Михаил Петров - Румянцев-Задунайский
— Где Кноблох?
— Засел в Трептау.
До крепости Трептау было всего несколько верст. Не теряя времени, Румянцев взял с собой два пехотных полка с батареями, несколько эскадронов гренадер и двинулся на неприятеля.
Окружив город, Румянцев послал к Кноблоху парламентера с предложением сдаться со всем гарнизоном.
Время клонилось к вечеру. Когда парламентер вернулся, по земле уже расползались сумерки.
— Это, ваше сиятельство, не человек, а сущий дьявол, — доложил парламентер. — Он сказал, что еще не нашлись такие силы, которые могли бы его заставить сдаться.
— Смотри-ка какой! — усмехнулся Румянцев. — Уверовал в непобедимость прусского духа. Посмотрим, чей дух крепче, — и приказал бомбардировать город.
Загремели пушки. От первых же снарядов в городе вспыхнули пожары. На дружную канонаду противник отвечал одиночными выстрелами из крепостных пушек, которые, кстати, не достигали цели: русские не несли никакого урона.
Канонада продолжалась всю ночь. Утром Румянцев, прекратив огонь, вновь послал в крепость парламентера.
— Да предупреди этого строптивого генерала, — напутствовал он его, — не шутки шутить пришли. Пока не насчитает пятьдесят наших пушечных выстрелов, еще может выбросить белый флаг. После пятьдесят первого надежды на спасение не будет.
Ответ Кноблоха был прежний: сдаваться не намерен, будет сражаться до последнего…
Полки начали готовиться к штурму. Румянцев пришел на батарею и приказал дать по городу первый предупредительный выстрел. Выпущенный снаряд перелетел через стену и грохнулся где-то среди строений.
Через какую-то долю минуты за ним последовал второй, затем третий, четвертый, пятый…
— Ваше сиятельство, — вдруг закричал бомбардир, показывая рукой в сторону крепости, — человек с флагом! Должно быть, к вашему сиятельству!
Вне всякого сомнения, это был парламентер.
Подъехав и соскочив с лошади, всадник обратился к Румянцеву, в котором по генеральской шляпе еще издали признал главного военачальника.
— Адъютант его величества Фридриха Второго, — представился он. — Генерал Кноблох поручил мне просить ваше превосходительство прекратить огонь. Гарнизон крепости сдается на милость победителя.
Румянцев облегченно вздохнул. Хотя и уверен был в успехе штурма, а все ж лучше, когда без кровопролития. Штурм непременно обошелся бы ценой многих солдатских жизней, а солдаты нужны были ему для схватки с главным противником — генералом Платеном.
Осада города закончилась. В плен сдалось около двух тысяч человек. В качестве трофеев победителям достались пятнадцать знамен, семь пушек и много другого оружия и снаряжения.
Лишив неприятеля последней его опоры на коммуникациях к Штеттину и оставив за рекой Презанту достаточное количество войск на случай, если Платену вздумается силой пробиваться с транспортом продовольствия в осажденный Кольберг, Румянцев вернулся в свой лагерь. В тот же день вечером прибыл курьер главнокомандующего и передал Румянцеву пакет с сургучными печатями. Фельдмаршал приказывал снять осаду и уйти с корпусом на зимние квартиры.
Ордер главнокомандующего привел Румянцева в великую досаду. Ретироваться в такой момент, когда соотношение сил снова стало в пользу осадного корпуса? Нет, с его стороны это было бы просто глупо.
До глубокой ночи писал он рапорт о нецелесообразности снятия осады. Пытаясь как-то оправдать нежелание подчиниться приказу, он напомнил фельдмаршалу о рескрипте императрицы, требовавшей продолжения активных действий. Румянцев давал понять, что увод корпуса на зимние квартиры означает поражение, а за поражения еще никого никогда не хвалили…
«Фельдмаршал, конечно, вознегодует, — подумал Румянцев, подписывая рапорт, — но ничего, он человек добрый, долго дуться не станет».
4Наступил ноябрь. Приближалась зима. Уже не дожди лили сверху, а валил настоящий снег. В солдатских палатках замерзала вода, и пить ее приходилось со льдом. Число больных резко увеличилось. Лазареты были забиты не столько ранеными, сколько простуженными, многие из которых находились в таком жару, что лекари не ручались за их жизнь.
Воевать зимой — такого еще не бывало. Генералы роптали, не оставляя надежды убедить упрямого командира увести войско на теплые квартиры. Но Румянцев никого не желал слушать. Осунувшийся, с сильным, давно уже не прекращавшимся насморком, он с утра до вечера разъезжал по позициям, заходил в лазареты, солдатские палатки, старался поднять у людей боевой дух.
