Валентин Азерников - Долгорукова
Лорис-Меликов помолчал, отпил чаю из стакана, посмотрел на свет через него, потом сказал, словно себе отвечая, а не собеседнику:
— Когда я штурмовал Карс, я знал, что кроме меня его взять некому.
— Но к необходимости реформ ныне склоняются многие — и Константин Николаевич, и Валуев, да и Милютин. Валуев, кстати, предлагал свой проект... дай Бог память... ещё аж в шестьдесят третьем году.
— Ну так ведь ничего не вышло. А прошло сколько — семнадцать лет.
— Но вы же знаете, что это были за годы.
— А что это были за годы? Очень благоприятные для развития успеха. После отмены крепостного права, после такого прорыва... Только и развивай успех, не давая противнику окопаться, прийти в себя, перестроить порядки...
— Вы прямо как на театре военных действий рассуждаете.
— Я военный, Александр Владимирович, и привык так рассуждать. Да честно сказать, я гляжу, и в частной жизни действуют те же правила: куй железо, пока горячо. А Государь наш сам остыл, да и делу реформ дал остыть. А тут уж все эти ваши Катковы, Победоносцевы и прочая, и прочая пришли в себя да ещё склонили наследника стать под их знамёна.
— Ваши... Уж не числите вы и меня, любезный Михаил Тариелович, в стане врагов ваших?
— Отнюдь, Александр Владимирович. Я говорю «ваши» в том смысле, что они принадлежат к вашему кругу.
— Так нынче и вы к нему принадлежите, и, может, более других.
— Давно ли? Года ещё нет. Я человек со стороны, и, признаться, чувствую это ежедневно. К тому же многие не упускают случая напомнить мне об этом.
— Ну да полноте, генерал.
— Да я и не пеняю им. В этом-то моя и сила, коль она есть. Я не связан дружбами, службами, словом, старыми отношениями и имею от этого больше свободы манёвра. И коль Бог даст, и я смогу добиться успеха, это будет мой успех, лично мой.
— Э, да вы, генерал, я гляжу, тщеславны, как юнкер. Браво!
— Вы думаете, только солдат плох, коль не хочет стать генералом? И генерал плох, коль не мечтает о... — Лорис-Меликов задумался.
— О чём же? Ваша власть и так ныне почти безгранична.
— Она временная и подчинена всецело монаршей воле. Да мне она и не нужна, признаться. Речь идёт не о моей власти, а о власти, опирающейся на мнение общества. Такой власти на Руси не было после Новгородского веча, и коль скоро мне удастся поспособствовать этому — это и будет мой второй Карс. Это и будет моё тщеславие, как вы изволили заметить.
— Н-да... ну что ж, дай вам Бог. Знаете, я даже жалею, что не могу встать под ваш штандарт — моё положение слишком скромно.
— Зато более надёжно. Вы пятьдесят лет идёте вслед за Государем, меня же судьба приблизила к нему только что. Вы связаны с ним прошлым, которое уже не отнять, я же — лишь будущим, и то — если оно у нас обоих будет...
31 октября 1880 года. Ливадия.
Александр и Катя ехали в открытой коляске.
— Мне перед отъездом принесли телеграмму от Лориса, — Александр достал её из кармана и стал читать. — «Прошу доложить Его величеству, что исполнение в столице приговора одновременно над всеми осуждёнными произвело бы крайне тягостное впечатление...» И так далее.
— И что он предлагает?
— Ограничиться казнью двоих, а двоих помиловать.
— Ты послушаешь его?
— А ты как считаешь?
— Я думаю, он прав. Тебе теперь надо считаться с мнением общества. Коль получится то, что ты замыслил... о нас...
4 ноября 1880 года. Набережная у Петропавловской крепости.
Михайлов ждал на набережной, курил. Подбежала запыхавшаяся Перовская.
— Ну что?
— Казнили.
— Обоих? — Она кивнула. — Значит, всё-таки отказал, не помиловал. Что ж, ему это не пройдёт даром. Мы полгода молчали, но он нарушил перемирие.
— Но двоих-то он помиловал.
— А эти двое — не люди? — Он загасил папиросу и жёстко сказал: — Теперь с ним надо покончить. Иначе нам этого не простят потомки. Собирай исполнительный комитет. На его казнь мы ответим нашей.
9 ноября 1880 года. Ливадия.
Александр принимал наследника.
