Григорий Мирошниченко - Осада Азова
– Не ведаю.
– А не ведомо ли тебе, Федор Федорович, – гневаясь спросил царь, – каковы наши государские дела с ногаями? Они ведь переметнулись к хану; а не вернулись ли к нам, в наше подданство?
– Помилуй бог, государь, вестей таких давно не поступало.
– Кнутом тебя бить, боярин, аль палкой? Ближний боярин! Думный дьяк! А ничего не знаешь, что тебе знать положено, – сказал с раздражением Михаил. – Иль тебе служба царская наскучила?
Лихачев хотел было что-то возразить.
– Не препирайся! – гневно вскричал царь и продолжал уже спокойнее. – Так я с тобою сотворю то, что сотворил в свое время с Грамотиным, сослав его в Анадырь.
– С чего бы это ты, государь, так стал выговаривать мне? Вельяминов все делает от себя, по своему почину, минуя меня, дьяка думного. Ему все сходит. А ты, великий царь, меня лаешь.
– Все вы, сатаны, минуете один другого. Вдвоем, втроем, вчетвером минуете царя! Дел своих исправно не ведете. Михаил-де поваден нам! Я покажу вам ныне, поваден я вам или неповаден! А злую жалобу персидского царя читал? – спросил царь.
– Не довелось!
– Помрешь, тогда и доведется!.. Я хворая знаю о ней, а он сидит и не почешется. – Михаил помолчал. – В позор царю службу несешь, квас пьешь, пузо растишь, за своим хозяйством доглядываешь… Отниму твое хозяйство, запишу на себя все твои сельца, поместья, пустоши и приселки, а тебя кину в Анадырь. Ей-богу, кину! Азовских дел не знает, астраханских тоже не знает, крымских не ведает, донские дела думному дьяку – потемки. Другие государства знают о беспорядках в посольских делах, а Лихачев, живя в Москве, не знает того, что обращение в Москве с иностранными послами худое. У нас-де все хорошо. С других государств спрашиваете, Земский собор собирали, выговор крымскому хану за наших же послов делали, едва не разорвали с царством, войну подвинули близко, а у самих порядка нет.
Лихачев стоял, покорно склонив голову, а тихий обычно царь, встав у кресла, воспламенялся все больше и больше.
– Ты ведаешь, что персидский царь, наш любительный друг, ответно грозится: я-де и над вами, и над другими вашими послами велю учинить такую же крепость. Ну каково нам слушать это?
– То весьма недобрые вести.
– «Недобрые»!.. Куда годится моя царская служба, если я даю указ торговать людям персидского царя в Казани, в Астрахани беспошлинно, а нет – с малыми пошлинами, а там дерут с них шкуру своими законами, а не царскими. Они набивают мошну деньгами, скотом, товарами, а царь за все один в ответе. Бери-ка, читай, думный дьяк, помимо тебя бумагу доставили. Писал сам персидский царь.
Лихачев стал читать:
– «В Астрахани, в Казани и в других городах моим торговым людям убытки чинят, пошлины с них берут вдвое и втрое против собственных товаров, а для меня товары покупать запрещают: грошовое дело птица ястреб, купил мне его мой торговый человек в Астрахани, а воеводы, не кто-нибудь, воеводы – ястреба у него отняли и того татарина, у кого купил ястреба, посадили в тюрьму: зачем-де ты, татарин, продавал заповедный царский товар!
Послы ваши русские привезли мне от тебя, государь, птиц в подарок, так я велю из них вырвать по перу, да и выпущу всех – пусть летят куда хотят… Я своим приказным людям, если они вашего торгового человека в убыток приводят, велю тотчас же брюхо распороть. Нам же торговые убытки нанося воеводы издавна, а им брюхо не распарывают…»
– Сладко читать? – спросил царь.
– Не сладко, – поднимая глаза, задумчиво сказал боярин. – При злом шахе Аббасе наших послов привезли отменно. Сам шах встречал Коробьина и Кувшинова – руки и глаза поднимал к небу и ласково и любезно говорил так: государство мое, и люди мои, и казна моя – все не мое, все божье да государя царя Михаила Федоровича, во всем волен бог да он, великий государь. Патриарху Филарету поднесли тогда Русам-бек и Булат-бек драгоценный подарок – икону Христову, похищенную в Грузии.
Федор Федорович Лихачев одним напоминанием об этом хотел укорить царя за письмо к шаху с выговором за ослушание посла Русам-бека. Русам-бек вернулся из Москвы в Персию и поплатился за свои непригожие дела головой.
Царь понял намек Лихачева.
– Больно хитер ты, боярин, – сердито сказал он, – далеко закинул поминальницу…
– Да, великий государь, я не об этом. В том была твоя воля царская, – поспешно проговорил боярин, кланяясь.
– О чем же?
– О том, великий государь, что не больно-то везет нам с послами на обе стороны.
– Нам и с думными дьяками не шибко везет, – сказал царь. – Иван Грамотин жил самовластьем, ослушанием – во всем был сведущ не в меру, все к своим рукам прибирал, прямо-таки за царя Русью правил… А ты, Федор Федорович, то ли ты юродивым прикидываешься, то ли ты и в самом деле ничего не смыслишь и не знаешь, что делается в Москве, в других государствах, в Крыму, на Дону, в Казани, в Астрахани?! Не больно завидно царю глядеть на тебя. Дела наши плохи! Знай только поворачивайся… Бери бумагу да поживее пиши! Время нас ждать не будет. Время идет. Пиши.
