Валентин Азерников - Долгорукова
Вдруг X. остановился, стал перечитывать одно из описаний.
— Что? — наклонился вперёд полковник.
— Кажется, эту даму я знаю.
— Кто такая?
— Я видел её в кофейне. Даже говорил с ней.
— Кто она?
— Не знаю. Поговорили и разошлись.
— Она одна была?
— Нет, ждала мужа. Или кого-то, не знаю. Потом он подошёл.
— Его здесь нет?
— Вроде нет.
— Тогда потом опишете его — таким же вот образом. Но это после. А сейчас вот что... Вам не показалось, что она завсегдатай этой кофейни? Как она себя вела там?
— Обычно. Кофе пила. Нет, чай.
— Чай? А половой с ней как — как с постоянной?
— Не видел.
— Походите по другим заведениям в этом районе. Может, встретите. Её или её мужа.
— А коль встречу — что?
— То, что мы говорили.
— А не поверит?
— Будете убедительным — поверите.
В этот же день. Сырная лавка Кобозевых.
Задняя комната. Стена под окном была раскрыта, оттуда шёл лаз под улицу. Якимова и Богданович принимали корзины с землёй и пересыпали их в бочки для сыра. Когда одна из них наполнилась на две трети, сверху её заложили сырами.
Богданович вытер лоб, сказал Перовской:
— Какой сегодня уже день?
— Вроде три недели уже.
— Да-а... А ещё копать да копать. Эдак мы только к марту закончим.
— Ну так он до весны вроде и не собирается уезжать.
— Да кто его знает, что он собирается. Когда узнаем, поздно будет. Надо бы найти кого при дворе, из приближённых.
— Надо бы, да как...
11 февраля 1881 года. Летний сад.
По заснеженной дорожке шла Катя с детьми. Сзади шли двое из царской охраны и гувернантка.
А навстречу ей шла Варя под руку с X.
— Кого я привела, узнаешь? — X. почтительно поклонился.
— А где Его величество? — спросила Варя.
— Скоро придёт. Его, верно, Лорис, как всегда, задержал.
— День какой, — улыбнулась Варя, глядя на небо. — Так и хочется в снежки поиграть. — Она слепила снежок и решила его бросить в X., но тот нахмурился, и она стала играть с Того. К ним присоединилась и Оля. — Эй, — крикнула им Варя, — так нечестно — двое на одного.
Увлёкшись игрой, они отдалились от Кати.
— Я не имел удовольствия поздравить тебя... простите, вас.
— С чем?
— С законным браком.
— Вам Варя сказала?
— Нет, не она. Да это и не секрет никакой давно.
— Да? Ну и ладно.
— Теперь в вашем новом положении вы совсем не захотите знаться с вашими прежними... — он чуть замешкался, — друзьями.
— А у меня их нет, друзей. Вот только Варя.
— А я?
— Вы? Смешно даже.
— А кто ж я?
— Никто.
— Это вам так теперь кажется, потому что вам теперь кажется, что вам никто больше не нужен. А останься вы одна...
— В каком смысле одна?
— Ну, Государь же не вечен. И много старше вас.
— Вы опять за свою старую песню.
— Чем она старше, тем правдивее.
— Я так далеко не загадываю.
— Далеко? — он усмехнулся. — Ну а если б это случилось? Вот если б я подошёл к вам, как сейчас, но вы никого бы не ждали — некого ждать, и сказал бы вам то, что сказал, что бы вы ответили? Тоже, что я никто для вас?
— Не знаю.
— Поверьте, это очень важно. И не только для меня.
— А для кого же ещё?
— Для вас.
— Опять ваши загадки.
— Я говорю то, что могу, но, поверьте, я ведь никогда не обманывал вас. Да и зачем мне это, ложь дорогу любви не проложит. Так скажите.
— Что? — Катя увидела, как в воротах сада показался Государь, и помахала ему рукой.
— Что бы вы мне ответили тогда? — Она пошла навстречу Александру, бросив вскользь:
— Тогда и узнаете.
К X. подошла Варя — раскрасневшаяся, запыхавшаяся.
— Ты что такой скучный? Идём в снежки играть, сразу развеселишься. Прелесть как хорошо!
Он слепил снежок и бросил его в статую. И попал точно в лоб.
— Какой ты, однако, меткий, — искренне восхитилась Варя. — Ты и из пистолета так? — Он криво усмехнулся.
— Скоро узнаешь.
25 февраля 1881 года. Сырная лавка Кобозевых.
Богданович закрыл отверстие в стене деревянным щитом, подклеил края обоев.
— Ну всё, — выпрямился он, — даже не верится.
