Евгений Войскунский - Девичьи сны
Хватали всю компанию…
Я согласилась завербоваться в Пиллау. Я вполне управлялась с работой синоптика. Пусть.
Оформление заняло около месяца. Я прожила этот месяц в оцепенении. Куда-то ходила, ездила в трамваях, отвозила справки, заполняла анкеты. Было отчетливое ощущение конца жизни. Тянуло на Республиканский мост. В сущности, это так просто — перемахнуть через перила…
Перед отъездом я навестила Авдея Ивановича на его лодочной станции. Он плакал пьяными слезами и все твердил, что разыщет какого-то прежнего друга, который раньше служил в Большом доме… Я оставила Авдею Ивановичу свой адрес: Балтийск, до востребования. Если Ваня напишет, то…
Назавтра вместе с новой знакомой, девицей, тоже завербовавшейся в Пиллау, то бишь Балтийск, я уехала из Ленинграда.
Глава пятнадцатая
Баку. Декабрь 1989 года
Восемнадцатого декабря у Котика Авакова и Эльмиры — день свадьбы. Они всегда отмечают годовщину — это семейная традиция. Обычно Эльмира готовит, с помощью матери, пиршественный стол, да еще какой! Собираются родня, близкие друзья, и начинается долгое застолье с тостами, шутками и многочисленными сменами блюд. Нигде не бывает еды вкуснее, чем у Эльмиры, — поверьте на слово.
Сегодня у них сорок вторая годовщина, что само по себе знаменательно: много ли теперь таких прочных семей? Впрочем, нам с Сергеем не намного меньше — мы женаты ровно сорок лет.
Живут Котик и Эльмира в добротном новом доме на углу улицы 28 апреля (бакинцы называют ее по-старому — Телефонной) и улицы лейтенанта Шмидта. В этом доме обитает начальство, так сказать, среднего звена. А Эльмира хоть и не самое крупное, но начальство в республиканском совете профсоюзов. Она всегда была активисткой — и в школе, и в институте, — но выдвинуться в руководство ей, конечно, помогло громкое имя отца.
Али Аббас Керимов в годы моей юности был вторым или третьим (это как считать) лицом в республике. Его официальная биография служила как бы образцом жизни: вот вам человек из народа, сын неграмотного тартальщика, пришедшего в веревочных лаптях-чарыхах на балаханские нефтепромыслы из азербайджанской глубинки. С одиннадцатилетнего возраста — и сам тартальщик. Хлебнул полной мерой, как писали в газетах, ужасы капиталистической эксплуатации. В годы мировой войны шустрого смышленого юнца заприметили агитаторы из эсдеков. И Али Аббас, быстро усвоивший доступный любому малограмотному набор большевистских лозунгов, понемногу втянулся в нелегальную работу. Он любил, между прочим, рассказывать (я сама слышала), как в шестнадцатом году отвез передачу Шаумяну, сидевшему в Баиловской тюрьме, — чурек, сыр-пендыр и зелень. Разумеется, он выполнял и более серьезные поручения. Листовки там, агитация — что еще делали сознательные рабочие? Научился выступать на митингах, хоть и заикался немного.
От Эльмиры я знала, что заикание отца было следствием страха, пережитого в детстве. В пятом году, в мае, по Азербайджану прокатилась кровавая волна татарско-армянской резни. (Азербайджанцев тогда называли татарами, а после советизации — тюрками.) Через Нахичевань, Гянджу, Шушу докатилась и до Баку. Загремели револьверы в поселках, облепивших апшеронские нефтепромыслы. Среди ночи восьмилетний Али вслед за отцом выглянул из глинобитной хибарки — и остолбенел, объятый ужасом. Жарко, грозно горел ближний нефтяной амбар — вырытый в земле пруд, наполненный нефтью. Бежали какие-то фигуры — черные фигуры в папахах на красном фоне пожара. Крики, выстрелы, ругань… Отец втолкнул сына обратно в хибарку, заложил засов. Али Аббаса трясло. С той ночи и стал он заикаться.
На митингах, впрочем, говорил довольно гладко. Сам Ваня Фиолетов выделил Али Аббаса из толпы тюрок-промысловиков. Агитация-то велась главным образом по-русски, не захватывая косную мусульманскую массу, поэтому на виду становился каждый, умевший на родном языке донести до нее большевистский призыв к новой — лучшей — жизни. В марте 1918-го, когда в Баку снова вспыхнула резня, сопровождавшаяся пожарами и грабежом, в Балаханско-Сабунчинском промысловом районе ее не допустила дружина самообороны, в состав которой входил и Али Аббас. Ему шел двадцать первый год, и он бы, конечно, крайне изумился, если бы предвидел, какая блестящая карьера его ожидает.
Не стану описывать восхождение человека из народа к вершинам власти. Толстенький, невысокий, в черной шляпе, надвинутой на густые черные брови, он в праздничные дни стоял рядом с Багировым на правительственной трибуне и вяло махал рукой, а мимо текла демонстрация, в том числе и мы, колонна школьников. Говорили о нем, что он человек по натуре добрый, но осторожный, полностью подмятый Багировым. В школьные годы я ни разу не видела Али Аббаса вблизи, хотя бывала у Эльмиры дома. Вечно он был на государственной службе, а домом заправляла его хлопотливая и крикливая жена Гюльназ-ханум.
