Валентин Азерников - Долгорукова
Лорис-Меликов положил перед Александром проект указа.
— Я думаю, Ваше величество, это произведёт весьма положительное впечатление на общество. Столько лет, ещё со времён царствования вашего батюшки, Третье отделение было как пугало для всех. Его уничтожение будет расценено как новый либеральный шаг Вашего величества, в чём так нуждается сейчас общество.
— А не скажут нам, что мы ослабляем карательную деятельность в то время, когда нигилисты усиливают свою?
— Если кто-то и выскажется подобным образом, мы объясним через прессу, что, во-первых, террористы теперь притихли, после зимы не было практически ни одного злодеяния. А потом можно будет намекнуть, что преданные Вашему величеству люди, работавшие на благо безопасности престола, не уволены от службы, а переведены в департамент полиции, и, следовательно, это может расцениваться не как ослабление карательных органов, а как их усиление.
— Ну что ж, дай Бог, чтоб ты не ошибался, — и Александр подписал указ.
10 августа 1880 года. Комната Перовской.
Желябов и Перовская стояли у окна. Он курил, она, отодвинув штору, всматривалась в тёмную улицу.
— Мне пора, пожалуй, — сказал Желябов, загасив папиросу. — Пока ещё народ на улицах, я не так заметен.
— Да их ведь теперь ликвидировали, Андрюша. Может, уже и некому следить.
— Что ты веришь этим сказкам. Какая разница, как называют охранку — третьим отделением, сто третьим. Сыск как был в России, так ещё сто лет будет. На том и стоит она. — Он помолчал. — Сегодня последнюю мину уложили. Теперь в любой день можно...
— Да вот как узнать, когда он поедет. Весной чуть не каждый день ездил, а тут всё лето сиднем сидит. Чего его там держит?..
— Он скоро в Крым ехать должен. Надо бы узнать — когда. Не сидеть же под мостом каждый день. Ты не можешь через своего дядю?
— Да он откуда знает?
— Ну всё же судейский. Приближен.
— Да не знает он. К тому же, коль и знал бы, не стоит проявляться. А то потом вспомнит. Может, лучше на железной дороге узнать. Они же царский поезд заранее готовят.
— А что? У меня есть один знакомый в депо. Попробую. — Он подошёл к двери. — А всё же непонятно — почему он перестал ездить в город? Что его там держит?..
13 августа 1880 года. Царскосельский дворец.
В большой гостиной Александр представлял Катю наследнику и его жене.
— Я хочу представить вам, — сказал он, обращаясь к чете наследников, — мою жену княгиню Юрьевскую. Я прошу вас обоих быть добрыми к ней, как вы всегда были.
Чуть позже. Апартаменты четы наследников.
Опять Минни плакала:
— Не хочу, нет, не буду... Её — на «ты»? Не буду...
— Минни, — терпеливо возражал ей наследник, — не усугубляй моё состояние. Неужели ты думаешь, что мне легко после мама видеть рядом с отцом эту женщину. Но это уже случилось, и это нельзя повернуть вспять и, следовательно, надо принять это как факт.
— Я не могу.
— Тем более что, как па говорит, мы первые, кто об этом узнал, и, значит, когда всё это узнают, по нас будут сверять всё своё поведение. И как бы мы ни оценивали в душе поступок па, перед двором мы обязаны быть такими, какими он нас хочет видеть. По-видимому, он её и впрямь любит, коль решился на такое, и мы не вправе влиять на его счастье. Его жизнь и в самом деле подвергается опасности, не будем же осложнять её ещё боле.
— Но, Саша, он же так осложнил нашу!
— Он мой отец. Этого одного было бы достаточно. Но, кроме того, он Государь, а мы всего лишь его подданные.
— Но ты ещё и наследник.
— Вот именно. И хотел бы им остаться...
Через два часа. Кабинет Александра.
Лорис-Меликов докладывал Государю и наследнику свой план реформ.
— Заключая свои заметки, я бы полагал, Ваше величество, что сейчас надо развивать то одобрение, что вызвал в обществе указ о роспуске Третьего отделения и Верховной распорядительной комиссии. И в этом смысле те небольшие уступки земствам и городам, позволяющие им присылать своих представителей в Государственный совет или в Совещательные комиссии...
— Погодите, — остановил его наследник, — а не скажут нам, что от этих проектов попахивает конституцией?
— О нет, Ваше императорское высочество, — тот, кто так скажет, выкажет своё полное непонимание сути предлагаемых изменений. До конституции мы ещё не доросли...
