Афонсо Шмидт - Поход
Негры, стоявшие на страже, разбудили спящих, чтобы и те послушали эту волшебную музыку. И, когда они тихо перешептывались между собой, тише, чем журчит источник, примерно за двадцать брас от них послышалось долгое и глубокое мяуканье. Это был ягуар. Матери старались заглушить на груди плач детей. Луна скрылась, ветер уснул в пещерах, горный хребет оцепенел от страха.
Начало светать.
Негры зашагали к Сантосу, к солнцу. Спускаясь по обрывам, они раздирали распухшие, воспаленные ноги; по стонам можно было сосчитать раны. В желтоватом утреннем свете блестели серпы на плечах. Горячий ветер с запахом древесной смолы пахнул им в лицо, всколыхнул серебристую листву веламе, протяжно застонал в отрогах горного хребта; то был норд-вест.
Негров вел Салустио. Почувствовав жажду, он опустился на колени у родника и, зачерпнув воды в пригоршни, принялся пить. Остальные негры последовали его примеру. Потом они пошли дальше легким охотничьим шагом, останавливаясь при каждом подозрительном шорохе. Ягуар, должно быть, расхаживал где-то поблизости. Но надо было идти вперед. Вдали сияло золотое пятно – это был Сантос, это была свобода.
На одном из поворотов они увидели медленно ползшую по земле темную фигурку. Они содрогнулись.
– Кончились горы? – измученным голосом спросила фигурка.
– Почти; еще немного и конец, – ответил Салустио.
Это была Лузия, негритяночка, которая дала обет спуститься с горного хребта в Сантос на коленях; двигаясь ползком по руслу потока, Лузия в конце концов выбралась к дороге, которую он пересекал, и в несколько дней совершила рискованный спуск по гальке и острым камням, перебираясь через болота, речки, лужи грязи. Она встретила нескольких путников; те приняли ее за парализованную нищенку и не обратили на нее внимания. Лузия уже потеряла человеческий облик, ноги ее представляли сплошную язву; одежда в пути превратилась в лохмотья.
Услышав, что горы кончаются, она сделала над собой усилие и снова поползла к этому сияющему пятну, которое становилось все ярче.
Дорога стала расширяться. Вот встретилась лужайка, покрытая лилиями; чахлые деревца воздевали свои худые руки к небу.
Раздался громкий окрик:
– Стой!
Негры оглянулись по сторонам. На лужайке залегли солдаты и целились в них.
Женщины настолько испугались, что даже не пытались бежать. Но мужчины инстинктивно образовали тесную группу и подняли серпы, намереваясь защищаться. Они, словно обреченные, были готовы бороться насмерть.
Кавалерийским отрядом командовал Густаво Борба, а офицерами у него были Маркондес де Брито и Олегарио Моура; пехотный отряд возглавлял Константино Шавиер э Безерра. Все они договорились проявить к беглецам максимальную терпимость, беспрепятственно пропустить остатки колонны.
Константино Шавиер много лет спустя поведал в одном письме развязку этого эпизода:
«Борба вступил в переговоры с невольниками, сказав, что они могут свободно пройти и с ними ничего не случится. Тогда все – мужчины, женщины и дети, которые готовились оказать сопротивление, – разом склонив колени, торжественно произнесли:
– Да благословит вас Иисус Христос, сеньоры!
И снова потащились вниз по горам, едва переступая окровавленными ногами…»
Тут послышался чей-то стон. Это была Лузия. Увидев людей, она повторила свой вопрос:
– Кончились горы?
Один из сержантов подошел взглянуть, в чем дело, и ответил:
– Уже, сестра моя!
Лузия попробовала подняться, но не смогла; колени у нее словно окаменели. Тогда она выгнулась, простерла руки и громко провозгласила:
– Да будет благословенна богородица Монте-Серрате, моя покровительница!
Она походила на ствол обгоревшего дерева, ветер рвал остатки ее рубища, обнажая страшные язвы.
Негры продолжали путь на Сантос. Когда они дошли до равнины, их встретил черный человек на белом коне. То был Кинтино де Ласерда – он привез им продукты и одежду.
До Сантоса дошли немногие.
За мостом дорога потянулась вдоль железнодорожной линии. Стадо быков, встреченное невольниками накануне, переночевав в Кубатане, прошло по этой же дороге незадолго до появления на ней рабов: следы копыт еще только наполнялись водой.
Негры брели полумертвые от истощения. Кинтино купил две корзины, навьючил на лошадь, устроил в них четверых детей, чтобы дать отдых их матерям. И повел лошадь под уздцы.
