Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Я чувствую, что мне нужно присесть…

Камаль предложил ему:

— Позвольте мне понести вас…

Отец измученно ответил:

— Ты не сможешь…

Однако Камаль поднял его, обхватив одной рукой за спину, а другой — за ноги. Ноша его не была лёгкой, но то, что осталось от отца к тому времени, в любом случае, было нетяжело. Он пошёл очень медленно вперёд, а остальные тем временем с опаской следовали за ним. Внезапно Аиша разрыдалась, и отец уставшим голосом сказал ей:

— Не стоит срамиться!

Она закрыла рукой рот, и когда они дошли до дома, Умм Ханафи помогла Камалю нести господина. Вместе они медленно и осторожно подняли его по лестнице. Он хоть и покорился, однако его бормотание и постоянные мольбы о прощении свидетельствовали о дискомфорте и печали. Наконец они аккуратно поместили его на кровать, а когда зажгли свет в комнате, лицо его выглядело бледным, словно усилия полностью вычерпали из него всю кровь. Грудь его то яростно вздымалась, то опускалась вниз. Он в утомлении прикрыл глаза, затем застонал, но всё же смог побороть боль и погрузиться наконец в молчание. Остальные члены семьи стояли рядами за его постелью, боязливо уставившись на него. В конце концов Амина не выдержала и дрожащим голосом спросила:

— Мой господин в порядке?

Он открыл глаза и некоторое время смотрел на лица присутствующих. На какой-то миг даже казалось, что он не узнаёт их. Затем он тяжело вздохнул и почти неслышно сказал:

— Да. Слава Богу…

— Поспите, господин мой… Поспите, вам нужен отдых…

До них донёсся звонок в дверь, и Умм Ханафи пошла открывать. Оставшиеся перекинулись вопросительным взглядом, и Камаль сказал:

— Это, видимо, пришёл кто-то из Суккарийи или Каср аш-Шаук, чтобы убедиться, что у нас всё спокойно.

Его предположение оказалось верным, и в комнату сразу же вошли Абдуль Муним и Ахмад, а вслед за ними Ясин и Ридван. Они приблизились к постели хозяина, поприветствовав остальных. Отец безучастно посмотрел на них, словно не в силах произнести ни слова, и ограничился тем, что поднял свою тощую руку в знак приветствия. Камаль рассказал им вкратце, какую тревожную ночь испытал на себе отец, а Амина шёпотом сказала:

— Ужасная была ночь, не приведи Господь…

Умм Ханафи добавила:

— Он немного утомлён движением, но здоровье вернётся к нему после отдыха…

Ясин склонился над отцом и сказал:

— Вам нужно поспать. Как вы сейчас чувствуете себя?

Отец пристально посмотрел на него мутным взором и пробормотал:

— Слава Богу… Я чувствую усталость в левой половине тела…

Ясин спросил:

— Вызвать вам врача?

Отец с досадой махнул рукой и прошептал:

— Нет, мне будет лучше, если я посплю…

Ясин сделал знак присутствующим удалиться и сам немного отступил назад. Отец меж тем приподнял свою худую руку ещё раз на прощание, и они вышли из комнаты по одному, за исключением Амины. Когда они собрались в гостиной, Абдуль Муним спросил своего дядю Камаля:

— Что вы делали? Мы вот бросились в комнату для гостей во дворе.

Ясин тоже сказал:

— А мы спустились к нашим соседям, что живут на первом этаже…

Камаль тревожно произнёс:

— Усталость подорвала силы папы…

Ясин заметил:

— Если он поспит, то силы вернутся к нему…

— А что мы будем делать с ним, если начнётся новый воздушный налёт?!

Никто не ответил на его вопрос, и нависло тяжёлое молчание, пока Ахмад не сказал:

— Наши дома уже старые и не смогут пережить воздушных налётов…

В этот момент Камалю захотелось рассеять мрачное облако, окутавшее их и действовавшее на нервы, и выдавливая из себя улыбку, произнёс:

— Если наши дома будут разрушены, то с нас довольно и той чести, что сделают это с применением новейших научных способов…

