Ильденфонсо Фальконес - Собор Святой Марии
— Баронесса не позволит, чтобы ты получил место, — объяснил конюх. — После того как ты побывал у нас, мой сеньор получил записку от баронессы, в которой его просили не давать тебе работу. Я сожалею.
— Ублюдок, — сказал он ему на ухо тихим, но твердым голосом, растягивая гласные. Томас от неожиданности подпрыгнул и попытался убежать, но Бернат, стоя сзади, схватил его за шею и сжал так, что стремянный стал оседать. Только тогда он ослабил давление. «Если знатные сеньоры получают записки, — подумал Бернат, — значит, кто-то наверняка следит за мной». Он попросил конюха, чтобы тот позволил ему выйти через другую дверь, и Томас, стоя в противоположном углу от двери конюшни, не мог видеть, как Бернат незаметно подкрался сзади. — Это ты постарался, чтобы повод оборвался, правда? Чего ты еще хочешь? — Бернат снова сдавил стремянному шею.
— Я… — хватая ртом воздух, начал Томас.
— Что ты хочешь сказать? — Бернат надавил сильнее. Стремянный попытался высвободиться, но у него ничего не получилось. Через несколько секунд Бернат заметил, что тело Томаса снова начало оседать. Он отпустил его и повторил вопрос: — Что ты хочешь мне сказать?
Прежде чем ответить, Томас шумно втянул в себя воздух. Как только бледность сошла с его лица, на губах появилась ироническая улыбка.
— Убей меня, если хочешь, — сказал он, прерывисто дыша, — но ты прекрасно знаешь, что, если бы не поводья, случилось бы что-то другое. Баронесса ненавидит тебя и всегда будет ненавидеть. Ты — всего лишь беглый раб, а твой сын — сын беглого раба. Ты не получишь работу в Барселоне. Так приказала баронесса, и, если не мне, то кому-нибудь другому поручат за тобой шпионить.
Бернат плюнул ему в лицо. Томас не только не пошевелился, но его улыбка расплылась еще шире.
— У тебя нет выхода, Бернат Эстаньол. Твой сын должен будет просить прощения.
— Я попрошу прощения, — сдался Арнау, выслушав объяснение своего отца. Той ночью, сжимая кулаки и сдерживая слезы, он сказал: — Мы не можем бороться против знати и должны работать. Свиньи! Свиньи! Свиньи!
Бернат смотрел на своего сына. «Там мы будем свободны», — вспомнил он свое обещание, когда через несколько месяцев после рождения Арнау принес его в Барселону И ради этого столько усилий и лишений?
— Нет, сынок, подожди, поищем что-то другое…
— У них власть, отец. Знать властвует везде: в городе, на ваших землях…
Жоан молча наблюдал за ними. «Нужно повиноваться и покоряться князьям, — учили его преподаватели.
— Человек обретет свободу в царстве Господнем, а не в этом».
— Они не могут властвовать во всей Барселоне, — твердо произнес Бернат. — Да, только у знати есть лошади, но мы можем выучиться и другому ремеслу. Что-нибудь найдем, сынок. — Бернат заметил лучик надежды в глазах сына, которые расширились, как будто он хотел впитать в себя его последние слова. «Я обещал тебе свободу, Арнау. Значит, я должен дать ее тебе, — думал Бернат, — и я дам ее. Не отказывайся от нее так поспешно, мой мальчик».
В течение многих дней Бернат бродил по улицам в поисках места для себя и сына. Сначала, когда он заканчивал работу в конюшнях Грау, Томас шпионил за ним, даже не пытаясь прятаться, но прекратил делать это, поскольку баронесса поняла, что не может влиять на ремесленников, мелких торговцев и строителей.
— Едва ли он что-нибудь найдет, — попытался успокоить ее Грау, когда супруга набросилась на него с криком, жалуясь на действия крестьянина.
— Что ты хочешь сказать? — спросила она.
— Он не найдет работу. Барселона страдает от последствий своей непредусмотрительности. — Грау никогда не ошибался в оценках, и баронесса решила выслушать его. — Урожаи последних лет были ужасными, — продолжал объяснять ей муж, — сельская местность перенаселена, и те крохи, которые там собирают, не доходят до города. Крестьяне съедают свой урожай сами.
— Но Каталония большая, — перебила его Изабель.
— Ты права, дорогая. Каталония очень большая, это так, но уже много лет сельские жители не занимаются выращиванием зерна, а именно хлебом живут люди. Теперь они выращивают лен, виноград, оливки или фрукты, но не зерно. Обмен обогатил сеньоров в сельской местности, и нам, торговцам, было хорошо, но ситуация начинает становиться нетерпимой. До сего времени мы получали зерно с Сицилии и Сардинии, однако война с Генуей мешает нам снабжать себя мукой. Бернат не найдет работу, но у всех, включая и нас, будут проблемы, и все это по вине четырех знатных бездарей…
— Как ты можешь так говорить? — воскликнула баронесса, почувствовав себя задетой.
