Григорий Мирошниченко - Осада Азова
Обзор книги Григорий Мирошниченко - Осада Азова
Григорий Ильич Мирошниченко
Осада Азова
ЕЛЕНЕ ДМИТРИЕВНЕ СТАСОВОЙ,
члену Ленинской партии с 1898 года,
Герою Социалистического Труда, той,
пламенное сердце которой всегда
вдохновляло меня на труд, посвящаю эту книгу
с глубоким уважением и благодарностью.
Автор8 марта 1960 г.АЗОВ
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову!
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Атаман войска Донского Михаил Иванович Татаринов, сидя на белом дедун-гиреевском коне, приподнялся на стременах, огляделся вокруг и, словно дикий ветер, сорвавшись с места, помчался к Азовской крепости. В привольной азовской степи, где травы шумят душистые, где птицы степные, кружась, щебечут над головою, тонконогий и горячий конь с отпущенными поводьями, чувствуя волю, летел подобно урагану. В таком порыве коню не страшны крутые и глубокие овраги, не тяжела каменистая извилистая дорога, ведущая в гору, не опасны тропинки, постоянно пересекающие знакомый путь. Мелькая копытами и встряхивая гривой, он летел вперед похрапывая.
За белым конем Татаринова едва поспевали другие всадники, скакавшие на вороных конях. Они мчались за своим атаманом, как стая птиц, перелетающая в жаркие страны. Покачиваясь в седле, атаман Татаринов напряженно и зорко глядел вперед. За ним с гордой осанкой мчался широкоплечий чернобородый казак в рыжеватой шапке с малиновым верхом. Казак удерживал в правой руке высокое древко, на котором развевалось на ветру широкое знамя. Полы зеленого кафтана порхали возле седла. Мелькали запорожские шаровары, бордовый кушак на кафтане и синие сафьянцы в посеребренных стременах. И широкоплечий казак, и его высокий вороной конь, и реющее в воздухе знамя, казалось, давно уже отделились от земли и плыли по светло-прозрачному небу, оставляя позади серые клубки пыли.
Нельзя было не позавидовать знаменщику и другим всадникам, скакавшим по два в ряд за атаманом Татариновым. Все они, позабыв дальнюю и тяжелую дорогу, выглядели молодцеватыми, крепкими и осанистыми.
Татаринов со своей легкой станицей возвращался из Москвы. Он ездил туда по приговору войска Донского с важнейшим посольским делом, которое касалось русской крепости и вольного торгового города Азова. На атамане было парчовое царское платье, на котором играли горячие лучи солнца и, как в прозрачной морской воде, отражалась просторная голубизна неба. В раскосых глазах Татаринова проглядывала усталость. Она покидала его, когда все ярче и краше раскрывались живым ковром душистые травы, сочная приазовская земля, издающая такой свежий и такой сильный запах, какого, пожалуй, не вдохнешь нигде на земле. Михаил Татаринов видел и тихо бегущие волны Дона-реки, и высоко парящих в небе степных орлов, и синеву молчаливых холмов и курганов – казачьих могил, и табуны коней, бродивших в низовьях Дона.
Все здесь, в его родном краю, жило и здравствовало, все встречало посланцев Дона, все радовалось. Особым благоуханием наполнилась и зацвела, казалось атаману Татаринову, безграничная, вечно живая донская степь. Он знал, что ее широкие поля не сохами распаханы, а конскими копытами, не рожью они засеяны и не янтарной пшеницей, а вольными казацкими головушками. И присыпаны необозримые донские степи не свежевсхожими семенами, не сладкой ягодой, а молодецкими кудрями.
Куда ни глянет атаман Татаринов, повсюду шумит степной океан – свидетель радостей и горя. Шумит степь и манит к себе. А рядом широкой лентой между зелеными лугами, омывая песчаные косы и островки, покрытые камышником, спокойно и величаво течет Дон Иванович – кормилец войска Донского. Легкие волны серебрятся на солнце, набегают одна на другую, плещутся, ударяясь в берег, и откатываются назад, чистые и спокойные. Тихий Дон разливался все шире и шире. Одним рукавом он касался стен Азова-города, а другим сливался с далеким горизонтом, соединяясь с прозрачной голубизной неба. Бурное Азовское море с жадностью поглощало его пресные воды, которые веками утоляли жажду многих народов, но не легко выпить великого Дона. Там, далеко-далеко, где-то в сердце Руси, почти у самого города Тулы, нешироко разлилось маленькое Иван-озеро. Иван-озеро родило эту могучую русскую реку. Прославили ее древние киевские князья, Димитрий Донской и Ермак Тимофеевич, питала-наполняла ее силой вся великая Русь.
