Ступников Юрьевич - Всё к лучшему
Мужик в темноте возник как из-под земли на расстоянии вытянутой руки. Он был совсем «черный» на фоне черной стены черной улицы черного города.
– Эй, – сказал он беззлобно. – Ты гей?
Я тогда не знал, что это такое, но на всякий случай, не останавливаясь, сказал:
– Нет.
– А доллар есть?
– Нет.
– А ты подумай?
Он пошел за мной, пристраиваясь сбоку.
– Сказал же тебе – нет.
Мужик поднял с улицы увесистый камень.
– На, – я сунул ему пятерку, отложенную в расходы на завтрашний день.
Он словно растворился в темноте. Мне повезло – это был одиночка-наркоман. Позже, уже в Нью-Йорке, мне объяснили, что если уж нет машины, в кармане всегда надо носить с собой не менее пятнадцати долларов. На случай грабителей или наркоманов. Меньше не рекомендуется, могут обидеться и ударить ножом.
И все-таки первые заработки окрыляли. Чтобы начать жизнь в Штатах с нуля, как минимум, надо было где-то заработать первые двести-триста долларов. Точнее, удержать.
Наутро я попытался устроиться на любую работу в одну из местных газет: курьером, посыльным, уборщиком. Мне повезло. Заведующий международным отделом солидной «Филадельфии энкваэрер» оказался совсем нетипичным американцем. Он не мотал поощрительно головой, не скалил зубы, не излучал активную доброжелательность.
– Послушай, парень, – сказал он просто. – Тебе надо идти обычным путем эмигранта и переучиваться или, а это, как мне кажется, у тебя получится, переезжать в Нью-Йорк. В озере легче выжить обычным рыбам, там мало хищников. В океане гораздо опаснее и труднее, но и воды больше. И возможностей тоже, если есть желание жить.
Он не послал меня в «гуд лак», этот коллега американец, но обосновал то, о чем я уже думал: вырваться.
На самом деле это одно из ключевых понятий в жизни. Вырваться из школы, из дома, из одиночества, из рутины, перемалывающей год за годом выделенное нам Богом время. Вырваться из обстоятельств, в которые человека ставит государство или он загоняет сам себя. Вырваться из бедности, ставшей наказанием. И из благополучия, означающего нередко не более, чем плату за поражение в жизни.
Но главное, нужно было вырваться. Даже в никуда.
А это всегда означает – подальше.
ИСПЫТАНИЕ
Я закинул рюкзак и вышел из чужого дома в чарующую золотую пенсильванскую осень, свежую и жизнерадостную. Тогда мне было почти легко. И немного страшно от полной неизвестности впереди. До вокзала надо было добираться с пересадкой, потом дальше на Нью-Йорк. А там – как будет.
Среди сосен мыкались коттеджи и пересвистывались белочки. Район американского среднего класса.
У автобусной остановки на стволе одиноко висело объявление: «Скорая телефонная помощь. Если вы в беде и вокруг вас никого нет, а вам некуда идти – звоните, мы поможем».
– Прямо, знак свыше, – подумал я, сбросив все свои пожитки на влажную от прошедшего дождя парную землю. – Бывает же такое. Может, Бог есть. А то я…
Последняя строчка с телефоном вернула в реальность: «Общественная организация геев и лесбиянок Филадельфии. Звони. Мы немедленно придем тебе на помощь!».
– Бога нет,- сказал я и подумал: «А чем черт не шутит?».
Подошедший автобус уже открывал мне дверь в Америку.
ДЗЕНЬКУЮ БАРДЗО
Жизнь не такая длинная, как кажется вначале, по недоразумению от рождения. Но и не столь короткая, как оказывается потом.
Я никогда не думал, что именно белорусский язык может стать для меня шансом выживания в Америке. Представить себе не мог. Даже в кошмарных снах первых месяцев свободы. Свободы подохнуть или прорваться.
Один человек мне сказал, что языки надо знать.
– Надо, – ответил я и подумал, что сначала учишься говорить, а потом всю жизнь – молчать. Но к заработку это не относится.
В декабре в Нью-Йорке промозгло, как в овощехранилище. Но все равно каждому найдется и место, чтобы спрятаться или высунуться, и морковка, чтобы съесть или приманить. Высокая влажность здесь даже несильный мороз превращает в холод, тягучий, как чувство голода, и переползающий изнутри – вовнутрь. Словно безысходность. Особенно если у тебя легкая осенняя куртка, полушерстяной свитерок, а также текущие нос, ботинки и счета.
