Филипп Боносский - Долина в огне
— Я хочу умереть, отец мой! — рыдал Бенедикт.
— Что ты говоришь? — изумился отец Брамбо. В голосе его звучали испуг и негодование, а его бледное лицо стало таким же напряженным, как у Бенедикта. — Какой у тебя несчастный вид, — прошептал он с нежной жалостью. Он не возражал, когда голова Бенедикта снова упала ему на колени, и стал рассеянно гладить его, скользя печальным взором по комнате. Он взглянул на трясущиеся плечи и дотронулся до руки Бенедикта. Она горела. — О матерь божья! — умоляюще воскликнул он вполголоса. — Скажи сейчас же, что ты наделал?
Но Бенедикт только отчаянно рыдал, и отец Брамбо беспомощно ждал, когда он успокоится. Он чувствовал, как горячие слезы мальчика проникают сквозь рясу на его колени. Он снова приподнял мокрое лицо Бенедикта и пристально всматривался в его полузакрытые глаза, словно искал в них ответа.
— В чем дело? — повторял он. — Кто-нибудь умер?
Бенедикт отрицательно покачал головой. Его глаза оставались закрытыми. Он слышал запах крепкого чая и какой-то другой, незнакомый запах и, высвободив голову из рук священника, закрыл лицо руками.
— Несчастный случай?
Тогда Бенедикт медленно отвел руки от лица. Ладони его были мокры от слез; они горели, как свежие раны. Он глубоко вздохнул, яростно стараясь унять невыплаканные слезы, снова положил голову на колени отцу Брамбо, повернувшись лицом к окну. Он долго оставался в таком положении, не произнося ни слова, чувствуя руку отца Брамбо на своей голове и слыша его учащенное дыхание.
— Отец мой, — вымолвил он наконец. Голос его звучал безжизненно, как будто издалека. — Я теперь тоже ненавижу Яму. Так же, как и вы, — я знаю. Здесь грязно и уродливо, я ненавижу всех, кто здесь живет.
Он посмотрел в окно: мимо проезжал пустой грузовик, и он вспомнил тот, другой грузовик, который так торопился покинуть Яму и, напрягаясь изо всех сил, полз по дороге как черепаха. Он вновь вспомнил, как отец Брамбо стоял наверху деревянной лестницы и со слезами на глазах глядел вниз на долину; увидел его удаляющуюся фигуру в тот вечер, когда отец Дар тщетно взывал к нему, прося его встретиться с прихожанами.
— Простите, что я пришел к вам, отец мой, — сказал мальчик, прижимаясь губами к черной рясе. — Я и н е знал, что иду сюда. Я сам не знаю, зачем пришел.
Воцарилось молчание. Молодой священник долго не отвечал. И вдруг в сознание Бенедикта явственно ворвался насмешливый голос отца Дара, словно старый священник вошел в комнату и вмешался в разговор: «Значит, ты тоже пришел сюда за мирским советом?» Бенедикт отвернул голову, стараясь не слушать.
— Я рад, что ты приходишь ко мне со своими горестями, — медленно промолвил отец Брамбо. Бенедикт прикрыл глаза и улыбнулся, радуясь успокоительной полутьме.
— Я хочу уехать, — сказал он. — Отец Дар много раз говорил мне, что я могу поступить в семинарию, когда захочу. Я хочу теперь же! Теперь! Пожалуйста, попросите епископа!
— Ты еще слишком юн, — ответил отец Брамбо и, словно желая смягчить свои слова, успокаивающе погладил его по голове. И вдруг прибавил: — Как чудесно это мгновение для меня, Бенедикт!
— Вы поможете мне, отец мой?
Отец Брамбо снова погладил его по волосам.
— Да, — ответил он, сжал губы, помедлил какое-то мгновение и ласково сказал: — Может быть, ты немного погодя расскажешь мне, почему ты решился на это именно теперь?
Он взял Бенедикта за подбородок своими нежными пальцами и приподнял его лицо.
— Немного погодя, — повторил он и помог Бенедикту подняться на ноги.
Бенедикт отвернулся и, стоя спиной к отцу Брамбо, сказал:
— Я был в Дымном Логе, отец мой.
Отец Брамбо встал со стула, поглядел на свою рясу, вытащил из кармана платок и вытер следы слез. Бенедикт не смотрел на него.
— Что? — спросил отец Брамбо, послюнив платок, чтобы еще потереть пятно.
— Я искал брата, — ответил Бенедикт вялым, бесстрастным тоном. — Мне сказали, что он там. — Мальчик остановился и облизал сухие губы. — Я... совершил грех, пытаясь узнать, где он. Я пошел туда. Я вошел в один дом... — Он повернулся к отцу Брамбо, лицо его выражало страдание. — Я знаю, что вы сейчас переживаете, отец мой! — с трудом выговорил он.
Отец Брамбо сунул в карман носовой платок.
— Ничего, ничего, — сказал он, облегченно вздохнув и широко улыбаясь. — Как ты напугал меня.
— Мне кажется, я согрешил, отец мой, — мрачно продолжал Бенедикт, отводя глаза в сторону.
Отец Брамбо кинул на него пронзительный взгляд.
