Мария Сосновских - Переселенцы
Старуха стояла поодаль, сложив на животе руки.
– А вы сами что же? – удивился пришлый. – Садитесь, в компании-то веселее!
– Да давеча уж поела. Ты сам ешь давай, да не обессудь – чем богаты, тем и рады. Семья-то на покосе, дак я и печь седни не топила… Вечером мои приедут – тогда на тагане суп сварю свежий…
– Ну, спасибо вам, мать, за угощение! – кончив еду, положил ложку пришлый. – Досыта накормили, даже в сон поклонило… Можно, я в сенях на часок прилягу?
– Да в сенях тебе, сынок, неспособно будет! – захлопотала старуха, которой шибко понравился обходительный постоялец. – И я туда-сюда хожу, дверями хлопаю, да и мухи, язвило бы их… Иди-ка ты лучше на сеновал, там хорошо, прохладно…
Не успела она показать лестницу на сеновал, как к дому подъехала пароконная телега, а на ней – староста с сыном.
– Здравствуйте, я из волости к вам по делу, – вышел из калитки пришлый.
– Дак проходи, гостем будешь, – пригласил староста. Наказав сыну распрягать лошадей, он повел гостя в избу.
– Значит, на вечное поселение к нам, после каторги? – спросил он, выслушав пришлого и вглядываясь в его лицо. У того были белокурые волосы, серые, со стальным отливом глаза, пшеничные усы и аккуратно подстриженная бородка.
– Откуда, говоришь, родом-то?
– Издалека, из Малороссии. Я – русский поляк. До каторги у тамошнего пана служил, потом дело одно вышло… долго рассказывать. Слыхали вы когда-нибудь про политических?
– Это против царя которые, что ли? – насторожился староста.
– Против царского режима…
– Вот оно что! Ну, а прозванье, имя и по батюшке – как?
– Фамилия моя – Сосновский, а зовут – Вацлав Казимирович.
– Иноземец, что ль – имя-отчество не вдруг и выговоришь… Ну да ладно! Раз послан волостью к нам жить – живи, только народ не мути. Пожитки-то твои где?
– Вон в мешке, в сенях…
– И всего-то?
– Еще сундучок с книгами остался в Тобольске. Знакомые с оказией прислать обещали.
– А книги-то там, поди, против царя да помещиков?
– Такие уж давно полиция изъяла…
– Ну ладно, живи, только чем ты жить-то будешь? В батраки, что ли, наниматься?
– Стану делать то, что умею!
– Да что ты умеешь-то? Неуж – пахать, сеять, за скотом ходить? А вот в кузне ковать али плотничать сможешь?
– Уж в кузнице как-нибудь справлюсь!
– Вот что, парень, нанимайся-ка ты к моему брату, Африкану. Своя кузница у его, а помогать-то некому: в семье все дочери; был один сын, да о прошлом годе помер. Вот сейчас поужинаем да и пойдем к ему! Африкан – мужик уж в годах, он тебя за сына держать будет, коль ты ему по душе придешься! Бабка, собирай на стол ужинать! Поужинаем – пойдем к Африкану, поведу ему работника.
– Вечно ты, дедко, не в свое дело суешься! Африкан-от и без тебя найдет работника, когда надо будет. Как ты можешь нахваливать, когда сам не знашь, што он за работник!
– Работник у хозяина корнями не врастает… Худо будет робить, так выгонит Африкан, только и всего. Пошли, парень, как тебя… Вацлав! Ну, я буду звать тебя Вячеслав – по-русски.
– Как хотите…
Африкан Савватеевич Кузнецов нового работника нанять согласился, но сначала принялся выспрашивать:
– Ты из иноземцев, что ли?
Вацлав снова усмехнулся:
– Нет, я русский, только польского происхождения.
– А какому Богу молишься, нашему аль какому другому? Ежли басурманин какой, говори сразу. Из басурман работника нам не надобно, мы – православные.
– Я тоже православный.
– Семейный?
– Нет, одинокий я, холостой.
– А отец-мать живы?
– Когда из дому поехал, были живы, а теперь не знаю…
– Видать, плохо они тебя учили уму-разуму, ежели ты против царя-батюшки пошел! Рази можно? Кулаком стену не прошибешь, да и одного царя сместят, дак все едино – другого посадят!
– Вот это уж – истинная правда, – опять усмехнулся Вацлав.
– А где же, скажи на милость, Мала Расея – далеко, поди?
– Далеко!
– Да, вот што я тебе еще скажу, друг любезный: будешь жить у меня, в доме одни девки, целых четверо, лихоманка их понеси. Старшая Агашка – та двадцати пяти годов вдовой осталась, мужик-от помер, тоже у меня живет. Дак ты, парень, смотри, я наперед утверждаю, сам понимашь, если че – в момент за ворота выгоню! Мои девки не про тебя, так сразу и знай… Девки – оне че, глупый народ, им бы все хи-хи да ха-ха.., а ты не обращай на них внимания! В случае чего – женатым скажись…
И наказал же меня Господь этими девками! Был у меня сын-от один, да тридцати еще не было – помер. Жена с дитем осталась, дак сразу к отцу ушла жить: ково тут, в таком сорочьем колке жить – столько золовок! Когда стирка, пойдешь по ограде – тьфу ты, одне юбки да бабьи кофты на вешалках-то!
