Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Я вам перв… пе… первый друг! — выкрикнул он напоследок.
Увидели запорожане, какого им «друга» подарил милостивый царь-батюшка. Они сразу сообразили, что у нового дворянина-помещика «не хватает клепки в голове».
Рядом с Пархомом стоял дед Аввакум Черноморец. Слушал, слушал барский лепет и шепнул Пархому: «Что-то оно не то. У нашего нового барина ума, как у жабы перьев».
Пархом наклонился и сказал деду на ухо: «Что с него взять, если у него куриные мозги… Да еще и брехун».
А в то время, когда Комиссаров произносил на запорожанской сходке свою первую речь, в доме священника отца Василия угощался поручик Воронов, впервые попавший на Полтавщину.
Когда его начальник генерал Фридрих Незванов упорно выслуживал в Петербурге чины, в это время Кока Воронов, когда-то «дворянский недоросль», пятнадцатилетний шалопай Акила (так его окрестил сельский поп), гонял голубей в отцовском имении на Тамбовщине и, наставляемый соседом, отставным ротмистром, приучался хлестать водку. В тот год, когда Осип Комиссаров прославился «спасением» царя, Воронов был уже гусарским офицером. Поручика Воронова взял к себе Незванов по царскому разрешению. Убедив царя, что его «спасителя», неграмотного мужика, следует обтесать, чтобы не стыдно было ввести в высший свет, Незванов предложил свою помощь. Царь согласился. С тех пор генерал и приставил разбитного Коку к Комиссарову, приказав ему заняться этим неотесанным мужиком. Тем более что вскоре Незванов добился зачисления Комиссарова корнетом в гусарский полк. Комиссаров числился офицером на бумаге и только изредка наведывался в полк, что отмечалось шумным кутежом в самом фешенебельном ресторане, конечно, за денежки, собранные в складчину однополчанами облагодетельствованного царем нового офицера.
Кока усердно принялся «причесывать» неотесанного и ленивого костромича. А так как генерал в первые дни не пожалел своих денег и солидно субсидировал свое «предприятие», то Кока плавал, как вареник в масле, у него в кошельке всегда шелестели солидные ассигнации. Кока понравился Комиссарову за веселый нрав. И особенно полюбился он за то, что научил своего подопечного лихо сосать всякое питье.
— Понимаете, отче Василий, — держал батюшку за рукав рясы опьяневший Кока. — Я гусар. Какой из меня гувернер? А Фридрих Иванович велел мне стать нянькой. И я, как военный человек, выполняю приказ. Кстати, меня освободили от ежедневного пребывания в полку. Я числюсь там и жалованье получаю, и мундир, и к мундиру, а на самом деле — вольная птица, в казарму не хожу. Фридрих Иванович сказал: «Кока! Я знаю вас и ваших родителей. Поэтому могу доверить эту почетную и тяжелую миссию только вам». Слышите? Только мне. А мы с вами, отче Василий, мужчины, и я скажу вам правду. Генерал Незванов — крестный отец этого придурковатого мужлана. Да, да! Не удивляйтесь. В тот день, когда Каракозов… Позвольте, батюшка, еще одну порцию вашего нектара. На чем вы настаиваете этот божественный напиток?
— Это… это… это… — сладко причмокнул хозяин, — на кореньях. На кореньях, господин офицер. Мне один старичок приносит корень калгана.
— Ух! И вкусна же чертова настойка, сиречь калгановка. Представьте, по жилам будто огонь разливается. Так вот, в тот день, когда Каракозов вышел на охоту, мой генерал был возле императора. Только его величество изволил выйти из Летнего сада, а Каракозов тут как тут, возле ограды. Вынул из кармана пистолет и целится в императора. А генерал… Позвольте еще дернуть небольшую добавку, что-то язык прилипает к гортани… Так вот… — Опрокинув очередную рюмку и понюхав кусок пахучего ржаного хлеба, Кока продолжал: — Понимаете, я там не был. Как Фридрих Иванович узрел этого мужика, не знаю. Может, мужик вблизи и не был… Ходят такие разговоры, — разглагольствовал пьяный Кока. — Только генерал к царю: «Ваше величество! Вот ваш спаситель. Я сам видел, как он подбил руку злодею. Ну, говори же ты, как тебя? Осип… Говори государю, Осип, как ты храбро спасал нашего государя».
Кока подмигнул отцу Василию и, не спрашивая разрешения, закурил, наверное, уже десятую папиросу. Табачный дым стелился туманом в низенькой комнате, однако хозяева ничего не могли сказать гостю. Матушка сбежала на кухню и там открыла окно, чтобы хоть немного дом освежить.
