Ильденфонсо Фальконес - Собор Святой Марии
Бернат, находившийся в то время в конюшне, услышал сначала цокот копыт о брусчатку двора, а затем крики баронессы. Вместо того чтобы вернуться шагом, спокойно, как это всегда было, лошади с силой били копытами о камни. Когда Бернат направился к выходу, Томас вошел в конюшню, ведя под узды возбужденную лошадь. Животное, все в поту, дышало, раздувая ноздри.
— Что?.. — хотел было спросить Бернат и осекся.
— Баронесса хочет видеть твоего сына! — крикнул ему Томас, нанося удары по спине лошади.
Со двора доносились женские крики. Бернат снова посмотрел на бедное животное, которое неистово било копытами по земле.
— Сеньора хочет видеть тебя! — снова крикнул Томас, когда Арнау покинул помещение, где хранилась упряжь.
Арнау посмотрел на отца, но тот лишь пожал плечами.
Они вышли во двор. Разъяренная баронесса, размахивая кнутом, который она всегда носила с собой, когда выезжала верхом, кричала на Хесуса, гувернера и всех рабов, которые стояли перед ней. Маргарида и Жозеп находились здесь же.
Возле них стоял Женйс, с синяками, в крови и в разорванной одежде. Как только появились Бернат и Арнау, баронесса сделала несколько шагов по направлению к мальчику и ударила его по лицу кнутом.
Арнау поднял руки, защищаясь. Бернат хотел вступиться, но ему не дал Хесус.
— Посмотри на это! — заорал старший конюх, отдавая Бернату оторвавшуюся веревку и мушкетон.
— Это работа твоего сына!
Бернат взял веревку и мушкетон и осмотрел их. Арнау все еще держал руки у лица. Он хорошо помнил, что проверял их за день до этого. Когда мальчик проследил взглядом за своим отцом, тот как раз смотрел в сторону дверей конюшни, откуда Томас наблюдал за этой сценой.
— Все было в порядке! — крикнул Арнау, хватая веревку и мушкетон и тряся ими перед Хесусом. Он снова бросил взгляд в сторону дверей конюшни. — Все было в порядке, — повторил он, и первые слезы выступили у него на глазах.
— Смотрите, он еще плачет, — внезапно раздался голос Маргариды, которая указывала на Арнау.
— Это он виноват в том, что с тобой произошло, — добавила она, обращаясь к своему брату Женйсу. — А ты не плакал, когда упал с лошади по его вине, — соврала она.
Жозеп и Женйс сначала никак не отреагировали на ее слова, но потом стали насмехаться над Арнау.
— Плачь, детка, — сказал один.
— Да, плачь, детка, — повторил другой.
Арнау видел, как они показывали на него пальцем и смеялись. Но у него не было сил остановиться! Слезы катились у него по щекам, а грудь вздымалась от всхлипываний. Протягивая руки, Арнау снова и снова показывал веревку и мушкетон, в том числе и рабам.
— Вместо того чтобы плакать, ты должен был бы попросить прощения за свою небрежность, — строго произнесла баронесса, поворачиваясь к своим приемным детям. На ее губах появилась злорадная улыбка.
Прощение? Арнау вопросительно посмотрел на отца. За что? Бернат не сводил с баронессы пристального взгляда. Маргарида продолжала показывать пальцем на Арнау и шушукалась со своими братьями.
— Нет, — запротестовал Арнау. — Все было в порядке, — добавил он, кладя веревку и мушкетон на землю.
Баронесса стала размахивать руками, но остановилась, когда Бернат вдруг решительно шагнул ей навстречу. Хесус схватил его за руку.
— Не забывайся, она из знати, — шепнул он ему на ухо.
Арнау с тоской посмотрел на всех, кто стоял у конюшен, и побрел прочь.
— Нет! — закричала Изабель, когда Грау, узнав о случившемся, решил расстаться с отцом и сыном.
— Я хочу, чтобы Эстаньол остался здесь и работал на твоих детей. Я хочу, чтобы он все время помнил, что мы еще не решили, прощать его сына или нет. Я хочу, чтобы этот ребенок при всех попросил прощения у твоих детей! А если ты их выгонишь, я никогда этого не добьюсь. Сообщи ему, что Арнау не сможет приступить к работе, пока не попросит прощения… — Изабель кричала и яростно жестикулировала. — Скажи Бернату, что до тех пор, пока его сын не извинится, он будет получать только половину платы. И предупреди его, что, если он будет искать работу в другом месте, мы сообщим всей Барселоне о случившемся и ему никогда не удастся найти себе место. Я желаю услышать извинения! — требовала она в истерике.
