Наталья Навина - Последние Каролинги – 2
Подобный зал, объяснял ему когда-то канцлер Фульк, символизирует величие неба и земли, духовной и императорской власти. Ибо та власть – не власть, что не освящена церковью.
Фульк знал многое, очень многое… И сейчас Роберту был бы весьма потребен его совет. Но за все годы своего изгнания Фульк ни разу не сделал попытки связаться с ним, блюдя как свою, так и его безопасность. Впрочем, то же самое Роберт мог сказать и о себе.
Союз духовной и светской власти… Эд наверняка не признает такого союза. Но если он совершится… может быть, тогда сокровенный замысел зодчего обретет истинный смысл? Только кто тогда будет восседать в этом зале?
Обойдя молчаливого часового у верхней арки (очевидно, своевременно предупрежденного своим начальником), Роберт вышел на галерею, ведущую к восточной башне, подобную церковному трифорию. Между резными полуколоннами с обеих сторон коридора располагался ряд высоких и узких окон. Сегодня был солнечный день, и сумрак коридора словно пронизали десятки светлых прозрачных клинков. Почему ему пришло на ум подобное сравнение, ведь в этих полосах света пристало кружиться лишь ангелам да пыли?
Роберт прошел уже половину пути по галерее, когда услышал внизу голоса. Два голоса. И слишком далеко, чтобы разобрать слова. Он бросил единственный взгляд вниз, а затем, повинуясь какому-то неясному, но непреодолимому инстинкту, отступил назад и вжался в стену, стараясь полностью укрыться в тени полуколонны.
Внизу, держась за руки, шли мужчина и женщина. Вдвоем, в пустынном дворцовом переходе. Он сразу узнал их, хотя они были в обычной, не церемониальной одежде. Шли, рука в руке и, не отрываясь, глядя друг на друга. Роберт видел только затылок женщины, ее свитые в тугой черный жгут волосы. Но, когда они проходили мимо, Роберт увидел в перекрестье солнечных лучей лицо своего брата. Лицо человека, узнавшего полное, безграничное и разделенное счастье.
Одного взгляда было достаточно. Роберт закрыл глаза и еще более втиснулся в стену. Сердце бешено стучало, так, что, казалось, ребра заболят, волосы и ресницы слиплись от пота. Более всего он боялся, что они его заметят. Тогда с ним покончено.
Но они не заметили. Они были слишком поглощены друг другом. И, когда переход опустел, Роберт уже сумел справиться с собой. Медленно, однако уверенно он направился к выходу. Ему больше нечего было делать во дворце. Да и в Лаоне тоже.
Теперь он точно знал, кого он убьет.
Отговаривать его было бесполезно – в этом она убедилась много лет назад. Теперь она даже и не пыталась. Так было бы только хуже. Вопреки всему, что связывало их, решимость Эда восстановить империю для себя и своих наследников лишь крепла. И сердце ее сжималось. Разумеется, она привыкла к постоянным разлукам. Изнывать же в тоске ей было просто некогда. При муже, вечно занятом делами войны, все прочие дела королевства – суд, налоги, переговоры – постепенно и неуклонно переползали на ее плечи с молчаливого одобрения короля. «Быть тебе канцлером», – сказал он ей когда-то, и, в сущности, оказался прав. Но такой долгой разлуки, что предстояла теперь, в их жизни еще не было. Даже в случае самого удачного исхода – действия в Италии должны были занять не меньше года. А о другом исходе Эд не желал и думать. Однако, как ни тщательно скрывала она свою печаль, он ее, несомненно, чувствовал. И теперь, когда суматоха, связанная с коронацией несколько улеглась, они почти не расставались.
– Я рад, что ты берешь с собой Винифрида, – сказал он. – Когда Ги играет или дерется с ним, он становится похож на мальчишку своих лет. А то он слишком любит слушать твои ученые разговоры с Фортунатом. И читает! Слыханное ли дело – читает в пять лет!
– Люди бы сказали, что здесь не обошлось без нечистой силы, верно?
– Я не шучу. Ему предстоит стать воином и правителем, а не ученым монахом.
– Прости. Просто я не могу не думать о том, что вот еще год – и он уйдет из-под моей опеки…
– Такова судьба. Мальчик не может вечно оставаться среди женщин. Ты сама знаешь, как жесток этот мир, и чем раньше он научится защищать себя, тем лучше. Впрочем, для своих лет он уже неплохо ездит верхом. Даже лучше, чем неплохо. А когда я начну учить его владеть оружием…
– Но этот-то год у меня есть? Без тебя, но с ним.
– Ты выдержишь этот год, я знаю. Я не оставил бы тебя, если бы сомневался в твоей силе. Альбоин будет мечом в твоих руках. А советники тебе не нужны. Ты отлично умеешь без них обходиться. Только…
Она поняла, что при всех стараниях развеять ее печаль, что-то тревожит его самого.