Во второй половине дня негры подошли к Каскейро.
Здесь их ожидала новая беда: мост находился под охраной полиции, прибывшей из Сантоса с приказом не пропускать негров, задерживать их и возвращать фазендейро – их законным владельцам. Командовал этим отрядом бывший сержант, честный и храбрый воин.
Командир позволил неграм приблизиться к мосту… Послышался звук горна… Отряд построился… Солдаты примкнули штыки…
– Стой!
Беглецы на этот раз и не думали сопротивляться: это уже было им не под силу, они совсем пали духом. Но Кинтино де Ласерда не растерялся. Он успел привыкнуть к таким положениям. Еще в 1883 году правительство распорядилось охранять мост Каскейро, чтобы не допускать проникновения беглых негров в Сантос. В то время получил широкую огласку эпизод с негром Адамом. Офицер с оружием в руках под угрозой смерти потребовал, чтобы никто не проходил по мосту… «Но, – добавил он другим тоном, – если хотят пройти стороной, мне до этого нет никакого дела, так как полученные мною распоряжения касаются исключительно моста в Каскейро…»
Эта история с дядюшкой Адамом и его спутниками стала притчей во языцех; ее повторяли со многими подробностями всякий раз, когда группа беглых рабов намеревалась пересечь Каскейро. Поэтому Кинтино де Ласерда не слишком встревожился, увидев здесь отряд полиции.
– Сеньор сержант!
– Что вам?
– Приказ касается только моста?
– Именно так я и сказал…
– А если наши братья пройдут под мостом?
– Это меня не касается; это дело господа нашего Иисуса Христа.
Больше говорить было не о чем. Кинтино де Ласерда не стал ждать и направил лошадь к реке сбоку от въезда на мост. Испуганные негры последовали за ним. Там внизу их ждали каиафы, прибывшие из Сантоса под видом рыбаков для встречи невольников. У моста стояла целая аболиционистская флотилия, состоявшая из лодок всех видов, на которых были люди, готовые предложить свою помощь мирным беглецам.
В одно мгновение все лодки вышли на речной простор и взяли курс на Сан-Висенте. Солнце освещало кудрявый ковер мангров и сверкающую гладь реки. Флотилия была уже далеко, когда на одной из лодок, поскольку голод давал себя знать, двое кайсар, перегнувшись через борт – река здесь была очень мелкой, – начали доставать со дна крупных, как устрицы, моллюсков и кидать их беглецам. Те вскрывали ножом раковины и с удовольствием поедали их содержимое.
– Что это такое? – спросил Теренсио у Салустио, но тот не знал.
– Амейжоа, – сказал один из кайсар.
Негр машинально повторил это слово. В конце концов, какое значение имеет для него название? Моллюск был вкусен и пришелся очень кстати…
Когда причалили в Сан-Висенте, наступил вечер. Луна озаряла землю бледным молочным светом. Между двумя холмами, где открывалось неспокойное море, они заметили освещенные дома побережья.
Тинтино, который был из Сержипе, вспомнил свое детство и затянул молитву из макумбы:[53]
Санта-Барбара на небе,
Сан-Жеронимо на море,
Такое величие на земле,
И бог везде, повсюду!
Спутники с чувством повторяли припев.
Весла рассекали черные воды. Звезды танцевали в зеркале моря.
Распевая песни, они прибыли в порт Морро, откуда направились в Жабакуару.
На рассвете беглые невольники вступили в киломбо, проходя между шпалерами приветливо улыбающихся, прыгающих от радости негров. В ознаменование встречи был устроен праздник – в Жабакуаре такие праздники были делом нередким…
В глинобитной хижине,
Заброшенной лачуге колдуна,
Ганза поет свой шикешике,[54]
Грохочет бомбо,[55] спряталась луна…
Новый день, что лесное пожарище,
В драке много побоев и ран,
Кровью почва обильно полита!
Негр танцует, смакуя кентан.
Блекнут звезды за рощей кокосов,
День приходит желтее шафрана,
Золотит гуаншумы, усадьбу
И танцующих негров у чана!
XIV
Медовый месяц
После того как описанные нами события получили широкую огласку, были прокомментированы в газетах и воспеты поэтами, аболиционистская кампания вступила в новую фазу. Губернатор провинции, не зная, что предпринять в связи с массовым уходом негров с фазенд, телеграфировал правительству в Рио-де-Жанейро, сообщая, что «невозможно больше сдерживать бегство рабов, так как солдаты проявляют солидарность с аболиционистами и пропускают беглецов».