Три пушечных залпа с крепостных стен возвестили, что станица Татаринова вернулась из Москвы; не свалилась на плахе отважная Мишкина голова. А ведь могла и свалиться. Гнев царский за взятие Азова-крепости да за убийство турецкого посла Фомы Кантакузина, видимо, поостыл.
Татаринов резко осадил коня. Он заметил, что войско хотя палит из пушек, но встречает станицу не по обычаю. Нет на крепости войскового знамени, с которым всегда встречали посланцев из Москвы.
– Беда в крепости, – сказал он знаменщику, заметив на Султанской стене свою верную и желанную Варвару. Сердце атамана забилось тревожно. Глаза Варвары были устремлены к возлюбленному. Тонкие руки ее сами тянулись к нему. Белое платье развевалось легким ветерком. Всплеснув руками, Варвара крикнула со стены крепости:
– Родной мой, Мишенька! Любимый! Дождалась наконец!
Открылись железные ворота, и Татаринов въехал в крепость. Поздоровался. Слез с коня, окинул глазами войско и сразу заметил, что в крепости действительно случилась беда.
Два брата Корнилий и Тимофей Яковлевы, давно затеявшие недоброе, стояли перед ним вызывающие, надменные, с презрительно прищуренными глазами. Корнилий спросил:
– Деньги Москва прислала?
– Прислала, – нехотя ответил Татаринов.
– А порохом да свинцом пожаловал нас царь? – спросил Тимофей.
– Пожаловал.
– Вздор, казаки! Лжет Мишка! – крикнул Корнилий Яковлев.
– Он по выгоде своей в Москву ездил!
Давно братья Яковлевы хотели стать атаманами. Давно плели они паутину и разводили смуту. И пока атаман Татаринов ездил в Москву, властолюбивые, жадные и кривые душой, они ходили в ближние и ездили в дальние городки, сеяли среди войска слова черной неправды про атамана Татаринова. Они знали, что царь не простит казакам взятие Азова и не помилует он с боярами станицу атамана Татаринова за убийство на Дону Фомы Кантакузина и воеводы Ивана Карамышева. Братья были уверены, что голова Татаринова останется в Москве, что, во всяком случае, станица не привезет добрых вестей от царя и бояр. Они хотели воспользоваться этим и возводили ложь на атамана, от которой даже верные делу вольности и Руси казаки ходили с опущенными головами. Подметные письма, коварные байки и песни слепцов отравляли казацкие души. Старые атаманы Иван Каторжный, Алексей Старой, Наум Васильев не знали всех воровских и хитрых замыслов и проделок Корнилия и Тимофея. Но и в их душах больно отзывались недобрые слухи о станице Татаринова.
Но уцелела голова храброго атамана. Не испугался он казни царской. Не уронил перед боярами чести вольного Дона. Не очернил перед Москвой боевых друзей и товарищей.
С поднятой головой, как будто после горячей и честной битвы, стоял он перед войском.
– Орлы донские и браты запорожцы! Люди вольные! Люди храбрые! Голутвенные и домовитые казаки и атаманы! – сказал Татаринов, приподняв атаманскую булаву. – Низко кланяюсь вам, Дону тихому, зеленым травам и солнцу. Не усеяны наши дороги богатствами и легким крестьянским хлебом. Никто не жаловал нас за здорово живешь царским жалованьем, свинцом да порохом. Все доброе да славное приходило к нам от нашего пота, крови и удальства, щедро отданных во славу Руси. Все вы, донские и запорожские казаки, давно изведали наше житье-бытье при царской милости и султанской ненависти. Не медом царским нас постоянно паивали и не вином боярским угощали. Ковали нас в кандалы железные и в острогах гноили. То мы с вами паивали нашу землю русскую светлой кровушкой, сиротскими слезами да тяжкой долюшкой.
Войско крикнуло:
– Воистину правда!
Раскосые глаза Татаринова – чистые и ясные, и его справедливые слова покоряли сердца людей.
– Поведаю вам все по чистой совести, – продолжал Татаринов.
– Поведай! Поведай! – кричало войско.
И он сказал:
– За убийство турского посла царь крепко выговаривал. Такого убийства, – говорил он, – нигде и ни в каких государствах не водилось. Тяжкого наказания за это нам не было. Но нет и царского повеления принять от нас город Азов в свою вотчину. «У нас-де, – говорил царь, – и в мыслях не было азовское взятие. То все пошло от вас самих». Пожаловал царь войско Донское своим царским знаменем при старании и немалых хлопотах великодушного и мудрого князя Димитрия Михайловича Пожарского. Угодно ли будет войску принять знамя в стенах нашей славной крепости?