— Согрешил? — повторил он.
Бенедикт ответил, не поворачивая головы.
— Я хотел пойти туда, отец мой. И не только из-за Винса. Я хотел посмотреть. Я надеялся, что увижу.
— Что увидишь? — переспросил отец Брамбо.
— Их увижу! — вскричал Бенедикт и словно через силу опустил голову и зажмурился. У него дрожал подбородок. Ведь он и увидел. Ведь руки, которыми он прикрыл глаза, не смогли этому помешать! — Девок, отец мой! — вскричал он в возбуждении. — Голых девок, проституток, там, в Дымном Логе.
Теперь он стоял молча, выплеснув из себя все слова. Комната продолжала жить своей обычной тихой и сонной жизнью. За окном хрипло кашляла, слегка подрагивая, Литвацкая Яма.
Наконец раздался голос отца Брамбо. Бенедикт поднял голову и прислушался. Священник повернулся к нему и сказал неуверенно:
— Я не совсем понимаю, о чем ты мне рассказываешь, но, если ты сам не совершил какого-нибудь греха, Бенедикт... — голос его дрогнул. Он вперил взгляд в Бенедикта. — Ты не совершил?..
Бенедикт вопросительно посмотрел на него. Священник вспыхнул, опустил глаза и повторил:
— Я имею в виду, ты, ты сам, Бенедикт. Ты не...?
Бенедикт понял. Кровь ударила ему в голову. Ему стало нестерпимо стыдно. Он поднял голову и холодно ответил:
— Нет, отец мой!
Священник нервно засмеялся.
— Я только хотел сказать... — произнес он, сильно побледнев, — что не совсем тебя понял. А ты... — Наконец он улыбнулся с серьезным видом и, взяв Бенедикта под локоть, проговорил: — Пойдем. Пойдем лучше на кухню. Там мы поговорим.
Он повел Бенедикта из комнаты — мальчик угрюмо следовал за ним. Отец Брамбо говорил теперь громче и оживленнее, чем прежде.
— Ты знаешь, миссис Ромьер в конце концов покинула нас. Не знаешь ли ты кого-нибудь, Бенедикт, кто мог бы прислуживать вместо нее? Может, у тебя есть какая-нибудь родственница?
Бенедикт молча покачал головой, идя за молодым священником.
— Впрочем, это не так уж важно! Обойдемся пока и без прислуги. — Отец Брамбо открыл холодильник, вынул бутылку молока и поставил на стол. Затем достал из буфета начатый пирог и поставил рядом с молоком. — Я люблю посидеть здесь в одиночестве за едой, — сказал он. — Бери, — прибавил он, избегая взгляда Бенедикта.
Священник взял кусок пирога и откусил.
— Теперь говори, — спохватившись, обратился он к Бенедикту. — Открой мне свою душу...
Но Бенедикт уже не мог говорить.
— Мне больше нечего сказать, — пробормотал он.
— Я хочу, чтобы ты считал меня не только своим духовным отцом, — сказал отец Брамбо, — но и своим другом.
Бенедикт покраснел. Он долго глядел на пирог, стоявший на столе, и наконец сухо произнес:
— Они сносят все дома в Яме, отец мой! Наверно, и нам придется уехать.
Он сжал руки, крепко сплетя пальцы. Тень отца Брамбо падала на занавеску. Красная герань кровоточила, горя на солнце.
— Я слабею, отец мой, — сказал мальчик. Мысли медленно формировались в его сознании. Почувствовав участливое внимание молодого священника, он с внезапным порывом доверия продолжал: — Я чувствую, что ослабеваю, отец мой. Еще совсем недавно я думал, что с годами стану гораздо сильнее, но на самом деле я становлюсь малодушнее, отец мой! Я думал, что каждый человек, каждый хороший человек должен ненавидеть зло... — он поднял глаза на священника, — а теперь дурное искушает меня! Мои мысли греховны. Я не знаю, как сопротивляться, я взываю ко Христу, но с каждым днем слабею. Мне очень тяжко, я сбился с пути. Иногда мне кажется, что я уже не могу отличить добро от зла. Разве мой родной отец, который ненавидит церковь, плохой человек? А католики в городе, продавшие церковь Банку, — разве они хорошие? Мой брат Винс очень дурной, я знаю, но он так добр к моей матери! Я встретил человека, его били в тюрьме и называли коммунистом. Но он хочет спасти наши жилища и создать союз — разве он скверный человек? А те, кто так избивали его, и те, кто требуют, чтобы мы отказались от своих домов, — разве они хорошие, отец мой? Что хорошо и что дурно? Я, как могу, стараюсь не поддаваться злу, но я не в силах ничему воспрепятствовать! — Он уперся ладонями в стол. — Моя вера слабеет! — вырвалось у него из самой глубины души. — Вера слабеет! Я хочу на время уехать отсюда! Я хочу учиться! Я хочу пожить в уединении, отец мой, побыть подольше в одиночестве, чтобы заниматься, чтобы укрепить свою веру, возродить и очистить душу! — Он поднял измученное лицо к отцу Брамбо, который внимательно слушал его с бледной улыбкой на губах. — Помогите мне, отец мой! — взмолился он.