— И, слава Богу, — вставил Александр. — Все несчастья Людовика XVI начались именно с того, что он решил созвать народных представителей. Ну хорошо, — он поднялся, — в принципе я не возражаю. Собери комиссию, обсудите всё там, после мне доложишь. Но уже после возвращения из Ливадии.
— Когда Ваше величество полагает покинуть столицу?
— Через три дня, семнадцатого. — Он посмотрел на наследника. — Я бы хотел, чтобы ты тоже туда приехал с Минни.
— Хорошо, па. Но не раньше начала ноября.
16 августа 1880 года. Екатерининский канал у Каменного моста.
У берега канала был привязан плот, на котором сидел Тетёрка и перебирал картофель, лежащий в корзине. Из воды вылез Желябов.
— Всё в порядке, всё цело. — Он сел на плот, заглянул в корзину. — И не видать ничего вроде.
— Может, тогда оставим до завтра тут.
— Нет, опасно. Мало ли...
— Да чего — картошка да картошка.
— Вот именно. А вдруг кто позарится, и всё откроется. Нет, нет, давай отсоединяй и бери домой.
— Может, где поблизости спрятать? Тяжело тащить через весь город. Да и подозрительно: вроде картошки немного, а тяжесть большая. А ну кто догадается, что там не одна картошка?
— Да где ж ты её тут спрячешь? — Желябов огляделся.
— А вон под мостом. Ни сверху, ни сбоку не видать. А завтра придём вдвоём и подсоединим снова.
— Ну смотри. А то одному мне её сюда не дотащить. — Он приподнял корзину — из её днища выходили провода и, проходя меж досок плота, скрывались в воде.
Тетёрка стал их отсоединять...
17 августа 1880 года. Царское Село.
Из подъезда дворца вышел Александр. В карете уже ждала его Катя с детьми. Он поставил ногу на подножку, но садиться не стал.
— А может, всё же тебе с детьми поехать отдельно? — спросил он Катю.
— Да что ты, Саша, что ты выдумал?
— Неровен час. Хоть вы бы тогда избежали моей участи.
— Да что нам за жизнь без тебя? Зачем? Уж лучше вместе. Поедем, поедем, Саша. Сегодня всё будет хорошо. Я чувствую.
Он пожал плечами, сел и дёрнул шнур. Карета понеслась.
Чуть позже. Улицы Санкт-Петербурга.
В сопровождении шести конвойных казаков — два впереди, два с боков, два сзади — карета мчалась по городу. Городовые отдавали честь. Прохожие оборачивались вслед...
В это же время. Плот у Каменного моста.
Желябов, стоя на плоту, достал часы, поглядел и покачал головой — напарник опаздывал. Вдали уже послышался топот копыт царской кавалькады, и тут только Желябов увидел Тетёрку — он бежал по набережной.
Всё ближе была царская карета. Всё ближе был Тетёрка.
Желябов не стал его ждать, побежал под мост, вытащил из-под стропил корзину и потащил её волоком к плоту.
Сверху спрыгнул Тетёрка — мокрый от пота, задыхающийся.
— Часы... — только смог вымолвить он и схватился за вторую ручку корзины.
И тут на них буквально обрушился топот кавалькады, усиленный мостом. Они замерли. Топот стал затихать — карета проехала мост.
Они молча отпустили ручки корзины и опустились на песок.
19 августа 1880 года. Крым. Дорога на Ливадию.
Открытый экипаж вёз царскую семью вдоль моря. Во втором экипаже, сзади, ехали Лорис-Меликов, Варя и Адлерберг.
У развилки дороги коляска остановилась. Лейб-кучер Фрол обернулся к Александру:
— Сейчас к даче её светлости?
— Нет, Фрол, во дворец.
Коляска покатила дальше.
Во второй коляске Адлерберг спросил Варю:
— А разве Екатерина Михайловна пока не у себя на даче живёт?
— Нет. Они решили — во дворце.
20 августа 1880 года. Ливадийский дворец.
На веранде, выходящей к морю, за чайным столом сидели Лорис-Меликов и Катя. Александр на берегу играл с детьми.
— Я давно уже не видел Его величество таким безмятежным и счастливым, — сказал Лорис-Меликов.
— Когда он подле нас и не занимается вашими противными делами...
— Что поделать, Екатерина Михайловна, Государь в ответе за всю Россию, а не только за свою семью.