Все четыре дочери Африкана Савватеевича были похожи друг на друга: рыжие и веснушчатые, как сорочье яйцо, особенно Агафанида и Елизавета. Впрочем, и остальные дочери Африкана Савватеевича были Вацлаву одинаково противны…
Хозяйка – толстая, рыжая, веснушчатая, обрюзглая и с одышкой, почти ничего по дому не делала. В летнее время она с утра до вечера сидела за оградой и больше всех в деревне знала всяческих сплетен. Скоро, с легкой руки старосты, а потом и африкановой семьи, все в деревне стали звать Вацлава Вячеславом.
Все лето и осень ссыльный поляк проработал у Африкана Савватеевича. И в кузнице, и по хозяйству он стал незаменимым работником: умел делать исключительно все.
Покров на деревне – не только престольный праздник, но и время расчета хозяев с наемными работниками. Вацлав хотел уйти от хозяина, но тот не хотел отпускать доброго работника, так не хотел, что, скрепя сердце, прибавил ему плату и справил на зиму шубу и шапку – правда, на деньги Вацлава.
Ссыльный поселенец поляк Сосновский остался в работниках еще на год. Зимой Вацлав выпросился поехать вместе с хозяином в Ирбитскую слободу, на ярмарке встретил знакомых из Тобольска, которые пришли с купеческим обозом и привезли его сундучок с книгами. Вацлав много читал, стал ходить в свободное время в деревенскую пожарницу, подолгу беседовал с мужиками. Мужики порой слушали его, разинув рты.
Школы в деревне не было, грамотных – тоже, хотя многие хотели учить детей. Но немало было и против. Неграмотные отцы говорили так: «Нашто мужику-крестьянину грамота? Пахать землю он и без нее может». По весне решили строить школу всем обществом. Учить ребятишек взялся ссыльный иноземец Вячеслав.
Африкан Савватеевич впрямую сказал своему работнику: «Ты, Вячеслав, народ в деревне со школой этой не мути! И какой из тебя учитель?! Раз ты работник мой, то в пожарницу ходить тебе запрещаю, вот и весь сказ! И дома работы невпроворот!».
Томительно долго шел этот год для ссыльного. Но всему на свете бывает конец – вот и осень, скоро Покров.
Вацлав уже не раз возил молоть хозяйское зерно на мельницу в Прядеину. Поездки на елпановскую мельницу для него были сущими праздниками: крепко ему нравился глава богатого семейства Петр Васильевич; кроме этого, в мельничной караулке было всегда много нового народу. В караулке ему рассказали, что Елпановы – самые богатые люди в округе, держат много работников и что сейчас они ищут мельника. Вацлав с нетерпением ждал Покрова, чтобы рассчитаться с хозяином. Но перед самым Покровом в кузнице Африкан Савватеевич неожиданно повел с ним такой разговор:
– Вячеслав, оставайся у меня в зятьях, женю, девок взамуж отдам, останемся мы со старухой да ты. А потом – все хозяйство твое будет…
– Увольте уж, Африкан Савватеевич! Много чести для меня… Помнишь, что вы говорили, когда я на работу нанимался?
– Да мало ли што я говорил, не знал ведь я тебя тогда! А теперь вижу – ты человек стоющий, полгода у нас жил, робил по-доброму, и мы к тебе привыкли. Право слово, оставайся насовсем! С Агашкой вас поженим, Лизка с Федоркой взамуж выйдут – меньше бабья в дому-то станет…
Вацлав, усмехнувшись, сказал:
– Нет уж, Африкан Савватеич, не останусь я у вас более, рассчитайте меня.
– Ну, как знашь, хозяин – барин. Потом, может, передумаешь, дак приходи, завсегда приму!
С тем взял ссыльный свою котомку, пошел в Прядеину, нанялся к Елпановым мельником и заодно мельничным мастером. На мельнице было работать интереснее и веселее, много приезжало разного народу.
В деревне Галишевой через три года обществом построили школу. Это была просто изба: три окна на дорогу да два – во двор. Хотя двора как такового не было, а стоял дровяной сарай. Вацлав поместился в школе и за дощатой перегородкой устроил себе комнату с одним окном, небольшим столиком, навесным шкафом; на стене были полки с книгами. Посредине школы была сложена большая русская печь, которая одним боком выходила в комнатушку Вацлава, и зимой там было тепло.
В первый год в деревне родители отдали в школу десятерых мальчиков. Съездили в Ирбитскую слободу, купили грифельные доски и грифели, понемногу бумаги; букварь был на всех один.