37

Не успел Камаль проводить гостей до входной двери и повернуть назад к лестнице, как сверху до него донёсся тревожный шум. К нервному напряжению добавилось ещё одно горе, и он понёсся по ступеням наверх. Гостиная была пуста, а комната отца закрыта. Гул голосов шёл как-раз из-под дверей этой комнаты. Он бросился в комнату, толкнул дверь, и вошёл. Он ожидал увидеть здесь то, о чём по сути отказывался даже думать. Мать хриплым голосом закричала «Господин мой!», а Аиша страшным голосом взывала: «Папа!», Умм Ханафи же словно гвоздями была прибита к изголовью постели. На Камаля напало чувство отчаяния, ужаса и грустной капитуляции: он увидел, что нижняя часть тела отца покоилась на кровати, тогда как верхняя часть была в руках матери, сидевшей у него за спиной. Грудь его вздымалась и опускалась чисто механически, и ещё непонятный звук не от мира сего — странный предсмертный хрип — доносился изо рта его. В открытых глазах стоял какой-то новый затуманенный взгляд, невидящий и не выражавший никаких чувств, боровшихся внутри. Ноги Камаля, подошедшего к постели, были прикованы к полу, язык словно свело, а глаза пристального уставились на отца. Он не находил слов, чтобы сказать что-то, или сил, чтобы что-то предпринять, испытывая подавляющее чувство абсолютной беспомощности, абсолютного отчаяния и абсолютной собственной ничтожности, словно потеряв рассудок, если бы только он не понимал, что отец его прощается с жизнью. Аиша перевела взгляд на Камаля, искоса посмотрела на лицо отца и воскликнула:

— Отец, это Камаль, он хочет поговорить с вами!

Ум Ханафи прекратила наконец своё непрерывное бормотание и сдавленным голосом произнесла:

— Приведите врача!

Мать сердито застонала:

— Какого ещё врача, дура?!

Затем отец попытался сделать движение, словно для того, чтобы сесть, и грудь его стала судорожно сжиматься в конвульсиях. Он вытянул указательный палец правой руки, затем палец левой руки, и когда это увидела мать, лицо её сжалось от боли, и она наклонилась к его уху, громко произнеся свидетельство о том, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммад — посланник Его. Она продолжала повторять эту фразу до тех пор, пока руки его не стали вновь неподвижны. Камаль понял, что отец его больше не в состоянии произнести ни слова, и потому просил мать произнести свидетельство о единобожии вместо него, и что суть этого последнего часа в жизни так и останется теперь нераскрытой тайной: было то болью, ужасом или трансом — тут уже не угадаешь. Но в любом случае, это не может длиться бесконечно, ведь такой момент был слишком важным и значимым, чтобы считаться обыденной частью жизни. Несмотря на то, что нервы Камаля расстроились от такой сцены, он стыдился самого себя за то, что даже в такой момент пытался анализировать и изучить ситуацию, будто кончина отца могла дать ему пищу для размышлений и служить источником познания. Это лишь усилило его скорбь и боль.

Меду тем конвульсивные движения груди и предсмертный хрип отца стали ещё интенсивнее. Что это? Он пытается встать? Или заговорить? Или обращается к кому-то невидимому?.. Рассуждает о чём-то? Или боится?… Ох…

Отец издал глубокий хрип и голова его упала на грудь.

Аиша закричала изо всех сила: «Отец!.. Наима!.. Усман!.. Мухаммад!», и Умм Ханафи бросилась к ней и мягко отстранила её назад. Мать подняла своё бледное лицо на Камаля и жестом попросила выйти из комнаты. Однако он не пошевелился, и тогда она в отчаянии прошептала:

— Позволь мне выполнить свой последний долг перед твоим отцом…

Он сдвинулся с места и вышел из комнаты в гостиную, где Аиша выла, упав на диван. Он подошёл и сел на диван напротив неё. Умм Ханафи вошла в комнату, чтобы помочь хозяйке, и закрыла за собой дверь. Рыдания Аиши Камаль не мог вынести, и встал, начав мерить шагами гостиную из конца в конец, не обращаясь к сестре ни словом. Время от времени он поглядывал на закрытую дверь, затем с силой сжимал губы, и спрашивал себя, почему смерть кажется нам такой странной вещью? Всякий раз, как он собирался с мыслями, чтобы подумать, они вновь рассеивались, и им овладевало волнение.

Отец — даже после своей отставки — наполнял собой жизнь всей семьи. Нет ничего странного в том, если завтра Камаль уже не застанет этот дом таким же, как прежде, а его жизнь больше не будет такой, к которой он привык. С этого момента он должен подготовиться к новой роли. Он всё больше и больше расстраивался от рыданий Аиши и даже задумался о том, чтобы заставить её замолчать, однако так и не сделал этого. Он лишь дивился тому, откуда у неё эти чувства, ведь ещё совсем недавно она казалась совсем сухой и отстранённой. Он снова задумался о том, что отец его исчез из этой жизни, но как же трудно было представить такое! Затем он вспомнил его последнее состояние, и скорбь наполнила его сердце. Перед глазами его предстало лицо отца в полном расцвете сил и блеске, и он почувствовал глубокую жалость ко всем живым существам. Но когда же прекратится вой Аиши?!.. Разве она не может плакать как и он — без слёз?!