— У генерала зычный голос, — продолжал Кока. — Как пробасил, у Осипа коленки подкосились. И он произнес дрожащим голосом: «Царь-батюшка! Это я злодея рукой толкнул. Господин генерал правду говорят. Ей-богу, правду! Они уже не раз мне тут сказали…» Вот такие дела, отец Василий. Нужно по-военному! Быстро в атаку! Марш-марш! Сабли наголо! И вперед! 1 ак и сделал Фридрих Иванович. Всем придворным известно, как он ходил в атаки. Пардон! Скажу по секрету. Это были атаки не на ратном поле и не в манеже. Он атаковал колонны… Гм… Гм… Колонны барышень. И выгодно женился на дочке дальнего родственника императорского дома. Вот так и с Каракозовым генерал Незванов напористо поступил. Кто видел, как тот Осип подбил руку? Никто! А генерал Незванов видел! Но кто возразит, что не так было? Никто! И Осипу-шапочнику генерал велел: «Говори, что подбил злодею руку. Не бойся. Тебе за это ничего не будет!» И Осип так и сказал императору. А император Фридриху Ивановичу благодарность, награду. Да еще и в чине повысил в знак благодарности! Генерал-адъютантом сделал. Знаете, какой это чин? Придворный! При царе, значит, человек. Генералов много в России, а вот генерал-адъютантов раз, два, три и обчелся. Вот я, Акила Воронов, адъютантом у генерала Незванова. Его высокий чин и меня освещает яркими лучами.
Генерал сказал, чтобы я не стоял перед ним навытяжку, потому что он возложил на меня ответственную миссию. В разных штабах знают, что я только числюсь в полку. Знают и молчат, потому что я по милости царской незвановский адъютант. Обо всем знают штабные крысы, и ни гугу! А моя служба при Осипе. Я его воспитатель, профессор, гувернер, репетитор, нянька. Да уже надоело мне. Ей-богу, брошусь в ноги генералу, слезно молить буду, чтобы избавил от этой напасти. Этого болвана Осипа никто никогда не обтешет, не исправит. Хам так и будет хамом. А к тому же он несусветный дурак. Ему хоть кол на голове теши! Рассказываешь, наставляешь, а он только встряхнется, как мокрый пес, да глаза выпучит, как баран. Вы его не видели вблизи? Это же гнилой пень! Что видит, что понимает пень? Ничего! Вот так и Осип. Вытаращит свои маленькие глазки, а в них ни капельки ума. У кошки и то больше понятия. Я его и так, и этак. Учит таблицу умножения — и хоть волком, вой! Дошел до трижды три, а дальше — хоть головой об стенку! Ничего не соображает. Я и бросил заниматься с ним математикой. А грамота! За полдня две строчки если напишет, и то хорошо. Расписываться научился. А почему? Да потому что приходится деньги получать, а там подпись требуют. Вот он и сопит, выводит каракули — дворянин Осип Иванов Комиссаров-Костромской. А на деньги падкий, как свинья на дерть! — Уже не спрашивая разрешения у хозяина, поручик проворно налил из графина калгановки и одним духом выпил. — Вы только представьте! Никакого политеса. Конечно, в смысле тонкого аристократического обхождения. В день годовщины события, когда он спас государя, ему в Петербург посыпались телеграммы. Десятки телеграмм — из Вятки, из Тобольска, из Москвы и Полтавы. Со всех концов. Сидим, рассматриваем эти депеши, а среди них несколько от губернаторов. Представляете — от губернаторов! А он, этот олух сиволапый, скалит зубы и ругается. «Что они, — говорит, — одурели, что ли? Зачем деньги на эти никчемные телеграммы тратить, лучше бы их мне прислали. А то: поздравляем, поздравляем. А с чем поздравляют? С тем, что давно было, с прошлогодним снегом». Такой вот подлец! Люди к нему с теплым словом, а он отбрыкивается, как норовистый конь, видите ли, ему рубли подавай. Нет! Сбегу от него. Это наказание мне. Лучше пойду в полк. Не везет мне, отче Василий, со дня рождения. Едва на свет появился, только сказал: «Уа!» — как начались неприятности. Диакон решил отомстить моему отцу за то, что он однажды избил этого пьянчужку. Вот он и шепнул нашему священнику, чтобы дал мне имя похуже. Отец в ту пору в Хивинском походе с полком был, а перед этим отвез маму, беременную мной, в тамбовское имение и там перед отъездом повздорил с диаконом, оскорбил его по пьянке. Вокруг меня няньки хлопочут, мама едва дышит. А мерзавец диакон в отместку обманул моего глухого деда, сказал, что отец поручил ему, диакону, выбрать для меня имя. Родился я в месяце январе дня двадцать первого. Нескольких святых в тот день почитают. Вот диакон и выбрал одно из шести имен.
— Какое? — спросил отец Василий и достал из шкафа толстую книгу. — Глянем в часослов.
— Самое худшее! Можно было назвать и Максимом, и Евгением. А он, злодей, выбрал Акилу.
— Да, да, — подтвердил отец Василий. — Есть мученик Акила. Жил в третьем столетии.