— Я рад, Саша, что вы приехали сюда, и уверен, что и моя Катя очень этому рада. Вы сможете, наконец, ближе её узнать, и, уверен, полюбите всем сердцем. И ваше нынешнее предубеждение против неё... нет, нет, я понимаю, чем оно вызвано, и не сержусь на вас, коль вы сможете побороть его... Я уверен, что оно скоро самим вам будет казаться недоразумением. Ну да ладно, оставим это... Я хочу попросить тебя, Саша, после того как... как ты станешь Александром III, позаботиться о моей жене и детях. Не их вина, что я так поспешил с браком, я просто обязан был торопиться, ты знаешь, пистолет убийц постоянно на меня нацелен, я уже нигде не чувствую себя в безопасности, и позаботиться о них мой нравственный долг. Я поручаю их судьбу твоим заботам и хочу, чтобы ты сегодня мне поклялся, что не оставишь их.
— Конечно, па.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Спасибо, Саша. — Он обнял его. — Ты хороший сын. Вот в этом конверте... Тут вот написано: «Хранить до востребования, в случае моей смерти вручить Государю-императору». Тебе, значит. Здесь акт о моей женитьбе на Кате и письмо тебе. Фактически — завещание. Ты после его прочтёшь. Там я поручаю тебе Катю и детей. Ещё я там перечисляю все дома, что я купил Кате: и здесь, и в Царском, и в Петербурге, указываю капитал, что внёс на её имя в Государственный банк... Что ещё?.. Да, комнаты в Зимнем, что я отделал для неё, должны ей и остаться, если только она сама не захочет уехать оттуда в свой дом. Словом, наступит час — прочтёшь. Я вручу это письмо Адлербергу, чтобы хранил в архиве двора до... — он промолчал. — Но хочу, чтобы ты это знал сейчас.
— Хорошо, па.
— Помни, в чём ты мне поклялся.
— Я исполню свой долг, ты можешь не сомневаться, но мне очень грустно оттого, что ты так часто говоришь о том времени, когда я должен буду это сделать. Я надеюсь, что Бог прочит твои дни, мы с Минни будем молиться об этом.
— Я тоже молюсь об этом, Саша. Признаюсь, я давно не был таким счастливым, и мне конечно же хочется продлить это счастье как можно дольше, но...
— Но сейчас вроде они одумались. Лорис говорит — всё тихо.
— Дай-то Бог, чтоб он не ошибался.
16 ноября 1880 года. Станция Лозовая.
По рельсам катилась ручная дрезина с обходчиками. Двое качали привод, третий смотрел на шпалы. Остановились недалеко от сарая, стоящего у самой полосы отчуждения, устроили перекур. У одного из них выскочила из рук коробка со спичками, упала под откос. Он спрыгнул и полез за ней. И вдруг увидел провод, выходящий из-под шпал и исчезающий в кустах.
— Эй! — крикнул он товарищам. — Идите-ка сюда...
Через несколько часов. Министерство внутренних дел.
Лорис-Меликов сидел за столом, перед ним стояли два сотрудника.
— Немедленно поднимите по тревоге полицию и жандармские подразделения вдоль всего пути следования. Если не хватит людей — скажите, я договорюсь с военным министром, поднимем армейские части. Государь выезжает девятнадцатого, у нас два дня. Всего два. Мне страшно подумать, что было бы, если бы эту мину не обнаружили. Но сколько их ещё? Телеграфируйте немедленно во все города... Докладывайте каждые несколько часов. Вы всё поняли?
— Да, ваше превосходительство.
— И ещё: о мине под Лозовой никому ни слова. Государь не должен знать об этом. Ступайте.
17 ноября 1880 года. Зимний.
Лорис-Меликов рассказал о найденной мине Адлербергу.
— Я сегодня же выеду в Крым, чтоб сопровождать их, — заявил Адлерберг.
— Но это риск, вы понимаете?
— А что не риск? Когда вон и Зимний пытались взорвать... Эдак вообще от Государя надо держаться поодаль. Но мы же как-никак его приближённые, мы приближены к его особе. Нет, нет, я еду.
— Но о том, что раскрыто новое покушение, пока не говорите. Приедет, дай Бог, скажем.
— Разумеется. Вы уже приняли меры?
— Самые решительные. Но два дня так мало. Путей больше тысячи вёрст. Я просил Милютина помочь войсками.
— А что сказать Его величеству насчёт подготовки доклада?
— Скажите, что я его почти закончил, и скоро передам проект Константину Николаевичу и наследнику. Кстати, я говорил с ним и, кажется, смог его убедить.
— Что ж, было бы большим счастьем для Государя, если б мы получили новое продолжение реформ. Тогда никто бы не говорил ему боле, что он охладел к ним из-за новой семьи.
— Это для всех было бы счастьем. Тогда утихомирились бы и эти социалисты.
— Но разве они не знают, что правительство работает над этим? — удивился Адлерберг. — Вы же, помнится, объявляли об этом в газетах.