– Только один совет я тебе все же дам. Остерегайся Роберта!
– Что?
– Я не верю ни одному его слову. Похоже, он выбрался сюда с единственной целью – проверить, что я сделаю: прикончу его или прижму к сердцу. Когда не случилось ни того, ни другого, он убрался. Не думаю, чтоб он решился открыто действовать против нас. Ведь он принес Ги вассальную клятву. Но теперь он может начать искать подходы к тебе. Ведь когда-то он был тебе лучшим другом, чем я…
Азарика взглянула на мужа с удивлением. Что это, ревность? Вот уж что ему было абсолютно несвойственно, и от чего она было всегда избавлена. Нет, тут что-то другое…
– И что же я должна делать?
– Не доверять ему. Не то, чтобы ты приказала страже стрелять, как только он окажется в пределах досягаемости. Посмотришь по обстоятельствам. Но я повторяю снова – не доверяй ему!
– Он странно вел себя на приеме. Был какой-то жалкий…
– Вот именно. А ты любишь жалеть убогих. Я не против – это свойство сильной души. Но помни – от таких и надо ждать предательства!
Азарика подумала: интересно, говорил бы так Эд, если бы по-прежнему считал Роберта своим родным братом. И поняла, что не может найти ответа на этот вопрос. Темна душа человеческая, даже самая близкая душа. И лишь кивнула в ответ.
Он говорил:
– Мы не можем держаться за то, что у нас уже есть. Это было бы неправильно и губительно для Нейстрии. Ты думаешь, мне так уж нужна императорская короны из рук папы, этого римского епископа? Все знают – Рим – это деревня, лежащая в развалинах. А рай – рай находится на острие меча. Но если мы замкнемся в Западно-Франкском королевстве, нам не видать господства на морях. И тогда не знать нам покоя ни от норманнов, ни от византийцев. А между тем бургунды преграждают мне путь к портам Средиземного моря. На севере ставят препоны Австразия и Лотарингия, а на юге все подгребает под себя этот жирный владетель Сполето. Я говорю с тобой, как ни с кем другим. Только ты можешь оценить все, что я задумал. Сделать империю не тряпичным одеялом, пошитым из рванья, какой она была при Карле Толстом, а могучей, единой и великолепной. И она будет у твоих ног, императрица!
– Пожалуйста, не называй меня так, – тихо попросила она.
– Почему? Разве твои предки не были императорами?
– Ну… предположим, были. Но они – это они, а я – это я. И пусть уж такой и останусь.
– Если бы ты не была такой, какая ты есть, разве стал бы я действовать так, как сейчас? Ты и я – одно. И не надо различать, где твоя сила, а где моя. Вдвоем мы победим всех.
– Но мы будем в разлуке.
– Она скоро кончится. Ты только дождись меня, и тогда ты узнаешь вкус настоящей победы!
В древнем Риме отцеубийц спервоначалу били розгами, а затем зашивали в мешок вместе со змеей, собакой и обезьяной, и так топили. Если же сделать это по каким-либо причинам было невозможно, отцеубийцу отдавали на съедение хищным зверям.
Сразу по возвращению с Париж Роберту доложили, что во дворце его дожидается гонец. После всего, что он навидался, Роберт мог ожидать чего угодно и велел немедленно привести гонца. Последний оказался босоногим монахом, передавшим Роберту пергамент с сигнумом Суассонского дома. Это насторожило графа Парижского. Никаких дел с молодым герцогом он не имел, и не имел также оснований полагать, что юный Генрих, только что получивший рыцарское звание из рук Эда и принесший вассальную присягу его сыну, пытается завязать интригу за спиной своего сюзерена. Или это ловушка?
Прежде, чем сломать печать, он отпустил всех приближенных. Усилия Азарики, некогда положившей столько времени, чтобы преподать ему основы грамоты, даром не пропали – теперь Роберт в чтецах не нуждался.
Однако письмо оказалось не от Генриха.
«Любезный брат! Да позволено мне будет поименовать вас так в память о дружбе, которой ваша светлость изволила дарить меня в те дни, когда я пребывала в довольстве и счастье. Ныне, скорбящая вдова, я влачу свои дни среди слез и воздыханий, ибо волею земного – но не небесного – правителя я оторвана от наследия своих близких. Убежищем мне служит мое родовое владение близ Рибемонта, на земле, которой распоряжается обитель святой Маргариты. Здесь я, хоть и не приняв монашеского сана, зачастую провожу дни в построенных моим иждивением отдельных покоях. Единственной отрадой служат мне воспоминания о дорогих усопших, а единственными гостями – те, кто в полной мере мог бы разделить горечь утраты. Любезный брат мой и друг! Я была бы рада видеть вас у себя в гостях, дабы вместе оплакать моего возлюбленного супруга и мою несчастную сестру, которых мы так безвременно лишились, и, может быть, иные нечаянные встречи могли бы утешить нас среди моря скорбей.
