Алла Панова - Миг власти московского князя
— Слышал я, Василь Алексич, что у боярина Кучки были села большие и богатые, — обратился он к посаднику, перехватив его взгляд, не в силах сдержать своего разочарования от увиденного жалкого зрелища.
— Когда–ж то было! Аж при Юрии Владимировиче! С тех пор сколько воды утекло, сколько лет минуло! Наверняка и до наших дней села бы простояли, так после Батыя–хана не одни они в прах обратились, — пояснил собеседник и, увидев, как князь недоверчиво покачал головой, добавил: — Правда, и на пепелищах людишки обустраиваются потихоньку, не уходят далеко от мест, предками нашими облюбованных. Видишь, дымки за рекой Неглинной, — воевода показал рукой налево, туда, где за скрытой под толщей льда и снега рекой, за реденькими рощицами, к небу тянулись тонкие серые полоски, — да и за этим Кучковым полем, за урочищем, там, впереди, куда мы путь держим, стоят села давно обжитые. Ты и сам, княже, увидишь, что они поболе этого будут. А здесь что, — скривил он лицо, — притулились людишки у дороги, вот и весь сказ.
В это время, миновав сельцо, казавшееся в эту раннюю пору вымершим, дорога подошла к самому лесу, и отряд, во главе которого рядом с сотником и двумя дружинниками ехал тот самый рыжебородый мужик, замедлил ход. Как только последний всадник скрылся за деревьями, сразу в нескольких дворах тихо скрипнули едва приоткрытые ворота, из‑за которых осторожные жители наблюдали за передвижением вооруженного отряда.
Кое‑как стряхнув с себя снег, сорвавшийся с ветки от неловкого движения птицы, потревоженной людьми, князь кивнул собеседнику понимающе, проговорил тихо «да, да» и опять надолго замолчал. Посадник, с беспокойством воспринимавший княжеское молчание, к которому никак не мог привыкнуть, пытался угадать, что на этот раз оно означает, чем может обернуться, и в конце концов задумался о превратностях судьбы. Как ни странно, князь думал о том же.
«Вот ведь как Господь распорядился, — размышлял он, — приглянулись князю богатые владения Степана Кучки, и сгинул род боярина, оставив по себе только имя. Окрестили не зря Юрия Владимировича Долгоруким, немало земель прибрал и здесь неплохой кус ухватил. Вот только плату за него пришлось платить сыну и роду его».
Князь Михаил вздохнул и, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, стал пристальнее вглядываться в лесную чащу. Однако он, видимо, слишком хорошо усвоил уроки матери, не запамятовал ее рассказы о давно минувших днях. Вот и теперь, вспомнив некогда потрясшую его воображение историю о смерти Андрея Юрьевича[45], сына Долгорукого, он снова погрузился в размышления о странных совпадениях и поворотах, которыми полна человеческая жизнь.
«Остается только дивиться тому, что не помогло христолюбивому князю от возмездия уйти и то, что женил его отец на Улите, дочери убитого боярина. Не спасли от кары небесной за грех отца ни злато, ни серебро, ни каменья драгоценные, коими Андрей украшал храмы, по своему велению возведенные. Эх, воевода; наверняка за мысли такие попенял бы, — князь живо представил хмурое лицо старого воина, — сказал бы, что не в отцовских грехах дело и кара не за них, сам, мол, не греши, зла людям не делай, и тогда они с доброй стороны откроются. Может, оно и так, но вот всегда ли за добро добром отвечают? Может, просто неискренним было то раскаяние, ежели Бог и его не спас, и всех трех сынов, что родила ему Улита, прибрал? Ведь даже младший, что один отца пережил, и тот потомства не оставил. Угла своего не имел, по чужим краям скитался, и новгородцы показали ему путь из своих владений, и Всеволод[46] племянника удела лишил, выгнал с Руси. Может, потому и носило Юрия[47] по землям разным, что ему суждено было за дела деда сполна ответить? Даже до грузинского княжества добрался, мать сказывала, что женился на тамошней великой княжне, и власть у нее не раз пытался отнять, но не удалось, так и сгинул в той дальней стороне, могилы даже не оставив».
Неизвестно, куда бы завели князя воспоминания, но неожиданно ехавшие впереди остановились, и до него словно издалека донесся голос сотника.
— Вот здесь, Михаил Ярославич, ватага и ждала свою добычу, — говорил сотник, указывая обухом плети на будто бы случайно упавшее дерево, перегородившее почти всю дорогу, и подступавшие к ней высокие с поломанными сучьями кусты, уходящие в глубь леса. — Аким говорит, из‑за орешника бродни выскочили на обоз.