Я уже полтора месяца был в этом городе. И немного его знал: недостаточно для туриста, но приемлемо для эмигранта. Мне не были чужими южный Бронкс, похожий на полуразрушенный город, где даже днем опасно ходить по улицам, а «белые», залетевшие сюда по незнанию, сразу же панически проскакивали его на машинах, закрыв двери на все замки, и улыбчивые ребята из Шри-Ланки, бывшие боевики из «Тигров Тамила Элама», с которыми мы вместе мыли посуду в небольшом итальянском ресторанчике в Квинсе, и еврейская забегаловка на несколько столиков в самом центре Манхеттена, где я подработал «басбоем», или, короче, уборщиком.
И даже магазин подержанной мебели в «черном» районе Бруклина, где жили в основном афроамериканцы. После работы, пятнадцать минут возвращаясь к метро, я уже не обращал внимания ни на холод, ни на темень, а просто стремился раствориться в полупустых промерзших улицах, сквозя мимо наркоманов и групп черных бездельников-переростков, в третьем поколении сидящих на государственном пособии и не знающих, где и как себя занять. Это была их страна и мой выбор.
Я скользил мимо них, не оглядываясь и не поднимая глаз, с одной только мыслью: скорее в вагон подземки. До Брайтона. Который Бич. Что с английского на слух можно перевести и как «пляж», и как «сука», и еще, на уже русском сленге, как «бомж».
Я и был бомж.
Комнатка брайтоновского кирпичного курятника с маленьким окном, кроватью, зеркалом и табуреткой напоминала камеру или кладовку. Метров пять в длину и почти три в ширину. Вдвоем не разойтись. Но больше за полторы сотни долларов в месяц там ничего и не помещалось, хотя и помещать было нечего. Да и не на что.
В Америке мне сразу крупно повезло – и на жилье, и на людей. Но больше всего – с еврейской организацией «Наяна», которая сделала меня по-настоящему свободным на все четыре стороны американской мечты. Без нее, «Наяны», я бы, может, и не понял, что храмы строят для мазохизма попрошаек, офисы – для обеспечения занятости мудаков, дома – для пожизненного рабства выплат, а свою жизнь – всему этому вопреки.
«Наяна» сосала деньги из богатых американских евреев. Контора эта снимала несколько этажей в высотке центра Манхеттена и декларировала своей задачей первоначальную разнообразную помощь легальным собратьям эмигрантам. Только в Америке на бедных умеют делать большие деньги. Законы США позволяют такую помощь списывать с налогов, поэтому средств у лавочки было немерено. Главная задача таких организаций – собрать деньги на якобы святое дело, а уж как их распилить, учить никого не надо.
Еще по дороге в их офис, за пару кварталов, в свой первый нью-йоркский день, я увидел забегаловку, на витрине которой было написано заветное «help wanted» (требуется), и нарвался на земляков. Мне явно везло в мелочах.
– Ты русский? – сразу спросила хозяйка. – И мы из Союза. Только сначала по дурости попали в Израиль и еле-еле перебрались сюда. Три доллара в час, убирать столы и помещение – устроит?
Я был счастлив.
– Так вы хотите только работу? – уточнил в конце того же дня европейского вида религиозный еврей в кипе, уже в «Наяне».
– Только. Я просто никого в этой стране не знаю и как искать работу – тоже. И готов на любую – где возьмут. Понимаю, что сначала, после пересылки в Италии, меня направили в Филадельфию. И спустя месяц из другого города самостоятельно в Нью-Йорк обычно не перебираются. Поэтому пособия от общины и льготы, считай, потеряны. Но жить-то надо. А жить – значит работать…
– Позвоните через несколько дней. Приедет моя начальница. Она сейчас на Багамах. Сам я ничего решить не могу, – сказал чиновник.
– Так и решать ничего не надо. Подскажите просто, где нужны подсобные рабочие или грузчики…
Он пожал плечами.
– Без ее согласия не имею права. Я тоже держусь за свою работу.
Через пару дней, улучив момент, когда в забегаловке не было клиентов и душевно (чтоб, сука, ты до копчика понял, что такое свобода и сколько стоят три доллара в час), протерев снежные подтеки за очередным посетителем, я получил разрешение хозяйки позвонить по телефону.
– Можете не приходить, – сказала сразу невидимая начальница из «Наяны». – Вас уже направили в Филадельфию, значит вы и должны жить в Филадельфии. И мы ничем помочь не можем. Вот если бы вы сразу приехали в Нью-Йорк, тогда другое дело…
– Так я ведь ничего и не прошу. Только направление на любую работу. Я просто действительно не знаю, где и как ее, эту работу, искать…
– Возвращайтесь в Филадельфию, – сказала моя еврейская, но сытая сестра.
– Да мне некуда и не к кому возвращаться. Ни там, ни здесь – никого. Вы что, не понимаете? Я месяц, как из Советского Союза. Легализовался со статусом беженца, социальный номер свой получил, третий день в Нью-Йорке. И не прошу у вас ничего – только направление. Я не привык и не хочу спать на улице или под мостом…