— Увидишь, дорогая, — серьезно ответил Грау. — Мы посвящаем себя торговле и зарабатываем много денег. Часть этого заработка мы вкладываем в собственное дело. Сейчас мы не плаваем на кораблях, как десять лет назад, поэтому продолжаем зарабатывать деньги. Но знатные землевладельцы не вложили ни гроша в свои земли или в технологии. Вследствие этого они продолжают использовать те же орудия для вспашки и те же способы, которые применяли римляне. Римляне! Земли должны оставаться под паром раз в два-три года. В то же время, если за ними хорошо ухаживать, этот срок можно увеличить в два и даже в три раза. А этих знатных собственников, которых ты так защищаешь, будущее не интересует.
Единственное, чего они хотят, это легких денег. Тем самым они ведут графство к разорению.
— Но это ненадолго, — возразила баронесса.
— Ты знаешь, сколько стоит квартера[2] пшеницы? — Изабель не ответила, и Грау, покачав головой, сказал: — Примерно сто сольдо. А знаешь, какова ее обычная цена? — На этот раз он не стал ждать ответа. — Десять сольдо немолотая и шестнадцать молотая. Стоимость квартеры выросла в десять раз!
— Но мы-то сможем обеспечить себя зерном? — спросила баронесса, не скрывая возникшей у нее озабоченности.
— Ты не хочешь меня понять, дорогая. Мы сможем заплатить за пшеницу… если она будет, но я допускаю, что наступит момент, когда ее просто не будет. Если этот момент уже не наступил. Проблема заключается в том, что, несмотря на рост цены пшеницы в десять раз, люди продолжают зарабатывать столько же.
— Значит, у нас не будет недостатка зерна, — перебила его Изабель.
— Нет, но…
— И Бернат не найдет работы.
— Не думаю, но…
Устав от его объяснений, баронесса вздохнула.
— Это единственное, что меня беспокоит, — заявила она, прежде чем покинуть комнату.
— Скоро наступит нечто ужасное, — договорил Грау, но жена уже не слышала его слов.
Плохой год. Бернат устал выслушивать эту отговорку всякий раз, когда появлялся там, куда он приходил просить работу. «Я вынужден распустить половину моих подмастерьев, а ты хочешь, чтобы я дал тебе работу?» — говорил ему один. «Очень плохой год, мне нечем кормить своих сыновей», — объяснял другой. «Ты что, не знаешь? — возмущался третий. — Сейчас плохой год, я уже истратил больше половины моих сбережений, чтобы прокормить семью, в то время как раньше мне бы хватило и двадцатой части». «Мне ли не знать», — с горечью думал Бернат и продолжал искать работу, пока не пришла зима и не наступили холода. Именно тогда в городе появились места, в которых он даже не осмеливался спрашивать о работе. Дети голодали, родители постились, чтобы прокормить своих отпрысков, а еще оспа, тиф и дифтерия, которые донельзя обострили ситуацию.
Арнау проверял кошелек своего отца, когда того не было дома. Сначала он это делал еженедельно, но теперь подсчитывал монеты каждый день. В некоторые дни Арнау проверял кошелек несколько раз, убеждаясь в том, что его содержимое тает слишком быстро.
— Какова цена свободы? — спросил он однажды у Жоана, когда они молились Святой Деве.
— Святой Григорий говорит, что вначале все люди рождались равными, и поэтому все были свободны. — Голос Жоана звучал спокойно и размеренно, как будто мальчик повторял урок. — Были люди, рожденные свободными, которые по своей собственной воле пошли в подчинение сеньору, чтобы он о них заботился. Они теряли часть своей свободы, но добивались того, что сеньор брал на себя ответственность беспокоиться о них.
Арнау слушал брата, с тоской глядя на Святую Деву. «Почему ты мне не улыбаешься? Святой Григорий. Был ли пустой кошелек у Святого Григория, как у моего отца?»
— Жоан, — позвал он брата.
— Что?
— Как ты считаешь, что мне следует делать?
— Ты сам должен принять решение.
— А ты как думаешь?
— Я уже тебе сказал: были свободные люди, которые приняли решение, чтобы сеньор о них заботился.
В тот же самый день, стараясь, чтобы отец не знал, Арнау явился в дом к Грау Пуйгу. Он зашел через кухню, чтобы его не видели в конюшнях. Там он встретил Эстранью, такую же толстую, как будто голод на нее не действовал. Она стояла перед котлом, который висел над огнем, и покачивалась, словно утка.
