Андрей Венков - Гроза Кавказа. Жизнь и подвиги генерала Бакланова
Под занавес, в декабре, прислали в полк № 20 троих штрафованных из батареи № 8 — Фирса Каргина, Вёшенской станицы, Павла Фролова, Кумшацкой станицы, и Игната Голицына, Еланской станицы.
1846-й год тоже тихо начинался. Дальше к западу, в Малой Чечне, войска Фрейтага с декабря рубили просеку через Гойтинский лес. Лес тянулся на семь верст, а посреди его в болотистых берегах протекала речка Гойта. Первый раз там просеку прорубили еще при Ермолове, но с того времени она заросла неимоверно густым кустарником. Просека соединила реку Гойту с Урус-Мортаном.
С 18 по 29 января отряды Фрейтага и Нестерова вместе валили Гехинский лес, прорубали дорогу от речки Гехинки к Валерику. Сам Гехинский лес — семиверстная глухая трущоба, через которую извивалась своими бесчисленными поворотами узкая арбяная дорога. На половине пути открывалась прогалина шириной в сто сажень и упиралась в крутой овраг не шире сорока шагов, за оврагом в трех верстах протекала по луговине, окруженной густым бором речка Валерик. Там Хаджи-Яхья с чеченцами сопротивлялся. Стрельба шла каждый день.
А на Кумыкской линии первые три недели — тишина. Только 23 января ауховский наиб Гойтемир, имевший лазутчиков во всех кумыкских аулах, напал на жителей Эндери, которые ездили за дровами, увел 30 пар волов в запряжках, одного убил, четырех ранил и четырех увел в горы в плен.
Потом 29 января 800 чеченцев подкатили к Герзель-аулу орудие и стали обстреливать. Комендант крепости майор Ктиторов выставил 7 своих орудий и после 25-го выстрела заставил чеченскую пушку замолчать. Тут с боковых валов часовые увидели, что большая партия конных под шумок мимо крепости хочет на плоскость пройти. Подняли тревогу, две сотни казаков полка № 20, стоявшие в Герзель-ауле, выскочили на перехват. Но чеченцы не стали рисковать и вернулись за хребет.
В тот же день на Яман-су партия наиба Баты угнала скот из кумыкского аула Баташ-Юрт. Но кумыки, если их разозлить, народ отчаянный, они нагнали чеченцев на переправе через Аксай, бросились в шашки и скот вернули. А потом сами кумыки на чеченцев в набеги пошли. Ойсунгурцы, у которых 28 января чеченцы стадо ополовинили, 3 февраля спустились к Мичику и у самого Баты 300 баранов угнали и пастуха с собой увели. Жители Эндери из Дылыма тоже стадо угнали.
19 февраля кумыки из аула Хамамат-Юрт возвращались ночью из Таш-Кичу к себе в аул и увидели в стороне костер, там шайка в 30 хищников у огня грелась. Кумыки, не долго думая, напали, шайку разогнали, одного чеченца убили, двоих ранили и взяли в плен, захватили 5 лошадей и два ружья.
После этих событий на Кумыкской линии до апреля установилось затишье. Чеченские пикеты выходили на Качкалыковский хребет, но наблюдали больше не за русскими, а за кумыками, куда и когда они стада выгоняют. Сам наиб Бата на хребет выезжал, да Гойтемир коршуном нависал над богатым селением Эндери.
11 марта объявили по Войску о первых производствах. Чин сотника получили полковой адъютант Одноглазков и баклановский земляк хорунжий Фетисов. В хорунжие произвели из урядников Кондрата Антонова, Новогригорьевской станицы. Чуть позже, 25 апреля произвели в хорунжие Николая Померанцева, имевшего университетское образование. В остальном же — обыденность. Один казак прибыл дослуживать по переводу из полка Буюрова № 48, уходившего с Кавказа на Дон. Своих четверо умерло…
В начале 1846 года подполковник Шрамков уехал на Дон, и по личному приказанию Воронцова Донской казачий № 20 полк принял Бакланов. «Майором принял 20-й полк», — вспоминал потом Яков Петрович. Чин войскового старшины действительно приравнивался тогда к чину майора. Потто пишет, что Бакланов был назначен командиром полка в начале 1846 года «на законном основании» Однако формально в этой должности, судя по формулярному списку, он был утвержден только 10 февраля 1849 г. Да и полк, даже вернувшись со службы в 1850 году, значился в списках как «полк Шрамкова».
Что касается Шрамкова, то он вскоре умер. Приказ № 20 по Войску от 23 июля 1849 года исключал из списков умерших чиновников, и среди них значился «состоявший при Донском казачьем № 20 полку подполковник Дмитрий Шрамков 4 июня с. г.»[31]. В полковой книге отмечено, что он умер 15 июня 1849 года.
Работы новая должность предоставила Бакланову более чем достаточно.
