Наталья Навина - Последние Каролинги – 2
– Но разве исповедник короля – не каноник Фортунат?
– Фортунат, но он уже стар, и говорят, что своим преемником он назначит этого Горнульфа. – Тема была явно неинтересна Ригунте, но она раза была показать свою осведомленность. – Только его все называют Авель…
– Авель! – Роберт едва не вздрогнул. Последнее, что он слышал о нем, было известие об его бегстве из монастыря святого Германа. С тех пор прошло немало лет, и Роберт давно не числил былого собрата по школе среди живых. Честно говоря, с некоторого времени он с подозрением относился к этим былым собратьям. И, судя по сегодняшнему поведению Авеля – взаимно. Если, конечно, это тот самый человек. Слишком уж непохож.
– Не тот ли это Авель, что служил нынешнему королю в бытность его графом Парижским?
– Ах, я не знаю. Это было так давно… А я всего год нахожусь при дворе, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. – Ригунта сделала паузу, очевидно, ожидая, что Роберт о чем-то спросит. Но он не спросил, и она продолжала: – Я только слышала, будто он сидел в темнице в чужеземной стране, но королева сказала королю, и он послал дружину его освободить…
– Королева сказала, и он послал? – с недоверием переспросил Роберт.
Ригунта обиженно надула губы и пожала плечиками.
– Ах, да все знают, что она из него веревки вьет, особенно с тех пор, как родила наследника.
Роберт не поверил ни одному ее слову. Не такой человек был Эд, чтобы позволить вить из себя веревки кому угодно, даже самому близкому человеку, как только что показала аудиенция. Тем более – женщине. А все вышесказанное он отнес на счет очевидной недалекости Ригунты и придворных сплетен.
– Прошу прощения, благородная девица, я занял у тебя слишком много времени своими пустыми разговорами. Пора нам попрощаться, а то твоя госпожа будет бранить тебя за задержку.
– Она не будет бранить! Она…
Но Роберт уже уходил от нее прочь – высокий, стройный. белокурый, такой, какой он всю неделю, с тех пор, как она увидела его на коронации, снился ей по ночам.
Ригунта тяжело вздохнула. Неужели он так и уедет в Париж, не поговорив с ней более?
Роберт о Ригунте не думал. Он думал о брате. О своем бесчувственном, холодном, бесчеловечном брате.
Фарисей помог Деделле определиться на жительство в странноприимном доме при женском монастыре святой Агнессы – были у него там кое-какие знакомства. Однажды утром от него прибежал замурзанный мальчишка из монастырской дворни с сообщением, что вернулся приор. Но добавил также, что прибыл он один.
Когда она снова приблизилась к вратам обители святого Медарда, они были широко распахнуты. Но вовсе не в ее честь. Просто в этот день крестьяне с подвластных монастырю земель пригнали на подворье свиней и коз. У ворот монастыря Деделла заметила Фарисея, беседующего с высоким рябым монахом, опиравшимся на резной посох. Судя по слышанному ей описанию, это и был приор Горнульф. Он не заметил ее появления и продолжал повествовать Фарисею.
– …а капелланом берет с собою Коннала-ирландца с подворья святого Патрика, ты, может, знаешь его?
– Этого рыжего пьяницу? Знаю, конечно.
– Хороший он человек, только горяч не в меру, не дай Бог, забудет про чин ангельский и полезет в бой, и головы не сносит… И останется тогда король без капеллана…
– Где мальчик? – громко спросила Деделла, подойдя ближе.
Приор с изумлением воззрился на нее.
– Авель, – сказал Фарисей, – ты помнишь, я тебе утром про нее говорил? Эта девушка – родная тетка малыша Винифрида. Сестра его отца.
Взгляд приора стал тяжелым. Деделла вспомнила заверения Фридеберта, какой он хороший человек, и усомнилась в этом.
– Меня зовут Деделла, ваше преподобие. Он, – последовал кивок в сторону Фарисея, – наверное, рассказал вам, что я долгие годы не знала, что мой племянник остался в живых. Я очень хочу его видеть…
– Зачем? – спросил приор. – Мальчик ни в чем не нуждается. О нем заботятся, как должно заботиться о крестнике королевы. Монахи учат его всему, что положено знать отроку из благородной семьи. Сейчас он товарищ по играм принца Ги, а когда вырастет, станет его советником.
– И ничего не узнает ни о своем отце, ни матери, ни о всех своих предках! – с отчаянием выкрикнула Деделла. – Приор, у вас есть родные? Или вы, монахи, от них отрекаетесь?
– Послушай, Авель, что ты ломаешься? – сердито спросил Фарисей. – Тоже мне, ревнитель вертограда Божия… Тебе что, трудно попросить королеву? Или, если боишься, обратись к Фортунату, а королевы попросит он, и она примет Деделлу. Тем более, из того, что я слышал, королева должна Деделлу узнать.
– Этого я и боюсь, – тихо и безнадежно произнесла Деделла. – Что она меня узнает.
На лице приора выразилось недоумение.
– Что же тут страшного? Не надо бояться. От королевы здесь за все эти годы никто никакого зла не видал.
– А от короля? – еще более безнадежно спросила Деделла.
