Владислав Глинка - Дорогой чести
— Не я сгноил — приказчик, подлец, недосмотрел…
— Так и дери с приказчика шкуру за вину его, а не с покупателя. Ну, говорить ли отцу Николаю?
— Помилуйте, Семен Степанович! Уж посылайте старуху…
Вечерами засиживались за самоваром, читая законы, относящиеся к градоправлению, обсуждая виденное за день.
— Ты в самое спокойное время приехал, — сказал однажды дяденька. — Крещенская ярмарка сзади, на ней обязательно и драка, и воровство, а вторая у нас на троицу. Кулачное тоже к великому посту кончают — ведь и здесь зимой по воскресеньям Соборная да Заречная стороны на Ловати сходятся. Конский бег и тот на масленой последний раз бывает. Купчиков молодых, ежели не пугнуть, обязательно кого-то стопчут.
— А как их пугать? Наверно, тоже надобно самому с квартальным на гуляньях присутствовать? — спросил Сергей Васильевич.
— Разве я тебе не рассказывал? — оживился дяденька. — В девяносто пятом, кажись, году завелся тут наездник молодой, купец Мурзин. Отец помер, ему хорошее имущество оставил. Не женат, без матери, стал гостей принимать, завел рысачка серого, саночки-бегунки, а себе шапку соболью, шубу, бархатом крытую, — сокол, да и только! А у нас все воскресенья после рождества заведено по Смоленской улице вперегонки ездить, а по Соломенской и Екатерининской для красы шагом мимо гуляющих проезжать, себя показывать. Порядок разумный — на этих тесней — Новодевичья церковь углом на улицу выпирает. Пытался тут Мурзин с другим молодым купцом, Чудаковым, в резвую пускаться и сряду ребенка сбили, на счастье — без увечья. Потом еще старика. Я вызвал их, запретил: «Гоняйте, мол, по Смоленской или за город». Так ведь там не оценят их молодечества. А тут еще купца Филиппова дочки-невесты жили и в окошки на героев любовались. На следующее воскресенье донесли мне, что опять по Екатерининской гнали, бабу сшибли и деньгами от ней откупились. «Ну, погоди!» — я-то решил. Взял двух будочников поздоровей, отдал им приказ, какой увидишь, и пошел на Екатерининскую. Смотрю, Мурзин махом по улице гонит, только народ, как куры, во все стороны разбегается. Я на дороге встал и машу рукой. Остановился: «Чего изволите, ваше высокоблагородие?» — «Мой приказ забыл, чтоб тут не гоняться?» Врать начал: конь горяч, виноват, не сдержал… «Ну, командую, делайте, ребята, что я велел». Будочники сразу по хорошо точенному ножу из рукава, да по гужам, по чересседельнику, по вожжам — раз-раз-раз и вывели коня под уздцы из оглобель. А я приказываю: «Жеребца, как виноватого, ко мне на конюшню под арест». — «Помилуйте, ваше высокоблагородие! Да я…» — «Посиди тут, одумайся, молодец честной», — ему говорю и пошел за конем. Народ собрался, крик, смех — сидит посередь улицы в санях без лошади и вожжей, обрезки в руках. А я так подгадал, чтоб под самыми окошками Филипповых. Вот он — прыг с саней да бежать от страму. С тех пор кончились по Соломенской да Екатерининской гонки.
* * *Спокойное для городничего весеннее время было нарушено в апреле заботами, небывалыми в практике старого полковника. Неким утром почтмейстер прислал Непейцыным указ Сената о том, чтобы две трети крестьян, собранных прошлую осень в земскую милицию, распустить по домам, а треть, составленную из «молодых и способных к строевой службе людей», сдать в очередной набор, выдавши рекрутские квитанции их помещикам и старостам селений государственных крестьян. А в особой инструкции предлагалось губернаторам наблюсти образцовый порядок при движении на родину отпущенных ополченцев, за каковой ответственны городничие и земская полиция.
— Наконец то надумались! — заворчал дяденька. — Полгода шестьсот тысяч мужиков голодом да бездельем морили…
— Но ведь в первом указе обещано, что всех после конца кампании в дома их возвратят, — напомнил Сергей Васильевич. — Значит, обманом дело оборачивается.
— В первый ли раз! — усмехнулся Семен Степанович. — Но ты бога благодари, что с набором, значит, в сем году возиться не придется, и думай, как прокормить вояк сих, когда через город поплетутся. Про то небось сенатский указ умалчивает? Пиши сряду две бумаги: одну экстра-почтой губернатору, чтоб разрешил вытребовать из запасного продовольственного магазина ну хоть сто пудов муки да двадцать круп. Сколько их через Луки пройти может? О том с капитан-исправником потолкуй, спроси, сколько от уезда нашего ушло, да и сбрось половину на рекрутов да на покойников…
— А как оповещу, когда пойдут, чтоб пищу в городничестве получали? — спросил Сергей Васильевич.
