Евгений Войскунский - Девичьи сны
После появления на свет второй дочери — Эльмиры — Гюльназ-ханум долго, лет двадцать, не рожала. Но уж очень мечтал Али Аббас о сыне, и Гюльназ на пределе родильного возраста, в сорок пять лет, родила третьего ребенка. Было столько забот и тревог (Фарида родилась семимесячной), что разочарование Али Аббаса очень скоро сменилось обожанием младшей дочери. Болезненная, хрупкая Фарида стала любимицей семьи.
Жизнь у нее сложилась не слишком удачно. Она училась на втором курсе консерватории, когда на ее бледненьком, но прелестном лице остановил восторженный взгляд один молодой композитор. Последовал бурный роман, взрыв страсти, скоропалительное замужество. (С тихими девочками бывает такое. Моя Нина тоже была тихоней, прежде чем ужаснула дружный коллектив школьных учительниц своей беременностью.) Увы, праздник любви продолжался недолго. У Фариды случился выкидыш, от горя она слегла, все ее переживания были какие-то чрезмерные. Ну а дальше… В общем-то, верно говорят: ничто не ново под луной. Композитор оказался усердным «ходоком» по бабам. И когда Фарида убедилась в этом, последовал разрыв столь же бурный, сколь и сближение. После развода бедная девочка впала в жуткую депрессию. Тоже, конечно, не ново… Все же спустя год (ей выхлопотали академический отпуск) Фарида вернулась в консерваторию, окончила, стала преподавать в музыкальном училище. Я не слышала, как она играет на фортепиано, но говорили, что у нее талант подлинный. Она вела замкнутый образ жизни. Но недавно мы узнали от Эльмиры, что у Фариды роман с молодым, но довольно известным поэтом Вагифом Гаджиевым. Они помолвлены, свадьба будет весной.
— Это от лука, — говорит Фарида, вытирая платочком глаза.
— Эля, дай фартук, буду вам помогать, — предлагаю я.
— Ну уж нет, — отвечает Эльмира. — Ты в гости пришла, а не на работу. Идите в гостиную.
В гостиной у них дорогие ковры, один на паркете, два — на стенах. Раздвинутый стол покрыт белоснежной камчатной скатертью, расставлены приборы. На готовящийся пир благосклонно взирает с большого фотопортрета лысенький толстенький Али Аббас, человек из народа.
Котик знакомит нас с Вагифом Гаджиевым, женихом Фариды. У жениха, как и положено поэтам, буйная копна волос. Лицо приятное, нос с заметной горбинкой — чувствуется, что это волевой человек. Вот только очень уж пучеглазый. Усаживаемся в кресла вокруг журнального столика, на котором раскрыты нарды.
— Играйте, — говорит Сергей, — вы же не закончили игру.
— Нет, ничего, все равно я проиграл. — Вагиф смешивает шашки. Говорит он быстро, с небольшим акцентом. — Константин Ашотович играет в нарды, как… как Капабланка! — выпаливает он и смеется, запрокинув голову.
— Не столько играли, сколько спорили, — уточняет Котик.
— О Карабахе, конечно? — говорит Сергей.
— О чем же еще? Вагиф считает, что толчком к началу карабахских событий было интервью академика Аганбегяна в Париже в октябре… или ноябре?
— В ноябре восемьдесят седьмого! — вскидывается Вагиф. Слова сыплются как из пулемета. — За три месяца до начала событий! Нам достали этот номер «Юманите». И перевели! Он сказал, что НКАО должна перейти в Армению! Что вопрос решится в ходе перестройки!
— Мало ли что вякнет академик, — возражает Котик. — Причина событий — давнишнее недовольство армянского населения Карабаха. Кеворков зажимал культурные связи с Ереваном. Не разрешал прием ереванского телевидения. Тормозил реставрацию памятников армянской культуры. Чуть что — сразу лепили «национализм»…
— Кеворков сам был армянин!
— Ну и что? Он делал все так, как велит бакинское начальство.
— Кеворков был плохой, а Погосян что — хороший? Комитет особого управления — хороший? Плохой-хороший — разве в этом дело? Сам-мый главный — это армянский нац-на-лизм! Константин Ашотович, к вам не относится, мы вас знаем, но армяне в Ереване всегда высоко нос задирали! Они самые древние, самые культурные, Арцах, то есть Карабах, принадлежит им, Нахичевань — им, скоро скажут — Баку тоже основали!
— Ну, Вагиф, зачем перехлестывать…
— Вы старые карты видели? Древняя Армения — вокруг озера Ван! А на месте Азербайджана — Албанское царство! Область Арцах входила в территорию Албании! А албанцы — исторические предки азербайджанцев!