Вошел Бакланов в круг полковых командиров, стал непосредственно общаться с командующим войсками на Кумыкской плоскости, с командующим войсками на всем Левом фланге. По-новому стал Бакланов к окружению приглядываться. Про соседей и командиров узнавать. Низовцы — народ любопытный, прирожденные разведчики. Сразу же Бакланову представили самые достоверные факты, узнанные в соседних полках, на соседних кордонах.
С командиром Левого фланга повезло. Генерал Фрейтаг, бывший командир Куринского егерского полка, — немец. Но, говаривали, «немец, каких русских мало». Храбр, в бою расторопен, но по службе ленив и беззаботен. Представляется в шутку: «Турецкого генерального штаба». Так же в шутку признается, что портер и шампанское прославили его больше, чем победы. Линия — излюбленный край для искателей приключений, отличий и наград. Слетаются к Фрейтагу молодые гвардейские офицеры из Петербурга, а он их представляет к наградам по делу и без дела. Они же его в Петербурге возносят до небес, легенды о нем рассказывают. Впрочем, на Кавказе Фрейтаг давно, опытен, бывший командир Куринского егерского полка.
На Кумыкской плоскости командует войсками полковник Козловский, поляк из Могилевской губернии. В бою храбр и хладнокровен, но ни умом, ни образованием не отличается, к тому же любит кутить. Солдаты считают, что он от пуль заговоренный, потому что под пулями на белом коне туда-сюда разъезжает. Тайный католик. По праздникам ходит в православную церковь и крестится правильно — справа налево, а потом под шинелью перекрещивается по католически — слева направо. Говорит, что закончил Моздокский университет. Проверяли, нет в Моздоке университета. А Козловский как получил офицерские эполеты (еще до Ермолова), так и просидел безвылазно 17 лет в укреплении Казы-Юрт, в линейном батальоне. Закоренелый человек…
Формально всеми войсками командует генерал Лабынцев, начальник 19-й пехотной дивизии. Но войск у него под рукой нет, все по Линии разбросаны, а сам Лабынцев сидит в Георгиевске и ругает всех прохвостами. Генерал этот умен, грамотен, опытен и храбр, но скуп и неуживчив. Славен тем, что при Паскевиче первым в Карс ворвался во главе егерской роты.
В Даргинской экспедиции Лабынцев и Козловский, как говорят, вынесли на своих плечах остатки отряда, и теперь им, ясное дело, не сдобровать. Воронцов им этого не простит.
И про главнокомандующего Воронцова низовцы многое прознали. Прозвище у него — «аглицкая душа». Ездит на гнедой лошади, сам весь в черном, а фуражка белая. Возят за ним три значка — голубой и красный с белыми крестами и белый с черным крестом. Спокоен, внешне никогда не меняется, улыбается и всё. После Даргинской экспедиции принялся искоренять торговлю оружием и порохом, а то многие наши чиновники и торговцы чеченцам порох поставляют. Воронцов таких ловит и вешает беспощадно. Законов не знает и знать в таком случае не хочет. В Тифлисе у своей квартиры поставил железный ящик для доносов. Любит поучать, хотя ему тут, на Кавказе, самому учиться и учиться.
Выслушал все это Бакланов и вздохнул:
— Ладно, послужим…
Полк раскидан по укреплениям и постам от Сунжи до Сулака, самый западный пост — Таш-Кичикский — в 12 верстах от станицы Шелкозаводской, стоит там солдатская слободка на левом берегу Аксая. От Таш-Кичу на 30 верст тянется ровное место до крепости Внезапной, пересекают его речки Яман-су и Ярык-су. Вся эта долина — самое опасное место, ибо еженедельно подвергается набегам из лесов и с гор.
Две сотни в Герзель-ауле теснятся, перекрывают реку Аксай при выходе ее с гор на плоскость. Укрепление там небольшое, на две-три роты. Штаб полка — в Куринском.
На кордонах активность наплывами. То тихо-благо, а то хищники как с цепи срываются, по 3–4 тревоги за неделю. Чеченцы громят кумыкские аулы и прорываются к Тереку, свободно доходят до Амир-Аджи-Юрта. В станицах тогда начинается тревога. Конный резерв скачет, на площади собирается. Мужчины выскакивают на станичный вал. Женщины — туда же, только сначала детей за церковную каменную ограду заводят. Эта ограда у них вроде цитадели. Если дело ночью, то гомон на всю станицу — клики казаков и голоса казачек, которые не упускают случая вмешаться, языком всегда, а иногда и ружьем. Бабы и девки тут боевые. В Наурской станице даже «бабий день» отмечают в память о том, как станичные женщины сами, без мужей, от кабардинского набега отбились.
Для Бакланова, как для кордонного начальника, каждый день — новости. То отогнали коней и быков, то подстрелили казака на пикете, зарезали старика на пчельнике или захватили ребятишек, без спросу убежавших в виноградники.