Она родила Али Аббасу трех дочерей, а сына, о котором тот мечтал, так и не сумела родить, хотя втайне от мужа молила Аллаха. Впервые я увидела Али Аббаса в домашней обстановке после того, как Сережу демобилизовали и мы с ним и Ниночкой вернулись в Баку. Не то в 53-м, не то в 54-м мы с Сергеем первый раз были званы к Эльмире и Котику на день свадьбы — они жили тогда в старой огромной квартире Али Аббаса. И вот он вышел к праздничному столу — в костюме стального цвета, обтягивающем круглый живот, с седым венчиком, обрамляющим коричневую лысину, с седым квадратом усиков под толстым носом. Благодушно улыбаясь, Али Аббас пожал гостям руки, а когда Эльмира назвала мое имя, кивнул и сказал:
— А-а, знаменитая Юля.
Не знаю, чем это я была знаменита. Уж не тем ли, что в школьные годы считалась как бы соперницей Эльмиры? Смешно…
В то время Али Аббас уже слетел с олимпа: в 1952 году Багиров за что-то рассердился на него и прогнал из руководства. Несколько лет Али Аббас директорствовал на нефтеперерабатывающем заводе, а в 57-м вышел на пенсию, жил безвылазно на даче в приморском селении Бильгя, газет не читал, радио не слушал, по телевизору смотрел только футбол, страстно болел за команду «Нефтчи», для которой в свое время, будучи у власти, немало сделал. Другой страстью Али Аббаса был виноградник. Целыми днями он возился с лозами — то прививка, то обрезка, то опрыскивание. Зато и виноград у него каждый год был отменный. Тихими летними вечерами Али Аббас играл в нарды с соседом по дачному поселку, замминистра внутренних дел по пожарной части. Так, в тиши и довольстве, вдали от вредного шума жизни, он прожил двадцать лет, и протянул бы еще добрый десяток, если бы не рак легкого. Умер Али Аббас вскоре после того, как ему стукнуло восемьдесят.
Итак, приезжаем мы к Эльмире и Котику на традиционный день свадьбы. Вручаем подарок — набор чешских бокалов с изображениями старых автомобилей и букет хризантем. Расцеловались.
— Каждый раз, Юлечка, любуюсь твоими волосами, — говорит Эльмира своим томным контральто. — Как тебе удалось сохрани-ить?
— Ой, что ты! Посмотри, сколько седины.
— Ну и немного. А я совсем седая. И волосы стали как проволока-а.
У Эльмиры, нашей восточной красавицы, были в школьные годы роскошные черные косы. Теперь — короткая стрижка, волосы, крашенные хной, имеют цвет темной меди. И расплылась Эльмира здорово. Но круглое белое лицо по-прежнему красиво. Одета, как всегда, ярко: крупные красные и голубые цветы по темно-коричневому шерстяному платью.
А Котик так и сияет золотыми зубами, расположенными по обеим сторонам широкой улыбки. Он тоже располнел, но в меру. Носит очки. Лицо отяжелело, несколько обрюзгло. Удивительно, что в таком возрасте (ему, как и Эльмире и мне, пошел шестьдесят пятый год) Котик, кажется, не потерял из своей шевелюры ни единого волоса — такая красивая седая грива. Котик из тех мужчин, которым от природы (или от Бога?) дана импозантность.
— Мы, как всегда, первые? — говорит Сергей, пожимая Котику руку.
— Нет. Фарида здесь, с Вагифом.
Гюльназ-ханум, конечно, на своем посту — в кухне. Идем засвидетельствовать ей почтение. Маленькая, высохшая, как сухарик, в неизменном головном платке-келагае, она сидит у стола, заставленного блюдами с закусками, и руководит подготовкой пира. В прежние годы она сама священнодействовала у плиты, но теперь ноги плохо держат, все-таки Гюльназ-ханум под девяносто, и она руководит сидя.
Я наклоняюсь и целую ее в морщинистую щеку. Она мелко кивает и говорит:
— Хорошая пара, хорошая. — И добавляет старинную формулу: — Чтоб все ваши болячки перешли на меня.
— Ой, Гюльназ-ханум, — говорю, смеясь, — не надо никаких болячек. Привет, Фарида.
— Привет, — улыбается Фарида, младшая из сестер, не отрываясь от работы: она нарезает на доске лук. Руки у нее в резиновых перчатках, большие карие (как у всех Керимовых) глаза полны слез.
После появления на свет второй дочери — Эльмиры — Гюльназ-ханум долго, лет двадцать, не рожала. Но уж очень мечтал Али Аббас о сыне, и Гюльназ на пределе родильного возраста, в сорок пять лет, родила третьего ребенка. Было столько забот и тревог (Фарида родилась семимесячной), что разочарование Али Аббаса очень скоро сменилось обожанием младшей дочери. Болезненная, хрупкая Фарида стала любимицей семьи.