— Заряда хватит? — спросила Перовская Кибальчича.
— Должно. Восемьдесят семь фунтов. Даже при брусчатке — должно.
— Ну что ж, остаётся ждать.
— В воскресенье развод в Манеже. Может, в воскресенье?
— Сегодня двадцать пятое. Это первого марта выходит. Неделя ещё. Ну что ж, может быть...
26 февраля 1881 года. Невский проспект.
Из кафе вышел X., огляделся и пошёл по улице. Увидев ещё одно кафе, зашёл туда. И вскоре вышел...
В этот же день. Квартира Перовской.
Перовская лежала в постели с Желябовым.
— Если всё выйдет, давай уедем, Андрюша.
— Куда же?
— Не знаю. Хорошо бы куда-нибудь в тёплые края. Я так намёрзлась за эту зиму, что, кажется, никогда не согреюсь... — Он обнял её, прижал к себе. — Вот только так и согреваюсь.
— А если возьмут?
— Ну если... Мы ж знали, на что шли. Жалко, конечно, уходить из этой жизни, но главное в ней я уже узнала: ненависть и любовь, — и она прильнула к нему...
В это же время. Зимний. Кабинет Александра.
Катя и Александр, склонившись над столом, рассматривали карту.
— Нет, Каир далеко, — сказала Катя. — И там крокодилы. Лучше Ницца.
— Ты ж не была там.
— Я справлялась. Всегда тепло. Всегда море. И всегда хорошее общество.
Александр поднялся из-за стола, посмотрел куда-то вдаль, словно увидел Ниццу.
— И всегда ты, — он улыбнулся ей. — И никогда министры. — Катя засмеялась. — Но до этого, мой ангел, ещё не так близко. Я ещё с детьми не говорил об этом.
27 февраля 1881 года. Зимний.
Дети Александра с жёнами собрались в гостиной. Вошли Александр и Катя. Накануне причастия все по обычаю обнимали друг друга и просили друг у друга прощения. Одна только цесаревна не пожелала обнять Катю, ограничившись рукопожатием. Александр увидел это, но ничего поначалу не сказал, только желваки на лице заходили.
Сели пить чай. Катя молчала. Молчала и цесаревна. Молчал и Государь. Лишь наследник пытался о чём-то говорить с братом.
Вдруг Катя встала и, сказав подчёркнуто Александру: «У меня болит голова», хотела выйти. Александр попытался ласково остановить её:
— Погоди, мой ангел, я тоже скоро пойду.
— У тебя здесь и без меня хватает ангелов, оставляю тебя с ними, — и она вышла, бросив салфетку на пол.
Едва за ней закрылась дверь, Александр, уже не сдерживаясь, сказал цесаревне:
— Я не знаю, что я плохого тебе сделал, Минни, что ты так оскорбительно относишься ко мне. Мне казалось, я люблю тебя, как и всех, но, очевидно, ты не ценишь хорошего отношения, и тебе более приятно, когда в семье господствует взаимная неприязнь...
Наследник хотел возразить отцу, но тот жестом отмёл его возражения.
— Я ведь уже сказал: Екатерина Михайловна мне жена, и, выказывая ей свой вздорный характер, вы выказываете его мне. Если вы недостаточно почтительны к своему отцу и своему Государю, то постарайтесь хотя бы не показывать мне это, можете вообще не ходить ко мне, и я, в свою очередь, тоже...
Его всё нарастающий гнев был прерван тем, что цесаревна вдруг поднялась, но не вышла из комнаты, как Катя, а подошла к Александру и встала перед ним на колени, сказав:
— Ваше величество, простите меня. Утром я просила у вас прощения по обычаю, за весь год, а теперь от сердца за сегодня, за то, что обидела вас и Катю. Я больше никогда не огорчу Ваше величество, обещаю вам. Ещё раз простите меня и поверьте, я ценю вашу любовь и отвечаю вам тем же.
Александр заморгал вдруг, у него выступили слёзы, он поднял цесаревну с колен и обнял её.
— Дети мои, — сказал он, — я не знаю, сколько ещё Господь отпустил мне быть с вами, но я молю его и прошу вас: ничем не омрачайте эти оставшиеся нам дни...
В это же время. Невский проспект.
Желябов прощался с Перовской.
— Ну я пойду к Тригони, — сказал Желябов. Они стояли у сырной лавки. — Надо взять материалы.
— Можно я с тобой?
— Нет, увидимся вечером.
Перовская приподнялась и поцеловала его.
— До вечера.
28 февраля 1881 года. Дворцовая церковь.
Александр с семьёй принимал причастие. У алтаря слева от него была Катя с детьми, справа великие князья Константин и Владимир с жёнами.
