На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Тютчев Федор Федорович

— Наверно даже, — поспешил утешить его Спиридов.

С отъездом Арбузова и исчезнувшего Петюни Спиридов остался в туснак-хане один, и это одиночество, особенно первое время, приводило его в отчаяние. На беду, и Николай-бек, и Иван куда-то исчезли, так что Петр Андреевич был лишен и последнего утешения — перекинуться с ними несколькими словами.

Гундыня тоже опустела. За убийцу горца родственники внесли близким убитого пеню, и его выпустили на свободу.

Страшно медленно потянулось время для Спиридова. Целые дни он, как зверь в клетке, метался из угла в угол, боясь только одного: чтобы не сойти с ума.

Наконец, к величайшей радости Петра Андреевича, в один из дней, когда тоска грызла его с удвоенной силой, в туснак-хан вошел Николай-бек.

Увидя его, Спиридов даже вскрикнул от радости и, отдаваясь первому порыву, бросился к нему на шею и крепко обнял его, чему Николай-бек даже немного удивился.

— Здорово же вы тут стосковались, если мне как брату обрадовались! — усмехнулся он. — Ну, здравствуйте, как живете-можете?

Только теперь Спиридов заметил, что левая рука Николай-бека была на перевязи и на ходу он слегка прихрамывал.

— Что с вами? — спросил Спиридов, глазами указывая на перевязку. — Ранены?

— Слегка, — угрюмо отвечал Николай-бек, — через неделю совсем заживет. Рана не беда, беда, что дела наши плохи.

— А что?

— Русские идут к Хунзаху. Генерал Фези надул нас; мы ждали его через Гимры и Койсубу. Шамиль нарочно собрал гумбетовских и койсубулинских старшин на совещание, и они поклялись занять Ка рабахский мост на Аварском Койсу и удержать его до приезда наших партий, которые Шамиль поскакал собирать; но пока старшины судили и рядили, Ахмет хан Мехтулинский по приказанию генерала Фези занял мост и отбросил наши слабые силы. Теперь Фези уже находится в Аварии, и хотя дорога ему предстоит тяжелая, но зато ни один выстрел не встретит его до Хунзаха. Шамиль взбешен и рвет на себе бороду, но ничего не поделаешь, Авария, по крайней мере в настоящем году, выскользнула из наших рук.

— Отчего же такая неудача? Ведь вы говорили, что шамилевские полчища готовы к бою.

— Готовы-то готовы, но беда в том, что собирать их трудно. Собьешь в одном месте, русские идут по другому пути; кинешься туда — они изменят направление. У них отряд в одних руках, а у наших сотня начальников, или, вернее сказать, все начальники… Нет, плохо с недисциплинированными войсками. Шамиль и сам это видит, а как их дисциплинируешь, такую вольницу!

— Да, трудно. Вот и выходит, — прав я был, предсказывая неудачу шамилевскому делу, — сказал Спиридов.

— Ну, это мы еще посмотрим, — упрямо возразил Николай-бек, — цыплят по осени считают.

Спиридов на этот раз не захотел спорить.

— Ну, прощенья просим, домой идти надо. Хотел только навестить вас, узнать, как поживаете.

— Скверно. Скучно очень.

— Погодите немного, может быть, скоро лучше будет, — загадочно произнес Николай-бек и, не давая дальнейших объяснений, протянул руку Спиридову. — Ну, до свиданья пока, завтра приду, потолкуем. Ах да, — вспомнил он, знаете, Петюня-то помер ведь.

— Помер? Как так?

— А так, как помирают. Били его очень шибко в дороге за то, что сильно тосковал и не хотел ничего есть. Умный народ — плетью к еде приохочивают.

— Ах, звери! — произнес Спиридов. — Жаль мальчонку, смышленый был, тихий.

— Да уж, зверье, — согласился Николай-бек и вышел из туснак-хана.