Царь медленно и грузно сел в кресло. Его отягощала тяжелая болезнь – водянка. Она все чаще делала царя злым и раздражительным.
– Предчувствую, – говорил он, – гроза над государством надвигается с черными тучами… Устоять бы нам, утихомирить бы врагов, порядки навести. Пиши!
Лихачев приготовился писать.
– Сегодня же с нашим письмом послать к Мирону Вельяминову на Воронеж гонца. Гнать ему коней денно и нощно, нигде не задерживаться, менять коней по надобности, по выносливости. Где надобно прикупать коней, если кони падут в дороге, прикупать не думая, дать деньги на то царские… Мирону немедля послать тайно верных людей на Дон и в Азов-город для проведывания, не собираются ли крымцы и турки в поход на наши украинные города.
– Записано, великий государь, – сказал Лихачев.
– А проведают всякие вести на Дону и в Азове – ехать им к Воронежу наспех опять же денно и нощно, не мешкая нигде ни часу.
– Записано.
– А кого он пошлет для проведывания вестей, писать нам в отписке в Посольский приказ. И отдать ту отписку тебе, Федору Лихачеву, да Максиму Матюшкину, да Григорию Львову. А послал бы Мирон для вестей на Дон поместного атамана Ивана Орефьева и Степана Паренова. Пройдохи ловкие, пролезут где хочешь… Пиши Мирону, что нам неведомо толком, что делается в Азове и на Дону.
– Записано.
– Пиши о том же в Тулу, воеводе князю Ивану Борисовичу Черкасскому, чтобы он так же тайно и спешно послал вестовщиков на Дон и в Азов, чтоб нам знать верно и подлинно, что делается на Дону.
– Да надо ли? – спросил Лихачев.
– Надо! По крайней мере не будем мы слепцами.
– Записано.
– То же пиши в Оскол воеводе Ивану Андреевичу Ржевскому. Пускай дознается вестей на Дону и немедля доставит нам все, что творится в Крыму, в Азове и на Дону. Кого пошлет, пусть поименно сообщит.
– Но для того нужны вестовщикам царские грамоты, – сказал Лихачев. – Езда без грамот ныне опасна.
– Опять свой голос подаешь?
– Да как же иначе, великий государь, я – думный дьяк.
– Как перечить царю, так ты – думный дьяк! А как дела вести да вести знать, так ты уж и не дьяк!
– Я… в дело сказать хотел… Ведь тех вестовщиков на дорогах будут хватать, лазутчиками считать, бить без всякой милости.
– Не будут бить! Пиши то же и воеводе на Валуйках Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову и воеводе в Астрахань… Не ведут ли там, на Волге, разбоя люди вольные?
– Поморим коней множество, – снова стал сокрушаться боярин Лихачев. Но не о конях тужил и сожалел боярин, а о себе: эко сколь дел сразу привалило. Спеши-поспевай! Не успел – отвечай! А дела-то всё срочные. Не спать теперь Лихачеву ни днем, ни ночью, не спать ему и тогда, когда боярская Москва после сытного обеда похрапывает.
– Коней, говоришь, поморим, – с издевкой сказал царь, – а я так думаю, что царей скорее поморят, государство разорят. Тут глаз держи недреманно. Еще пиши наши самые строгие царские грамоты донским казакам – почто они не дают о себе вестей? Жалованье схватили и молчат. Порох, свинец дали им, а они молчат. Так дело не пойдет. Послал крымский хан Бегадыр Гирей брата своего нурадына Сафат Гирея войной в украинные города, села. Тот воевал их, деревни и хлеб пожег, людей многих побил, многое зло учинил, а они, донские казаки, не промышляли над ним, поиску никакого не учинили, ссылаясь на то, что-де нашего царского повеления на то не было, а было-де другое повеление: на крымцев не ходить, с татарами не задираться…
– Да так и было, – сказал Лихачев. – Когда казакам запрет такой вышел, они ратных людей пораспустили, а Сафат Гирей и пожаловал непрошенно в Московское государство войною.
– Пиши, что сказывают. Мы велели им быть готовыми, кормить лошадей, а они-то где были? Мы говорили и писали им, чтоб вести нам доставляли почасту. А они? Молчат и в ус себе не дуют, будто им царево дело ни к чему и в великую тягость. Один Мирон Вельяминов старается, да и тот в последнее время отяжелел и обленился. Пиши в царской грамоте Донскому войску, чтоб прислали нам все вести вскоре, и прикажи от царского имени, в случае прихода крымских татар на государевы украинн, идти на них войною, большими походами, а мы обещаем им дать еще выше прежнего наше царское жалованье. Нам должно быть в полной мере ведомо, что у них под Азовом делается. Ходили ли на море, пришли ли с моря все здорово, ходили ли они в Крым, какую войну затевает на весну Бегадыр Гирей? Нам на Москве не можно быть без этих подлинных вестей. Уговорили ли они ногайских мурз перейти под нашу руку? Спроси, где ныне крымский царь, в Крыму ль, и впрежние ли ныне в Крыму Бегадыр Гирей царь, и калга, и нурадын, или у них перемена учинилась; то у них часто случается. Ежели перемена вышла, то сколь давно, и за что, и кто ныне в Крыму на их место царем, калгою, нурадыном прислан султаном?
