Афонсо Шмидт - Поход
Человек с грязной бородой и в большой шляпе стоял, приложив ложе ружья к лицу, готовый выстрелить, но, услышав эти слова, почувствовал угрызения совести, сплюнул в сторону и стал наблюдать, как негритянка с трудом пробирается по руслу пересохшего потока, обдирая себе до крови колени. Так он следил за женщиной, пока она, словно больное животное, не скрылась из виду среди темных деревьев.
Одна из негритянок хотела спуститься с горы с ребенком на руках, цепляясь за лианы. Внизу зияла пропасть, под зеленым шатром слышалось журчание воды. Она стала спускаться, но сзади появился другой человек, тоже с грязной бородой, в большой шляпе, с двустволкой в руке. Женщина в ужасе оглянулась. Она стояла на краю обрыва, подняв ребенка над головой. Лесной капитан решил, что может сэкономить патрон. Он подошел и пинком сбросил женщину с ребенком вниз, в пропасть. Потом приблизился к краю и заглянул в бездну, но ничего не увидел. Лишь чуть дрожала самамбайя, из-под ее пыльных листьев по-прежнему слышалось тихое, таинственное и жалобное журчание.
Собаки лесных капитанов лаем будили лесные дебри.
То тут, то там раздавался выстрел, затем крик, шум камней. Больше ничего…
Последние беглецы, преследуемые лесными капитанами, сумели выйти на приморскую дорогу, по которой в те времена еще перегоняли скот. Она начиналась среди вершин, скрытых облаками, и, зажатая между скалами и пропастями, тянулась, как глубокая прорезь в горном хребте. Потом дорога исчезала между склонившимися деревьями, суживалась, словно от страха перед пропастями, так что путешественникам приходилось прижиматься к обрывистым склонам, позеленевшим от плесени, курчавым от трав, слезящимся от стекающей воды.
Местами дорога достигала двух брас ширины, местами – не превышала и полбрасы. На ней всегда была вязкая грязь, которую месили проходящие стада. Деревья часто падали на дорогу, стволы оставались там гнить, словно туши издохших быков, и в их сырости находили себе убежище похожие на серые камни жабы. Здесь можно было нередко заметить таинственные движения в опавшей листве, что указывало на присутствие змей.
Дорога бежала все дальше. Она сжималась в горловинах, извивалась на поворотах, снижалась в резких спусках, обходила стволы и скалы, перебиралась через коварные водопады, ниспадающие с высоты, – белые, трепетные, покрытые фатой, словно невесты. Иногда спуск становился настолько крутым, что путешественник слышал над головой топот гуртов скота и крики погонщиков.
Беглые негры, ничего не видя от усталости и страха, продирались сквозь дикие заросли; они уже считали себя навсегда затерянными в лабиринте гор, когда оказались на краю обрыва, где как раз в тот момент проходил, прижимаясь к скале, гурт скота. Так как в лесу стреляли, негры, поглощенные одной мыслью – спрятаться где угодно, – бросились к стаду и замешались среди быков. И, затерявшись в этом движущемся лесу ног, морд и рогов, они сумели не перепугать дикий и недоверчивый скот. Однако это длилось лишь мгновение, пока стадо не повернуло в сторону, следуя за извивами дороги. Быки подняли морды и замычали; послышался стук сталкивающихся рогов; животные, шедшие впереди, внезапно остановились. Но там, позади, на повороте, над их головами послышались голоса погонщиков:
– Оа, бык! Оа, бык!
Они заметили беспокойство животных. Подкованные лошади поскакали по камням. Приземистые кривоногие собаки рассвирепели и, оскалив клыки, неистово залаяли. И стадо рванулось вперед. Негры ползком, увертываясь от копыт, пробираясь между взмыленными, покрытыми клещами животными, сумели достигнуть края дороги и, прячась за деревьями и камнями, переждали, пока не прошел последний бык. Погонщики были разъярены. Увидев укрывшихся негров, один из них закричал:
– В другой раз оставайтесь под стадом и подыхайте там! Слышите?
Никто ему не ответил.
– Вы с плантации Текос?
По-прежнему молчание.
– Вот увидите, расскажу хозяину!..
И он умчался.
А стадо подошло к следующему повороту, за которым начиналась трясина. Быки прижимались к скале и скользили по камням, которые время от времени катились вниз, подпрыгивая, ударяясь о деревья, запутываясь в лианах и наконец навсегда исчезая в пропасти. Пройдя поворот, первый бык попал в трясину, и его затянуло по брюхо. Новое беспокойство в стаде, жалобное мычание, разъяренный лай собак. Стадо снова заколебалось и остановилось. Над рыжим морем бычьих спин погонщики увидели мохнатую зыбь поднятых хвостов; передние быки попятились и остальные, сгрудившись, стали налезать друг на друга.
