Григорий Мирошниченко - Осада Азова
Уставший царь молча поднялся и, бледный, пошел в свои хоромы отдохнуть.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Думный дьяк Федор Федорович Лихачев превзошел все ожидания царя. С вечера он отправил гонцов на Воронеж к Мирону Вельяминову, ночью – на Валуйки к Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову, к утру – на Дон к войску Донскому, а к полудню разослал гонцов в Оскол, Тулу и Астрахань.
Коней подобрали из царских конюшен самых лучших, людей посадили на тех коней самых толковых и надежных, и поскакали гонцы так быстро, что и сам Лихачев был отменно доволен: выпала ему доля отличиться и заслужить внимание царя.
«Все сладится!» – думал он.
Много, мало ли прошло дней, как гонцы, оставив стены Кремля, помчались исполнять дело российское, но в самое короткое время в Посольский приказ поступила первая отписка воронежского воеводы Мирона Андреевича Вельяминова. Он доносил царю Михаилу Федоровичу, что на Дон по повелению царскому отпущены Григорий Шатров и Антип Устинов. А еще-де посланы на Дон поместный атаман Иван Орефьев и Степан Паренов, как царь того пожелал, чтоб разузнать им, что на Дону и в Азове-городе делается.
«Степан раньше ходил на Дон для проведывания вестей с князем Савелием Козловским, а памяти царской ему, Степану, тогда не дали. Поехал он Доном, верхними казачьими городками, а донские атаманы и казаки спрашивали у него: куда послан, для какого дела? Дана ли ему отписка или наказная память? А Степану и сказать было нечего. За то его назвали лазутчиком, хотели отрубить голову… А ныне, сказывал мне Степан, без отписки, без наказной памяти на Дон проехать нельзя. И дал я ему от себя наказную память. Приедут и какие вести привезут, государь, я отпишу и одного из них тотчас к тебе пошлю. Велел я им ехать суденком. Где суденком не можно будет плыть, коньми будут ехать степью, наспех. Легким суденком гнать наспех вниз по Дону-реке, ежели грести днем и ночью, можно поспеть до Азова в дён десять, а назад грести до Воронежа тем же суденком недели четыре…»
Читал думный дьяк Лихачев отписку Вельяминова и кручинился, что не так-то скоро великий царь получит желанные вести. Дорога на Дон не близкая.
Прошел целый месяц с того дня, как отбыли на Дон гонцы Вельяминова, а вестей от них не поступало. Воевода не мог ничего ответить и подумывал уже о том, что скоро ему, пожалуй, придется отдать палачу свою голову. Уж и тульский воевода князь Иван Черкасский отписался царю, пропустив в Москву с вестями боярского сына Якима Мозалевского, и валуйский князь Иван Федорович Голенищев-Кутузов, и воеводы с Оскола и с Астрахани отписались, а он, Мирон Вельяминов, не только вестей царю послать не может, но и сам не может получить от своих гонцов даже самой малой весточки.
Закручинился воевода не на шутку. Сказывали ему, что Ивана Орефьева и Степана Паренова побили насмерть дорогой. Иные говорили, что их прибили на Дону под Черкасском-городом. А еще слышно было, что они вписались в донские казаки, не желая нести тяжелую службу Вельяминову…
Наконец дождался воевода первых вестей и всю ночь напролет корпел над важной бумагой, в которой пометил день и час ее отправки.
Воронежский жилец из села Усмани Атаманской Васильев, крестьянин из Лисок Якушко Иванов приехали из Азова и рассказали Вельяминову, что в ответ на набег крымских татар донские казаки послали под Крым двести казаков – поймать языков, а сами все готовятся идти на приступ Темрюка; суда все на воде стоят совсем готовые да дожидаются тех атаманов и казаков, которые побывали с донскими вестями в Москве. Из Темрюка-де бегут русские полоняники и рассказывают, что крымский хан писал к турецкому султану, дабы тот прислал в Крым своих людей на помощь брать крепость Азов. А турецкий-де султан отказал хану по той причине, что он еще не управился с Багдадом. И как только управится, непременно, не задерживаясь, пойдет всем своим войском войной великой против Азова…
К утру бумага была готова и отправлена в Москву.
Умный и расчетливый валуйский воевода Федор Иванович Голенищев-Кутузов, получив царскую грамоту о тайном проведывании вестей на Дону, послал на вывед валуйского станичного атамана Томилу Бобырева, с ним ездока Федора Лазарева, указал, как им быть на Дону, что делать, и дал для донских атаманов и казаков свое самое любительное письмо с обещанием, что к ним на Дон скоро прибудет милостивое царское жалованье, сукна, вино, свинец, порох и хлеб.