Князь внимательно слушал сотника, оглядывая место, и заодно присмотрелся к рыжебородому. Им, как выяснилось, был тот самый «смышленый» мужик, которого взамен себя прислал Мефодий.
Аким при разговоре глядел прямо в глаза, ловко сидел в седле, и по всему было видно, что он не только торговлей промышлял, но и был неплохим воином. Так про себя рассуждал князь, слушая, как широкоплечий крепыш, лицо которого густо обсыпали веснушки, рассказывает о том, что произошло чуть более дня назад на этом самом месте. Говорил он столь складно, что князь даже усмехнулся, подумав, Егор Тимофеевич, сидящий теперь в Москве, наверняка бы поддел знатока, спросил бы с издевкой, что ж, мол, бежали от бродней, коли так хорошо в воинском деле разбирались.
— Так почему ж получилось, что, побросав добро, бежали вы, судя по рассказам твоим, мужи не слабые, от каких‑то бродней? — спросил князь у рыжебородого, который, оказавшись в центре всеобщего внимания, чувствовал себя едва ли не героем.
Каверзный вопрос немного смутил Акима, но молчал он лишь мгновение, а потом, стянув шапку, с достоинством поклонился князю и стал отвечать обстоятельно, нисколько не тушуясь, точно так, как только что говорил с сотником:
— Кто теперь знает, Михаил Ярославич, может, мы бы и не побежали, кабы оружными были. Какая ж битва с голыми руками? Чего зря лезть на пики да мечи острые.
— Это что ж вы, умники, без оружия в путь пустились? Поди, не первый раз добро везете! Неужто о татях слыхом не слыхивали?
— А то как же, слыхали. Знали, что озоруют по лесам. И оружие у нас имелось. Только вот оказалось, что и маловато его было, и достать его не успели, — начал говорить Аким. — Да и не тати, что путников одиноких грабят, напали на обоз — с ними, как ты, князь, заметил, не впервой нам встречаться, — а едва ли не сотня на нас из леса вывалилась. Ну не сотня, так полсотни наверняка будет, — уточнил он сразу же, поняв, что для красного словца слегка преувеличил число противников. — Почитай, все верхом, в доспехах и при оружии — как в бой шли. А мы‑то! Приустали в дороге: торопились, до дому побыстрее хотелось добраться, не заночевали в сельце, где обычно на отдых встаем. Спешили. А в пути‑то из тех, что в середке обоза, кто подремывал, а кто и вовсе крепко уснул. Лошадь‑то сама идет. Дорога знакомая. Не успели передние сани перед поваленным деревом остановиться, как ватага черной тучей из леса налетела. Возниц поскидали, хорошо хоть не убили никого, только поувечили некоторых. Наши‑то, кажись, и не поняли, что случилось, может, потому и живы остались. Кабы мы в драку полезли, наверняка тогда многих недосчитались: бродни со злости кровь нашенскую пустили бы, не пожалели.
— Складно толкуешь, как тебя? Аким? — проговорил князь и, увидев, что мужик закивал в ответ, продолжил: — Это мне все ведомо. Мы из Москвы вышли не сказы твои слушать, а дело делать, а потому, коли заметил, куда они с вашим добром путь держали, показывай, а ежели, бегством спасаясь, не приметил ничего, тогда так и скажи.
— Как же не приметил! — насупившись, ответил Аким, сдерживая готовое прорваться наружу возмущение, порожденное несправедливыми словами князя и невозможностью ответить ему, как он, не задумываясь, ответил бы ровне. — Мы с братишкой только татей увидели, так сразу в объезд саней застрявших пустились, замешкались бы чуток, и самим бы пришлось до города пешим ходом добираться.
— Что ж вас, так и отпустили? Не погнались за вами? Добыча‑то легкая, — спросил недоверчиво князь.
— Да не такая уж и легкая, — буркнул под нос Аким, но князю ответил спокойно: — Почему не погнались, еще как погнались, только не у них одних кони резвые. Брата, правда, мечом достали, но и я обидчика дубиной с коня свалил. Они, видать, побоялись из лесу выйти, вот мы и ушли. Как увидел, что отстала от нас погоня, я за кусты свернул и сразу же лесом поспешил назад. Пока добрался до этого места, тут уж все кончено было, лишь побитые возницы на обочине да вон там, — он махнул в сторону, куда уходила дорога, — возок последний мелькает. — Рыжебородый и дальше бы рассказывал о своем удачном побеге, но вовремя заметил строгий княжеский взгляд и сразу вспомнил, о чем его спросили, и бодро закончил: — Могу одно сказать, Михаил Ярославич, ушла ватага по дороге, в лес не свернула.
— Верно он говорит, — подтвердил сотник, рядом с которым остановились несколько дружинников, только что вернувшихся из леса.