— То просто: будошникам накажи да нищим на папертях…
— А вторую какую же бумагу писать?
— Требование в магазин запасный заготовь и сговаривайся о хлебной выпечке с кем-то из купцов почестней, хоть с Савиным…
Через недели две — они по весенней дороге плелись из Пскова — дошли до Лук первые отпущенные по домам ополченцы и стали являться городничему. Их бескровные лица и тощие фигуры напомнили Непейцыну Херсон. Но и там, кажется, не были так худы и жалки потемкинские солдаты, как эти лапотники.
Оказалось, что начальство выдало им в дорогу продовольствие, которого хватило на три дня, а потом шли, побираясь, как нищие. На счастье, в Луки стали они подходить в первые дни пасхальной недели и праздничные дары обывателей на глазах многих поправили. Однако ополченцы не забывали и казенной выдачи, так что в неделю городничий раздал почти все, что получил из запасного магазина. Сергей Васильевич подумывал уже, как выпроводить гостей из города, когда встретился с полупьяным капитан-исправником.
— Спасибо, добрая душа, что несчастных напитал! — говорил он, чуть не задушив Непейцына в объятиях. — А помещики многие своих людей и примать обратно не желают. «Куда, — бранился намедни один, — в хозяйстве таков шкилет?..» Я ему толкую, что подкормится да на вспашку станет, а господин в ответ, что пусть бы лучше сдох, а ему квитанцию рекрутскую дали. Ее тотчас за сорок рублей под будущий набор продаст, а этот, мол, после казенных харчей и десятки не стоит. Вот тебе и «барин — своим подданным отец»… — Капитан-исправник махнул рукой. — Еще каб один таков был!
Наконец последние ополченцы расползлись по деревням, кончился пасхальный перезвон, и городок затих, занятый обыденными делами. В эти дни прибыл Филя с обозом, и в конце фоминой недели переехали в отремонтированный городнический дом. Конечно, поздравить с новосельем забежал почтмейстер, принес листок «Сенатских ведомостей», и вечером за чайным столом Семен Степанович сказал:
— Первая новость — что смотр гвардии нашей делали почти что на границе, а вторая поважней: новый договор с пруссаками подписали. Ежели французов разобьем — а бить-то нам одним, раз у них войска не осталось, — то пруссакам земли какие-то клянемся отдать… Вот куда наши рекруты, Сережа, надобны. Сколько я их за службу здешнюю сдал! Уходили через каждые год-два, и редкий не в скорую могилу от пули, битья или походов дальних. И мы, городничие, в том пособники… Вот что порой несносно…
— Так не оттого ли и со службы ушли, дяденька?
— Сказал ведь, что не отвечу, так чего пытаешь?.. Но все ж таки войны прежние мне понятней были, как ни дурно велись светлейшим твоим. На Черном море утверждались, к которому еще Петр Великий на Прут ходил, чтоб от турок империю оградить. А теперь что? Зачем с Пруссией гнилой вожжаться? Какой России от того прок?..
В апреле дяденька уехал в Ступино, и Сергей Васильевич стал один править Луками. Начал с холостяцкого обеда в честь новоселья, на котором Ненила особенно отличилась пирогами и жарким.
Она с Филей водворилась в двух комнатках окнами во двор, и там, конечно, мастер тотчас принялся строгать — делал столы, стулья, лавки для городнического правления. Все старое, грязное и расшатанное Непейцын решил выбросить. Прошло всего месяц с приезда, а у Фили уже появилось два подростка-ученика, приведенных родителями со слезной просьбой взять в науку.
Наступило лето. За утром, проведенным в присутствии, следовал обход города, иногда без особого дела, иногда с заходом в магистрат, где проводились торги на покос валов бывшей крепости или по другой надобности, а то надлежало разобрать на месте, кто виноват, что протопопицыны куры изрыли цветник почтмейстерши, или чьи кучера, невзирая на строгий запрет, раздевшись догола, купают лошадей средь города, против Никольской церкви.
И все-таки, несмотря на ежедневную ходьбу, Непейцын стал снова толстеть. Упрекнул Ненилу, что вкусно готовит, но она ответила:
— Стал, батюшка, в возраст входить, вот тело и наращиваешь…
Пожаловался приехавшему повидаться дяденьке. Тот ответил:
— Езди вечерами верхом — лучший моцион. Ужо я коня пришлю. Седло-то есть ли порядочное?
Но присылка лошади задержалась. В тот же день почтмейстер принес печатную реляцию о битве при Фринлянде. Как ни уклончиво была она составлена, но говорилось, что потери наши до пятнадцати тысяч, что отступили за Неман и начаты переговоры о мире.