— Когда же на штурм? — спрашивали его в полках.
— Терпение, хлопцы, терпение. Подождем, когда лед окрепнет, по льду обойдем неприятельский ретраншамент с флангов, разделаемся с принцем, а потом за саму крепость возьмемся.
Румянцев говорил о принце, а сам думал еще и о Платене. Эскадроны этого генерала, изрядно потрепанные, поредевшие наполовину, кружили где-то рядом, теша себя надеждой стремительным ударом очистить от русских кольбергскую дорогу и тем самым обеспечить доступ в осажденную крепость транспорту с продовольствием, идущему из Штеттина. Румянцев требовал от Берга, командовавшего русской кавалерией, наступательных действий, таких, какие предпринимал в его бригаде отряд Суворова. Не ждать неприятеля, самим искать его, искать и нападать — таков был смысл его приказов.
Вечером 3 ноября из главной квартиры армии неожиданно приехал генерал-лейтенант князь Голицын. Князь привез лимонов, два штофа водки из погребка фельдмаршала Бутурлина.
С подозрением косясь на гостинцы, выложенные на стол, Румянцев спросил:
— Приехал уговаривать снять осаду?
Голицын рассмеялся.
— Захотелось посмотреть, чем тут зятек занимается. Что касается снятия осады, — он сразу сделался серьезным, — я думаю, такое решение примешь и без моих уговоров, когда узнаешь, что прусский король отрядил на помощь Кольбергу еще один корпус под командованием генерала Шенкендорфа.
Румянцев, оставаясь внешне спокойным, налил из штофа полстакана, выпил, пососал ломтик лимона и только после этого заговорил:
— Откуда такие сведения?
— Сведения абсолютно точные, можешь в них не сомневаться.
Румянцев налил еще полстакана, но пить больше не стал.
— Пока Шенкендорф доберется до Померании, с Кольбергом будет покончено, — сказал он так, словно раздумывал вслух.
— Ты в этом уверен?
— Крепость вот-вот сломится, у принца кончилось продовольствие. По показаниям пленных, он готовится к ретираде.
Голицын тоже налил себе водки.
— А если принц удержится до прихода нового корпуса, что тогда? Не забывай, есть еще Платен. По нашим данным, он возвращается с огромным обозом.
— Я готов драться со всей прусской армией, но Кольберг будет мой! — резко сказал Румянцев. В глазах его выразилось такое упрямство, что Голицын понял; спорить с ним бесполезно.
Принесли чаю, и они стали ужинать. К разговору об осаде крепости больше не возвращались. Отпивая из своей чашки, Голицын украдкой поглядывал на Румянцева. Поведение зятя его забавляло. Своим упрямством он ему нравился. «Наверное, так и надо действовать, — думал он, — без твердости победы не добьешься…» Ему вспомнились анекдоты о пьяных забавах Румянцева в его еще не столь далекие холостяцкие годы. Худая слава ходила тогда за ним по пятам. Многие говорили, что доброго военачальника из него никогда не выйдет. А вот вышел-таки!
— Что тебе пишут из дома?
Голицын ехал сюда не только с надеждой заставить, его отказаться от осады. Весной, будучи в Москве, он гостил у сестры Екатерины Михайловны. Графиня показалась ему подавленной. И хоть она ни на что не жаловалась, он понял, отчего у нее такое настроение. Кто-то пустил сплетню, будто муж ее «путается» с дочкой канцлера Воронцова, выданной за графа Строганова. Направляясь в корпус, князь намеревался поговорить обо всем этом с зятем откровенно, по-мужски. Однако завести такой разговор у него сейчас не хватало духа. Да и стоило ли заводить? Стоило ли придавать значение каким-то сплетням?
— Я спрашиваю, как у тебя дома, как дети? — повторил свой вопрос князь, видя, что Румянцев его не слышит, занятый своими мыслями.
— Спасибо, все хорошо, все здоровы, — Румянцев вышел из-за стола и направился к койке. — Извини, я очень устал. Поговорим завтра.
Они ночевали в одной палатке. Между койками топилась железная печка, и спать было тепло.
Их разбудил полковник Салтыков, командовавший осадными батареями.
— Ваше сиятельство, проснитесь! — тормошил он Румянцева. — Неприятель оставил ретраншамент!
Чтобы собраться, Румянцеву понадобилось менее минуты.
— Говорите, ушел? — переспросил он, застегивая пуговицы.
— Так точно, ваше сиятельство! Перебежчик показывает: ушел берегом моря.