– Ну, детинушка, – сказал на прощанье воевода Кутузов, – едешь ты с царским великим делом. Не опозорься. Нападут на тебя татары – отбивайся…
Томиле Бобыреву исполнилось двадцать лет, но на Валуйках не было другого такого сильного, здорового да смекалистого парня. По росту, по ширине плеч, по силе рук, по выносливости ног не было ему равных. Возьмет кобылу на плечи и понесет, не сгибаясь. И красотой бог не обидел Томилу: бабы, замужние и вдовые, когда Томила шел по улицам Валуек, словно завороженные прилипали к плетням и заборам, поглядывая на детинушку, и расходились по домам только тогда, когда Томила Бобырев скрывался с глаз. На Томиле – шапка соболья кстати, кафтан синего сукна как влитый сидит, кушак красного цвета – на месте, зеленые шаровары широкие – ладные, сапоги сафьяна красного, – да не сапоги, а сапожища. Ему бы, этому молодцу, воеводой на Москве быть, а он доволен и тем, что всего-навсего валуйский станичный атаман и холоп воеводы Голенищева-Кутузова, который перед ним – слабое и хилое дитя.
– Не опозорю, – твердо отвечал Томила воеводе, – дело царское справим по чести, добру и совести.
– Говори с атаманами поласковее.
– Бывал на Дону, знаю, что сказывать.
– Ехать накрепко тайно, а если в степи наедут татары и тебе будет невмочь сохранить нашу грамоту, – издери ее и разметай, или кинь в воду, или сожги, чтоб она не попала им в руки. Проведай тайно от атаманов и казаков, что у них делается ныне на Дону и в Азове. А если к ним придут на осаду турские и татарские люди, и будут казаки сидеть в осаде, то как они будут промышлять над врагами? Нет ли у них нужды в запасах? Не скудно ли им в зелье, свинце? Поведай, крепят ли они город и чем себе они хотят помогать. В том воля царя.
Томила, не мешкая, тронулся в опасный путь с товарищами.
Войско Донское приняло Томилу тепло, по-родственному и вскоре доверило ему везти в Москву войсковую отписку, из которой царь всея Руси должен был узнать, что Великое войско благодарно за царское жалованье, за хлебные запасы, которые были присланы им на Дон больше прежнего, за его внимание и справедливость.
Атаманы писали царю, что крымский хан Бегадыр Гирей приходил под Азов с большим войском и требовал именем султана вернуть Азов, что у них была битва пять дней и пять ночей, что разгромленный хан бежал, как побитая собака, в Бахчисарай.
Атаманы и казаки писали, что всегда будут вместе с запорожскими казаками неоплошно служить великому государю.
«Мы, – говорилось в донской отписке, – не токмо что город сдать не можем, но не дадим с городовой стены снять и одного камня. Мы брали Азов для твоей, царь, вотчины, для счастья и к великой чести твоего наследника Алексея Михайловича…»
Царь лежал в постели. Недуг сковал его силы. Но он сам захотел вести беседу с Томилой Бобыревым, и без лишних людей.
Томила вошел в опочивальню царя, низко поклонился и заговорил, не дожидаясь вопросов:
– Царь! Донские атаманы желают тебе скорейшего выздоровления. Без тебя на Дону дела не сладятся. На что я, холоп твой, имел подозрение к донским атаманам и казакам, и то убедился воочию, что они, страдальцы наши, живут не воровством, не разбоем, а правдой и верой в силу твою, государь, в силу земли нашей и государства.
Царь, удивленный такими словами, приподнялся в постели, поглядел на великана, почесал бороду и не спеша сказал:
– Откуда ты, такой молодец, пришел и где уродился?
– Родился я, батюшка царь, на Валуйках. На Валуйках с землицы питался, пил воду студеную, ел кашу пшенную да хлеб ржаной. На Валуйках земля хорошая. Посади там сухое зерно, и то здорово вырастет. Мать моя, отец-батюшка там же росли, с меня ростом были. На русской земле, если ее возделывать, не такие еще уродятся.
– Складно сказываешь, молодец, – сказал царь, поднимаясь повыше, – складно. Тебе бы быть у меня в ближних людях.
– Да я и так близко. Прикажи слетать на Валуйки – слетаю мигом. Прикажи прилететь к тебе – в любой час дня и полуночи прилечу. Прикажи дело сделать царское, во имя земли русской, в любом краю государства Русского, – все для тебя сделаю.
– Да ты ведь молод еще, а так уже опытен умом.
– То мне, батюшка государь, неведомо.
– Не скрою, Томила, – сказал царь, – ты мне прибавил сил и здоровья, вселил в меня надежду и ободрил.
Царь опустился на подушку, довольный словами Томилы.
– Сказывай все, что видел там, на Дону и в Азове, и что тебе там полюбилось?