Впервые слышу про Албанию. То есть, конечно, знаю, что есть такое государство на Балканах, но — еще одна Албания в древнем Закавказье? Плохо я знаю историю…
— Не знаю, что у вас за карты! — Котик тоже повышает голос. — Но копание в истории только затемняет проблему! Надо исходить из реальности, а реальность в том, что более семидесяти пяти процентов населения Нагорного Карабаха — армяне. Имеют они право на самоопределение?
— Пожалста! Если они хотят воссоединиться с Арменией, пусть все туда уезжают! А территорию Карабаха мы ни-ког-да не отдадим Армении!
— Вагиф, почему так кричишь? — Это Фарида входит в гостиную, ставит на стол вазу с зеленью. — Ты не на митинге.
— Я не кричу! У меня такой голос!
— С этим Карабахом все с ума сошли. — Фарида, подойдя к Вагифу, поправляет съехавший набок галстук, слишком пестрый, на мой взгляд. — Котик, лучше с Вагифом не связывайся. Его в Народном фронте может перекричать только Ниймат Панахов.
— Я слышал, — говорит Сергей, — что этот Панахов служил у Гейдара Алиева на даче садовником. Это верно?
— Слухи! — резковато отвечает Вагиф. — Панахов на заводе работал слесарем. Крепкий парень, такие нам сейчас нужны.
— Нам — это Народному фронту?
— Да!
— Я прошу Вагифа, — говорит Фарида, обращаясь ко мне, — не связывайся с политикой, выйди из Нарфронта, твое дело стихи сочинять…
— Что стихи? Теперь не для стихов время! Время судьбоносное!
Я не сразу поняла это слово, уж очень неразборчиво выкрикнул его Вагиф. Судьбоносное… Это слово все чаще теперь употребляется. В речах депутатов, в печати. Раньше были в ходу другие слова, соответствовавшие «раньшему» времени. Например, дружба народов. О, как часто мы это слышали! Нам твердили о дружбе народов, мы сами твердили. И верили же! Ну разве не было этой самой дружбы в Баку моей юности, городе поистине интернациональном? Была! А теперь эти слова — как насмешка. Вот недавно Сережа припомнил, что лет пятнадцать назад Нагорно-Карабахская автономная область была награждена орденом Дружбы народов. Скажите на милость, не выглядит ли теперь сей факт гнусным издевательством?
Между тем гости прибывают, гостиная полнится нарядными пожилыми людьми. Вот старшая сестра Эльмиры — Кюбра-ханум. Между прочим, когда она, первенькая, родилась в двадцать втором году, Али Аббас дал ей имя — Коммуна. Так у нее и в метриках записано, и в детские годы называли ее Муней или Мусей. Однако, когда девочка подросла, перед получением паспорта, Али Аббас, чей революционный энтузиазм приостыл к тому времени, поменял ей имя на «Кюбра». И верно: смешно звучало «Коммуна Алиаббасовна». Кюбра — маленькая и толстая, похожая на отца, волосы, как и у Эльмиры, крашены хной, лицо строгое, с такой начальственной бородавкой у левой ноздри. Костюм — темно-синий жакет с юбкой, белоснежное жабо — тоже начальственный. Кюбра и есть начальница — много лет директорствует в одном из академических институтов, кажется, по геологии. Ее муж, темнолицый Кязим, — тоже начальство, но не научное, а партийное. Он работал в горкоме, а когда в республике сменилось руководство и первым секретарем стал Везиров, Кязима взяли в ЦК — не знаю, на какую должность, наверное, крупную. У Кязима непроницаемое неулыбчивое лицо, как это принято в высоких сферах. Раз в год я вижу его у Эльмиры, и за все эти разы вряд ли слышала больше десятка слов, произнесенных этим молчальником.
Еще тут несколько пар — друзья Котика и Эльмиры по работе.
— Ой, ну что Володя вечно опа-аздывает, — говорит Эльмира.
— Не будем ждать, — решает Котик. — Прошу за стол, дорогие гости!
Ему не терпится прочитать вслух шутливую поздравительную телеграмму, присланную из Москвы Лалой — их старшей дочерью. Лала, как и Володя, врач, она замужем за видным деятелем нефтяного министерства, бывшим бакинцем, и она скучает по Баку, вечно пишет, как ей не хватает бакинского солнца, Приморского бульвара и свежей зелени с базара.
Начинается пир. Моего Сережу, как обычно, выбрали тамадой. Он это умеет. Произносит прочувствованный тост за юбиляров:
— Сам я не бакинец по рождению, но, когда смотрю на эту прекрасную пару, мне хочется быть бакинцем. Эльмира и Константин — само воплощение духа Баку…
Дружно пьем за «воплощение духа Баку», и тут начинаются «аллаверды» — дополнения к тосту — какая замечательная женщина Эльмира, какая отзывчивая, заботливая, и какой замечательный человек Котик, а какой инженер! сколько сделал для Баку, для республики, да вот хотя бы насосные станции для Куринского водопровода, которые он проектировал…