«Сообщим всей Барселоне…» Грау заметил, как мурашки побежали по его телу. Столько лет он пытался скрывать своего зятя, и теперь… теперь его жена хотела, чтобы вся Барселона узнала о его существовании!
— Прошу тебя, будь благоразумной, — только и сказал он — ничего другого в голову не пришло.
Изабель посмотрела на мужа налитыми кровью глазами.
— Я хочу, чтобы они унизились!
Грау собирался что-то ответить, но внезапно замолчал, поджав губы.
— Благоразумие, Изабель, благоразумие, — сдержанно произнес он после паузы.
И все-таки Грау уступил требованиям капризной супруги. В конце концов, Гиамоны уже давно нет в живых, решил он. И потом, в его семье не было родинок и всех их знали как Пуйгов, а не как Эстаньолов.
Когда Грау вышел из конюшен, Бернат услышал от главного конюха о новых условиях работы.
— Отец, этот поводок был в порядке, — оправдывался Арнау ночью, когда они были втроем в своей маленькой комнате. — Я вам клянусь! — говорил он, глядя на молчащего Берната.
— Но ты не можешь доказать этого, — вмешался Жоан, который знал о происшедшем.
«Мне не надо клясться, — подумал Бернат. — Но как я могу объяснить тебе?..» Бернат вспомнил, как у него похолодело внутри, когда он услышал слова сына, который ответил: «Я не виноват и не должен извиняться».
— Отец, — повторил Арнау, — я клянусь вам.
— Но… — помедлив, Бернат велел сыну молчать и добавил: — Я верю тебе, сынок. А сейчас спи.
— Но… — попытался возразить Арнау.
— Спать!
Арнау и Жоан погасили светильник, но Бернату пришлось долго ждать, прежде чем он услышал спокойное дыхание детей, свидетельствующее о том, что они наконец заснули. Как ему сказать, что они требуют от Арнау извинений?
— Арнау… — голос Берната задрожал, и мальчик, который одевался, собираясь на работу, удивленно посмотрел на отца. — Грау… Грау хочет, чтобы ты извинился; в противном случае…
В глазах Арнау застыл немой вопрос.
— …он не позволит, чтобы ты вернулся работать в конюшни.
Не успел Бернат закончить фразу, как увидел, что лицо сына стало серьезным. До сих пор ему не приходилось видеть его таким. Бернат бросил взгляд в сторону Жоана: тот тоже замер с открытым ртом, не успев одеться. Бернат хотел продолжить разговор, но в горле запершило, и он закашлялся.
— Значит… — начал Арнау, нарушая молчание, — вы считаете, что я должен попросить прощения?
— Арнау, я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным. Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия. И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы возвращаемся к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, с одной разницей: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать…
— Что же вы мне посоветуете, отец?
Бернат немного помолчал.
— Я, как и ты, не подчинился бы.
Жоан попытался вмешаться в разговор.
— Не слушайте этих каталонских баронов! — воскликнул он. — Прощение… прощение дает только Господь.
— А как же мы будем жить? — спросил Арнау.
— Не беспокойся, сынок. Я накопил немного денег, и это позволит нам продержаться какое-то время. Поищем себе другое место. Грау Пуйг не единственный, кто держит лошадей.
Бернат не стал терять и дня. Тем же вечером, после работы, он начал искать место для себя и Арнау. Ему удалось найти дом, где тоже жила знать. У них были конюшни, и его хорошо принял управляющий. В Барселоне было много семей, которые завидовали тому, как ухаживали за лошадьми Грау Пуйга, и, когда Бернат представился как ответственный по уходу за лошадьми, управляющий проявил интерес и согласился нанять его и сына. Но на следующий день, когда Бернат снова пришел в конюшни, чтобы ему подтвердили решение, которому он уже порадовался с сыновьями, с ним даже не стали разговаривать.
«Там будут недостаточно платить», — солгал он вечером за ужином. Утром Бернат снова отправился на поиски, заходя в другие знатные дома, где были конюшни. Однако, несмотря на готовность нанять его, на следующее утро он получал отказ.
— Тебе не удастся найти работу, — сказал ему один конюх, тронутый отчаянием, которое было написано на лице Берната. Тот стоял, опустив глаза, перед очередной конюшней, где ему тоже отказали.
— Баронесса не позволит, чтобы ты получил место, — объяснил конюх. — После того как ты побывал у нас, мой сеньор получил записку от баронессы, в которой его просили не давать тебе работу. Я сожалею.