Последовало общее молчание. Нарушил его Фарисей.
– Послушай, Авель, по отбытию короля в поход, королева, наверное, вернется в Компендий?
– Конечно.
– И Винифрида она тоже возьмет с собой?
– Может быть…
– Тогда сделаем так. Дождемся отъезда королевы. И, в любом случае, вернет она мальчика в монастырь или возьмет с собой, мы проводим Деделлу в Компендий. Не век же ей по подворьям мыкаться, нужно позаботиться об ее пропитании. Просите с Фортунатом королеву, чтобы та дала ей какое-нибудь место при себе…
– Ой, нет, не надо! – воскликнула Деделла.
– …или выделила ей какое ни на есть пожалование. И позволила видеться с племянником.
– Это ты хорошо придумал, – медленно сказал приор. – Так, наверное, и нужно сделать.
– Тогда давайте дожидаться отъезда королевы. И как только узнаем, что она в Компендии – закладываем повозку – потому что мне пешком туда не дойти…
– Подожди, – Авель нахмурился от мучительных умственных усилий. – Деделле надо увидеть племянника. Мне нужно просить королеву за Деделлу. А ты-то что будешь делать?
– Охранять твою репутацию, милостивый приор! Представляешь, какую вонь среди клира поднимет святейший Гунтрамн, когда узнает, что ты ехал от Лаона до Компендия вдвоем с женщиной?
Авель только хмыкнул.
– Тогда я вернусь на подворье, ваше преподобие, – сказала Деделла, – и буду ждать, когда вы меня позовете.
Приор благословил ее, она поклонилась ему, улыбнулась Фарисею и заспешила прочь от монастыря. Фарисей долго смотрел ей вслед, пока не сообразил, что Авель о чем-то говорит ему:
– …есть, значит, такая притча. Шли вроде бы два монаха, молодой и старый. А навстречу им девица. Поздоровалась с чернецами и дальше пошла. Идут они, и захотелось старому монаху проверить, как там у молодого с мирскими мыслями. И говорит: «Хорошая девица». «Да», – говорит молодой. «Только жаль, что у нее такой изъян, « – говорит старый. «Какой?» – спрашивает молодой. «А у нее одного глаза нет». «Как это нет? – говорит молодой. – У нее два глаза, я ее хорошо разглядел». «Ах ты, грешник, ты еще на девиц засматриваешься!» – закричал старый и долго учил младшего, бия его по-отечески посохом нещадно.
– Это ты к чему рассказал? – угрожающе вопросил Фарисей.
– Так. Вспомнилось что-то. Понимаешь, хорошая девица, но одного глаза нет.
– Ах, это ты у нас, отец приор, шутить пытаешься? – протянул Фарисей. – В следующий раз не пытайся. Глупые у тебя шутки.
До начала похода оставались считанные дни, но Роберт все медлил с отъездом. Он и сам не знал, почему. Может быть, пребывание в этом городе доставляло ему мучительное наслаждение воспоминаний о днях, когда Аола была жива… О днях, когда от него, а не от кого иного зависело, будет ли перерезана нить жизни его брата.
Была весна, и Лаон Огражденный, Лугдунум Клаватум, названный в честь языческого божества всех ремесел, был прекрасен. Умри тогда Эд, сейчас это была бы его столица. Но даже если Эд погибнет в нынешнем походе или умрет от каких-либо других причин, Лаон Роберту не достанется. Он более не наследник. Бог мой, прозвище Огражденный более подходит не городу, а его сюзерену. И все же Роберт ощутил, что надежда когда-нибудь завладеть Лаоном в нем не умерла. Оттого, должно быть, он и бродил часами по его стенам, башням и укреплениям, один или в сопровождении Ксавье, и зачастую ноги снова приносили его ко дворцу.
Солнечным утром, почти таким же теплым, как летом, ему захотелось подняться на башню, в которой был заключен Большой зал приемов, именуемую вестверк. Ведь его-то принимали в малом зале. В тот день не было приемов послов, а празднества, связанные с коронацией, уже отгремели, поэтому дворец казался на удивление запустевшим. Огромного труда стоило втолковать начальнику дневной охраны, что он не злоумышленник, а родной брат короля и имеет полное право ходить по дворцу. Тот, наконец, со страшным скрипом согласился, с условием, что телохранители и Ксавье останутся внизу. Хорошо еще, что он не потребовал отдать оружие, – с него сталось бы, стража у Эда всегда было наглая и своевольная (Роберт это помнил, он и сам когда-то входил в его охрану), но тут, наверное, Роберт не стерпел бы и перерезал ему горло. Еще начальник сказал, что, поскольку Роберт собирается пройти по восточной галерее и спуститься оттуда, он, начальник, обязан предупредить о его намерениях часовых на постах, дабы его светлость ненароком не пристрелили, из-за чего последовала еще одна задержка. Но, может быть, унижение и стоило того. В Париже не было таких величественных залов, как этот – двухъярусный, с галереями над входами из боковых приделов, открывающимися арочными проемами, и высокими окнами. Все сооружение венчали круглые деревянные башни. Стены покрывали мозаики, прославляющие как подвиги ветхозаветных царей, так и каролингских полководцев, причем первые были совершенно неотличимы от вторых.
