у Лизы было любимое место. Близ чахлого палисадника грудой лежали старые бревна. От солнца и ветров они стали сухи и звонки. Лиза с ловкостью белки поднялась на самый верх. Непенин, кряхтя и придерживая руками очки, сел ниже. Он никогда, даже в юности, не отличался ни проворством, ни ловкостью. Мосткам, бревнам и другим ненадежным вещам он не доверял. Мостки могли разъехаться, бревна внезапно покатиться и отдавить ноги. Усаживаясь, Непенин попытался смахнуть с бревна тень от листьев, принятую им за мусор.
– Петр Андреевич, – сказала молодая женщина, – почему раньше все лучше было?
– Потому что ты старушка стала.
– Может быть, – вздохнула Лиза, – мне уже двадцать лет.
Она погладила ладонью ствол, на котором сидела. В ее больших черных глазах застыло выражение покорности и какого-то упрямого уныния.
Непенин любил свою ученицу и замужество ее считал печальной ошибкой. Но там, где был совершен ложный шаг и возврата не было, следовало поддерживать человека если не ложью, то шуткой. Пусть Лиза не знает всей глубины своего несчастья. Пусть любовь к прошлому, к девичьей свободе объясняет она чем угодно, хотя бы своей двадцатилетней старостью.
– Бывало прежде, – мечтательно говорила Лиза, – я любила лежать на траве и смотреть в небо. Казалось тогда, что вот поднимет тебя ветер вверх и будешь там плавать между облаками, так же вот саженками, как в море. И будет так хорошо, что ничего не захочешь больше. А сейчас у меня только голова болит, когда долго в небо смотрю. Там очень скучно и пусто.
– Дела нет, вот и скучно, – сварливо сказал Непенин. Ему было досадно, что приходилось произносить такие избитые истины.
– Какого же дела, я не знаю? – спросила Лиза.
Непенин вынул огромный красный носовой платок, протер им глаза, высморкался и снова положил в карман. В женских делах он ничего не понимал, а того главного, в чем заключалось назначение женщин, – детей – у Лизы не было. Но ежели они будут, тогда ее жизнь не только приобретет смысл, но даст ей и большую радость.
Лиза перебирала в уме женские свои заботы. Из всей массы настоящих дел на земле почти все принадлежали мужчинам. У адмирала были его корабли, у Непенина – книги, у капитана над портом Доможирова – машины, а у нее никаких больших дел не было. Лиза смутно чувствовала, что если бы она и нашла такое занятие, оно все равно не имело бы для нее того всепоглощающего смысла, как для адмирала Непенина или Доможирова. Что стоили для нее все дела мира, когда не было того, кого бы она любила?