Погонщик, угрожавший невольникам, закричал:
– А ну-ка, подстегни их, Лазиньо!
Рослый краснолицый погонщик, тоже верхом на лошади, откликнулся ему в тон:
– Подстегиваю, Жоан Пала!.. Что там случилось? Прибежавший мальчишка-кабокло сообщил, что завяз один бык. Собаки, как бы поняв его слова, опустив головы и глухо лая, бросились в самую гущу стада к трясине. Пробравшись к застрявшему быку, они принялись тянуть его за хвост, кусать ляжки; бык, стараясь найти точку опоры, мычал и хрипел, в отчаянии выгибая спину. Наконец, последним рывком животное поднялось сначала на задние, потом на передние ноги и, разбрызгивая жидкую красноватую грязь, стремительно бросилось вниз по склону. Шедшие сзади быки помчались вслед, расплескивая грязь и стараясь боднуть собак, которые злобно хватали их за складки на груди. По лесу разносился запах пота, горячего навоза.
Лазиньо поднял лошадь на дыбы и закричал:
– Оа, бык! Оа, бык!
Спуск заканчивался. Внизу расстилалась равнина, виднелись стальные блестящие полоски рек и зеленовато-медные мангровы. Можно было даже различить каменное здание энженьо, хижины, загоны для скота. Пройдя еще немного, стадо наконец удалилось от пропасти. Когда Лазиньо и Жоан Пала подъехали к пересекавшему дорогу потоку, где в хижине жили прокаженные, они натолкнулись на отряд кавалеристов, которые, судя по всему, кого-то поджидали. Вперед выступил младший лейтенант, остановил погонщиков и спросил:
– Не видели ли вы по дороге беглых негров?
– Видели. Они спускаются.
– Можете следовать дальше.
Младший лейтенант вернулся на свой пост; погонщики поскакали догонять стадо, которое уже ушло далеко вперед. Их палы развевались по ветру.
XVIII
Свобода
Затерявшиеся в горах невольники – остатки колонны Пио – стали собираться вместе. Обсудив положение, они решили переночевать на лужайке, покрытой толстым ковром из сухих листьев. Небо нависало над самыми вершинами. Было темно и душно. Туман, уносимый ветром, рвался на тончайшие белые лоскуты. Постепенно становилось холодно. Негры сбились в кучу, тесно прижимаясь друг к другу, кутаясь в лохмотья.
Беспокойная негритяночка, которая неподалеку от Пайнейраса патетически взывала к покровительству Санта-Риты, не выглядела усталой. Она расхаживала взад и вперед, размахивая длинными худыми руками, показывая сквозь рваную юбку костлявые ноги. Она разговаривала сама с собой и смеялась…
Неожиданно в разрыве между облаками показалось ясное небо, на котором сияла полная луна, прозрачная, как мыльный пузырь. Ночь расстилала над пропастями свои льняные покрывала.
Просвет между облаками стал расширяться. Появились первые звезды, казавшиеся цветами, рассыпанными по небосводу. И погода стала меняться. Порывы теплого ветра шевелили листья деревьев. Туман стал оседать, словно его притягивал к себе темный склон горной цепи, поредел и наконец рассеялся. Небо совсем очистилось; оно было высокое, глубокое, светлое, как звездный сад.
Негритяночка, забравшись на камень, воздела руки и воскликнула:
– Смотрите, что там!
Разбредшиеся тени сбежались к ней.
– Что такое?
И она исступленно выкрикнула:
– Крест господа нашего!
Эхо повторило ее слева всюду: на ложе из сухих листьев, в просветах между деревьями, в самамбайях, нависших над обрывами. Казалось, ночь шепотом молится: «Крест господа нашего, крест господа нашего…»
Когда последние обрывки тумана вознеслись к небу, серебристый свет луны озарил застывшую горную цепь и коленопреклоненных негров, молящихся Южному кресту. Кресты земные не раскрыли им свои объятия; они молились небесному кресту, который ближе к богу и весь из звезд.
Потом они повалились на землю и забылись тяжелым сном.
Чудовищные массы облаков реяли между землей и небесным сводом. Иногда они подплывали к горному хребту, углублялись в чащу деревьев и слегка, совсем слегка касались их обожженной коры, будто бог хотел нежно укутать их прохладным душистым горностаевым покровом. На небе это были облака, на земле – туман. Кузнечики наполняли ночь своим тонким стрекотанием, птицы перелетали с ветки на ветку, пели водопады, и, наконец, – чудо здешних гор – глубокой ночью в самые мертвые часы звучала праздничная песнь цикад…