Сакля Николай-бека помешалась на одном из уступов крутой горы, на которой амфитеатром был расположен аул Ашильты. Она была выстроена, как и большинство сакль, двумя этажами, причем фасад ее представлял узкую арку. При нападении неприятеля арка эта легко могла быть забаррикадирована, и тогда сакля со своими верхними окнами-бойницами представляла небольшую цитадель, весьма удобную для самообороны. Одна половина сакли состояла из двух больших комнат: кунацкой и рядом с ней комнаты хозяина, где он находился, когда желал быть один или в обществе самых близких ему людей. Другая половина сакли, больше первой, представляла из себя ряд небольших клетушек, в которых жил женский персонал и дети, а также была устроена спальня хозяина. Внизу, в нижнем этаже, представлявшем из себя один общий сарай, стояли лошади Николай-бека, сложены были седла и конское снаряжение. Там же, но в другой половине, помещались ближайшие нукеры, которых было всего трое: Иван, один нагаец и один крымский татарин из беглых солдат. Остальные нукеры и часть наездников из сотни николай-бековской обитали в соседних саклях, образуя, таким образом, как бы маленькую самостоятельную общину в ауле.

Был тихий июньский вечер. У открытого окна небольшой комнаты, помещавшейся в угловой башне николай-бековской сакли, на мягком волосяном Матраце, обтянутом шелковой материей, полулежала молодая женщина. Несмотря на сильную худобу, ввалившиеся щеки, обтянутые скулы и острый подбородок, в лице женщины легко можно было заметить следы былой красоты. Одета она была, как одеваются богатые татарки, в шелковую рубаху, такую же юбку и суконную чоху, обшитую галуном. Вопреки татарскому обычаю, ни на шее, ни на голове молодой женщины не было никаких украшений, русые волосы ее были заплетены в толстую длинную косу, единственным украшением которой служила голубая лента. Подперев голову локтем, молодая женщина задумчиво смотрела в окно, из которого развертывалась перед ней красивая панорама. Меж ду столпившимися со всех сторон желтовато-серыми скалами зеленела небольшая долина с сверкающей по ней речкой. Далее чернел густой лес, сзади которого снова подымались серые громады гор; вершины их, принимая причудливые формы, похожие на развалины титанических построек, каких-то башен, крепостных стен и куполов, уходили в голубое безоблачное небо, сливаясь мало-помалу в одну общую волнующуюся на горизонте линию. За этими горами начинаются русские владения. Если подняться на крышу, то в очень светлый день можно разглядеть далеко-далеко, на склоне одной из вершин, русскую сторожевую башню; ниже нее расположен форт, но его из аула не видно; только когда дует оттуда ветер, доносится иногда едва уловимое ухом буханье пушечных выстрелов, которыми гарнизон форта попугивает появляющиеся время от времени перед ним шайки беспокойных горцев.

Вот и теперь молодая женщина ясно различает среди царящей кругом тишины слабые раскаты как бы далекого грома, и эти звуки невольно теснятся в ее мозгу. Она живо представляет себе то, что там происходит теперь. Широкая стена форта усыпана усаты ми, молодыми и старыми лицами солдат; лежа один подле другого и просунув ружья между зубцами, они спокойно и неторопливо, внимательно целясь, стреляют то залпами, то в одиночку. Артиллеристы суетятся подле орудий, время от времени извергающими целые клубы сероватого дыма; как стальная цепь, лязгает картечь и с визгом и воем несется в пространство, сея на пути своего следования смерть и ужас. Офицеры в сюртуках нараспашку, в фуражках или папахах спокойно распоряжаются, расхаживая между солдатами, сами наводят орудия и зорко следят за тем, что происходит впереди крепости, а там, как муравьи из встревоженного улья, копошатся сотни лезгинских всадников. С гиком и воем кружатся они вокруг стен, то стремительно подскакивают к ним, то, вспрыснутые дождем свинца, мчатся обратно, рассыпаясь во все стороны, подобно воробьиной стае. Пешие, с кинжалами в зубах, собираясь в кучки, пытаются то там, то здесь вскарабкаться на стену. Иногда им это почти удается, некоторые достигают края верхней площадки и с дикими воплями устремляются, махая шашками, на солдат, но всякий раз в ответ на вопли "Алла! Алла!" несется грозное русское "ура", солдаты смыкаются плотнее друг к другу и, ощетинившись штыками, яростно набрасываются на горцев. Происходит непродолжительная схватка, и как падают спелые яблоки с веток яблони, так один за другим валятся мюриды со стен крепости, проколотые насквозь молодецкими ударами штыков.